Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник) - Меляев Ходжанепес (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
— Вот это «белая скороспелка».
Вахтанг согласно кивает, а Чары спешит добавить:
— Иранский виноград.
Мои патриотические чувства задеты, и я начинаю говорить о туркменском винограде, о солнечной ягоде ашхабадских окрестностей, где было заложено начало туркменского виноделия. Чары с чем-то соглашается, что-то отвергает. В ход вступают аргументы из области топонимики, истории, этнографии, в чем Чары разбирается тоже довольно неплохо, спор входит в ту фазу, когда первооснова его отступает на задний план, теряется в массе вновь возникших проблем. Вахтанг потихоньку оставляет нас, но мы, увлеченные поисками истин, ничего не замечаем и добираемся уже до расцвета Парфянского царства, как вдруг нас вынуждает умолкнуть дразнящий запах шашлыка. Мое уважение к Чары возрастает. Умный парень, знающий, ничего не скажешь.
Мы едим шашлык по-карски и похваливаем Вахтанга. Даже Чары, для которого «все наше лучше», на этот раз отдает должное мастерству хозяина.
— Шедевр кулинарного искусства! — восклицает он, облизывая пальцы и причмокивая от удовольствия. — Это самое вкусное грузинское блюдо! Надо обязательно рецепт записать!
Вахтанг доволен, но скромничает:
— Э, дорогой, не весь свет, что в окошке. В Грузии, знаешь, как готовить умеют! Цхе! Собственный язык проглотишь и не заметишь. Хорошее блюдо — это тебе, дорогой, не ширпотреб, тут ювелирное мастерство, вдохновение требуются. Цыпленка табака кушал? Не того, что тебе в ресторане подают на блюдечке, а настоящего цыпленка? Его в горах кушать надо, чтоб душе простор был. И цинандали к нему настоящее надо. Цхе! Пища богов и героев!
Мы с Чары не пробовали есть в горах «настоящего» цыпленка табака под «настоящим» цинандали, однако, если судить по шашлыку, это должно быть в самом деле очень здорово.
После еды снова пьем чай. Чары и Вахтанг закуривают, обсуждая попутно разницу между грузинским, болгарским и виргинским табаками. Для меня это вообще темный лес — я некурящий.
Сходим с веранды во двор, чтобы немного размяться. Чары рассматривает виноградную лозу, растущую в самой глубокой тени.
— Волен виноград. Оидиум.
С возгласом огорчения Вахтанг осторожно поглаживает пальцами лист, на котором смутно проступают сероватые пятна, напоминающие след просыпанного и сдутого табачного пепла.
— И в прошлом году этот куст болел. Срубить придется.
— Не стоит, — возражает Чары. — Осенью все плоды и листья с него обери и сожги. Землю под кустом хорошенько удобрить надо. А лозы обработать пятипроцентным ИСО или же одно-двухпроцентным раствором нитрафена.
— Послушай, Чары, — не выдерживаю я, — где ты работаешь?
Он называет организацию, не имеющую никакого отношения к виноградарству. Я в недоумении:
— Вот это да! Никогда не подумал бы, что бухгалтер может так профессионально разбираться в садоводстве.
— А я и бухгалтер, и садовод. У меня во дворе такой виноградник… Образцово-показательный виноградник! И не болеет никогда.
Вахтанг, близко принимающий к сердцу все связанное с секретами возделывания винограда, просит рассказать поподробнее.
— О моем саде не рассказывать надо, — мечтательно говорит Чары, — о нем стихи сочинять надо, песни петь. — И он начинает поэтическое сказание о своем саде: — На восточной окраине Ашхабада расположен мой дом. Там, где песчаные барханы вплотную подступили к городу и остановились, задержанные бетоном и стеклом зданий, шумом и бензиновым дыханием машин, ночной россыпью электрических огней. Когда солнце поднимается на небо, барханы раскаляются и струятся жаром, будто растопили неподалеку гигантскую печь. Горячее дыхание песков люди склонны считать злом, но в жаре этом заключена великая польза — жар убивает всякую вредную мелкую тварь, которая нападает на растения. И это помогает винограднику лучше любых удобрений. Горячее дыхание песков все лето овевает лозы моего винограда, и он никогда не болеет.
— Это правда, — со вздохом подтверждает Вахтанг, — когда в Тбилиси стоит жаркая и сухая погода, мой виноградник тоже не болеет. — И он смотрит на пораженное оидиумом растение.
Чары тоже поворачивается по направлению его взгляда.
— Ты очень густо посадил кусты, друг. Виноградник — дитя солнца, он не терпит тени. У нас говорят в шутку, что винограднику полезно даже, если у его хозяина борода редкая.
— Бороду я вообще брею, — Вахтанг поглаживает свои роскошные усы, — но земельный участок от этого больше не становится. У нас в Тбилиси все любят сады, каждый старается посадить побольше деревьев, вот и жмемся, выкручиваемся, кто как может. А у тебя во дворе много корней?
— Десять. Но урожай я с них снимаю больше, чем некоторые с доброй сотни кустов. Почему улыбаетесь? Не верите? Ладно, открою вам секрет. За своим дувалом на пустыре я вкопал десяток высоких столбов. К ним протянул толстую проволоку. Лозы цепляются за нее и каждый год продвигаются к пескам на два, а то и на три метра.
— Ты счастливый человек, — снова вздыхает Вахтанг, — а у нас нет пустырей, негде столбы вкапывать… Однако проволока на солнце раскаляется — это не вредит лозам?
— У меня не раскаляется, — трясет головой Чары, — я ее всю в три слоя бинтом обмотал.
Уважительным цоканьем Вахтанг выражает одобрение такому трудолюбию и предлагает выпить холодного молодого вина.
Я пытаюсь высказаться в пользу чая, но Вахтанг и Чары дружно кладут меня на лопатки, приведя доводы о целебных свойствах винограда. Оказывается, ферменты, содержащиеся в солнечной ягоде, уникальны по своему действию на человеческий организм, люди, которые постоянно употребляют виноград, редко болеют и дольше живут.
— Я же не о нем, я о вине разговор веду!
— Настоящее вино — это чистый виноградный сок. Пей литр каждый день — сто лет проживешь и на молодой девушке женишься, — смеется Вахтанг.
Вино у него тоже какое-то особенное — его терпкая горчинка освежает, бодрит, мысли становятся четкими и сами собой складываются в стихотворные строчки. Признаюсь в этом Вахтангу. Он обнимает меня за плечи, подмигивает веселым, похожим на черно-синюю виноградину глазом.
— Я же тебе говорил, дорогой: грузинское вино — эликсир!
Вернувшись в Ашхабад, в привычную сумятицу повседневных дел и забот, я на какое-то время позабыл о Чары, Кончилось лето, прошли осень и зима. Дни мелькали словно телеграфные столбы в окне транзитного вагона, мчащегося со скоростью семьдесят километров в час. И когда «вагон» мой задержался на одной из станций, я вдруг увидел, что в мире уже весна, что бело-розовым пчелиным жужжанием поют абрикосовые деревья, а клен развесил тонкое изящество своих соцветий. И только бесприютный, неухоженный куст винограда одиноко тянет по земле узловатые, похожие на старческие руки, плети, в тщетной надежде, что кто-то поможет ему подняться к благодатному весеннему солнцу. И мне стало немножко грустно, что в этом весеннем раздолье, среди цветения, жужжания, ошалелого птичьего щебета и свиста, есть место бесприютности и одиночеству, есть безмолвный и безответный крик о помощи.
Он давно уже мозолил мне глаза, этот сиротливый виноградный куст, обреченный на прозябание. Никто за ним не ухаживал, не подрезал, не подвешивал лозы, не поливал. Он боролся за жизнь сам, как умел. Когда поливались абрикосы, он урывал у них малую толику влаги. Когда щедро поили раскинувшийся широким зеленым шатром клен, виноградный куст пытался и здесь найти свою долю воды. Он тянулся к веткам клена, цеплялся за них судорожными спиральками усиков, но клен был густ, самодоволен и чужд участия. Весь солнечный свет он забирал себе, а виноград все тянулся, ловя обезьяньими лапками листьев случайный лучик, и к осени вывешивал реденькие, бесцветные и безвкусные гроздья. Он был досадной помехой во дворе, и мы безжалостно обрывали осенью его тонкие, рахитичные лозы, чтобы не мешал, а он в безропотной покорности опять распластывался по земле, чтобы весной снова начать свой медленный путь вверх — к солнцу, к небу, к жизни.
