Грибы на асфальте - Дубровин Евгений (книги онлайн без регистрации .txt) 📗
Первый рассказ назывался «Четверо в осеннем парке». Ежедневно в парк приходят четверо, пьют пиво и глядят вдаль, подернутую осенней дымкой. С шорохом падает на дорожки листва, и уборщица тетя Клава метет ее метлой. Взмахнет раз — и задумается, взмахнет другой — и опять застынет. Тихо-тихо в парке и никого нет. Разве только иногда забежит выпить кружку пива милиционер (пиво пить на посту не разрешается, и милиционер всегда конфузится) да, утопая ногами в листве, пройдет в сторону Средне-Русского массива парочка влюбленных.
Четверо пьют пиво и молчат. Молчит буфетчик с жиденьким чубчиком (очень честный буфетчик), молчит, опершись на метлу, уборщица тетя Клава, молчит лес, озабоченный грядущей зимой, молчит бледное высокое небо в белых шрамах реактивных следов. Вот и все. Потом их осталось трое, потом не пришел еще один. И наконец, одна лишь уборщица тетя Клава пьет пиво у честного буфетчика с жиденьким чубчиком. И никто никогда не узнает, зачем приходили и сидели на самом краю Средне-Русского массива эти четверо.
Второй рассказ я назвал «Солнечные черепашки». Содержание его было таково. На каникулы в родное село приезжает студент-художник. Этот студент несколько оторвался от земли, природы. И вот он встречает молодую женщину, в которую был влюблен в детстве. Эта молодая женщина замужем за его бывшим другом. Студент не очень огорчен, ему совершенно безразлично это обстоятельство, но когда на следующий день он пошел на прогулку, то случилось невероятное: впервые со времен детства он заплакал. Далеко в поле стоял одинокий дуб на пригорке. Студент заворачивал к нему каждый раз, когда ходил на прогулку. Ветер шелестел в сухой граве, и по земле возле дуба маленькими черепашками ползали солнечные пятна, а над опустевшими полями в синей дымке кружил коршун. Студент нагнулся, чтобы поднять лист, и вдруг почувствовал горький-горький запах осенней листвы, родной-родной, как пахла в детстве материнская шаль. И он уткнулся лицом в листву и зарыдал.
Рассказы я решил отнести в журнал «Борьба». Помещение редакции сильно напоминало улей, только покинутый пчелами. Побродив по многочисленным пустым комнатам целых полчаса, я, наконец, нашел секретаря-машинистку. Она сидела над раскрытой хозяйственной сумкой и ела помидор.
— Кому тут можно показать рассказ? — спросил я.
Секретарь доела помидор и мило улыбнулась.
— Редактору прозы.
— А где он?
— В командировке.
— А главного редактора можно видеть? Машинистка достала зеркальце и опять мило улыбнулась.
— Конечно, но они сейчас на совещании в Москве.
— А ответственного секретаря?
— Они сегодня весь день в типографии.
— Тогда я зайду через парочку дней. Кто-нибудь вернется?
— Конечно, конечно! Заходите, пожалуйста.
— Большое спасибо, — сказал я, приятно удив ленный столь вежливым обращением с начинающими.
Через два дня я опять явился в «Борьбу». Секретарша сидела в той же позе над раскрытой сумкой и ела, но теперь уже яблоко.
— Редактора прозы можно видеть? — спросил я.
— Зайдите денечка через три, — улыбнулась молодая женщина. — Они сейчас на совещании в Москве.
— А главный редактор, наверно, в командировке?
— Да, в командировке.
— А секретарь в типографии?
— Да, женщина посмотрела на меня несколько удивленно.
— Тогда я зайду через три дня.
— Будьте любезны.
Через три дня главный редактор уехал на совещание, редактор прозы был в командировке, а ответственный секретарь по-прежнему не вылезал из типографии. Еще через три дня редакторы поменялись местами; один только секретарь покидать типографию не хотел.
Из этого заколдованного круга мне помог вырваться случай. Проходя однажды мимо невзрачной двери с непонятной надписью «Метранпажи. Вход посторонним воспрещен», я вдруг услышал такой разговор:
— А мы редактора прозы за горло возьмем…
— Попробуй… Где сядешь, там и слезешь! Шума борьбы вроде слышно не было. Я преодолел робость перед загадочной надписью и открыл дверь.
Взорам моим предстала маленькая комната, до отказа забитая людьми. «Метранпажи» сидели на подоконниках, столах, даже на полу и играли в домино. В комнате плавали густые клубы папиросного дыма.
Так я открыл местопребывание редакции журнала «Борьба». Редактором прозы оказался веселый вежливый молодой человек в свитере. Мои рассказы ему понравились. Он сделал кое-какие замечания и сказал:
— Поработай над ними как следует и приноси. Даю тебе срок три месяца. Ты уловил мою мысль?
— Уловил, — сказал я.
Домой я бежал вприпрыжку. Ура! Я могу писать рассказы! Недостатки были устранены за два дня. Переписав рассказы начисто, я понес их в редакцию.
Увидев меня, редактор прозы был неприятно удивлен.
— Устранил? — спросил он.
— Устранил.
— А ну-ка, давай сюда.
На это раз недостатков оказалось в два раза больше.
— Даю тебе сроку полгода, — улыбнулся редактор, — не отчаивайся. Работай. Уловил мысль?
Полугодовые недостатки я устранил за день. Моя работоспособность привела в уныние молодого человека в свитере. Когда я третий раз оторвал его от домино, редактор завел меня в какую-то пустую комнату и сказал:
— Давай поговорим откровенно.
— Давай, — сказал я упавшим голосом. Из книг и кино я знал, чем кончаются такие вот откровенные разговоры с начинающими.
Парень ты, несомненно, способный, рассказы пишешь неплохие, но ты их лучше того… не приноси. Их у нас лежит около пятисот — которые уже одобрены и приняты. Представляешь? Даже если мы будем печатать в каждом номере по пять рассказов, их нам на девять лет хватит. Но мы по пять, конечно, печатать не будем. Уловил, почему?
— Да, — сказал я. — Романы.
— Вот именно! Романов у нас на пятнадцать лет. Повестей — на семнадцать. Это если мы в каждых двух номерах будем печатать по полторы повести и по половине романа. Но сам понимаешь, не всегда удается. Ты уловил мою мысль?
— Да, — сказал я. Редактор понизил голос:
Если сказать тебе по секрету, наша «Борьба» на два года вперед уже набрана, сверстана и отпечатана. Корки приделал — и в свет. Уловил?
— Да.
— Конечно, мы можем поставить тебя на очередь. Но сам понимаешь…
— Понятно, — сказал я. Редактор крепко пожал мне руку.
— Но ты не отчаивайся, работай. Способности у тебя есть. Насчет застенчивого милиционера — это здорово. И тетя Клава хороша. Ты понял меня?
Идя домой, я думал о том, что если вдруг с редакцией «Борьбы» что-нибудь случится, то журнал все равно будет выходить в течение пятнадцати лет без ее участия, как доходит до нас свет давно несуществующих звезд.
Не удалось мне пристроить рассказы и в редакцию областной газеты. Там, правда, пришли от них в восторг, но взять у меня рукопись почему-то забыли.
В конце концов я отдал свои творения редактору стенгазеты «За культурное обслуживание покупателей в магазинах горпромторга», который был буквально ошеломлен свалившимся с неба счастьем. С небольшими перерывами мои рассказы печатались в этой стенгазете в течение двух лет.
Кобзиков, наконец, получил зарплату. Кроме того, ему дали за что-то десять рублей премиальных.
— Если уж работать, то работать по-ударному, — сказал ветврач по этому поводу. — Лодырничать я не люблю. На той неделе меня должны повесить на Доску почета.
«Обмывать» премию нас с Иваном Кобзиков потащил в ресторан.
— Ты обещал дать мне на дорогу, — напомнил я.
— Мумия ты! — обиделся председатель ОГГ. — Думаешь, я своим словам не хозяин? Пить мы не будем. Поняли? Разве что по бутылочке пива. Музыку послушаем, поболтаем о том, о сем. У вас одно толь ко на уме. Пора бросать засорять кровь всякой гадостью. Видели, какая печень у алкоголика? Если начну зарываться, толкните меня под столом ногой. .
Скрепя сердце я согласился.
В ресторане стоял легкий гул. Дымная теплота мягко обволокла нас, едва только мы переступили порог. Кобзиков потер красные от мороза руки и сказал подошедшему официанту:
