Полет Жирафа - Кривин Феликс Давидович (версия книг TXT) 📗
Старуха не удивилась. Их много, солдатиков, лежало в земле, а теперь, видно, стало невмоготу. Как же тут улежать при такой радиации?
Солдат не знает, что такое радиация. Чувствовать чувствует, а знать — не знает. Не подумали о мертвых, сокрушается старуха, испоганили землю, а людям лежать.
Смерти это тоже не понравилось. Она пришла за старухой, а теперь не знает, куда её забирать. Надо подумать, что тут можно сделать.
— Сам-то откуда? Не чернобыльский? — спрашивает старуха.
— Чернобыльский. Раньше был не чернобыльский, но это только первые восемнадцать лет. А всё остальное время чернобыльский. — Он помолчал. — Да я тут рядом лежу, сразу за городом. Правда, адреса у меня нет, там сверху ничего не написано. Меня как убило, так я и лежу. Верней, лежал, пока было можно.
Он был солдат. Солдаты воюют между собой, а не с окружающим миром. Они умирают, но земля остаётся жить. Потому что надо же мертвым куда-то уходить, как жить живим, если мертвым уходить будет некуда?
Вот именно, подумала смерть.
Старуха тоже этого не знала. Она как раз собиралась уходить и была уверена, что ей есть куда уйти. Она потому и не уехала, чтоб уйти в эту, а не в какую-нибудь другую землю.
— Что же нам делать? — спросила она.
— Я пока не знаю, бабушка, — сказал он, хотя по земному возрасту она была не старше его. Но если земля стала другой, то и возраст земной, наверное, изменился.
Она поставила на стол помидоры и огурцы. Хлеб поставила. Пусть поест, раз ему это не вредно. Но солдат есть не стал. Он смотрел на еду, будто видел её впервые. Вот какой она стала, её и узнать нельзя.
— Уходите отсюда, — сказал солдат. — Я уже уйти не могу, мне поздно уходить, а у вас ещё есть немного времени. Поищите себе другую землю, более пригодную для смерти.
Вот оно как получилось. Раньше наша земля была непригодна только для жизни, а теперь и для смерти непригодна, оказывается.
— Сыночек, — сказала старуха, — уж теперь-то я никуда не уйду. Раньше мне некого было здесь оставлять, а теперь у меня появился ты. Как же я тебя оставлю?
Они сидели друг против друга, — верней, она сидела, а он стоял, потому что за столько лет совсем сидеть разучился, — и им было хорошо вдвоем, хотя «хорошо» было для них давно забытое слово. Им было хорошо на этой земле, не пригодной не только для жизни, но и для смерти, потому что немножко-то жизни в них осталось, совсем немножко старухиной жизни — на двоих.
— Помню, когда я была молодой, — рассказывала старуха, — у меня был солдатик вроде тебя. Такой потешный. Я его спрашивала, хорошо ли их кормят, хватает ли им еды, а он говорил: «Хватает, ещё и остается!» — «А что же вы делаете с тем, что остается?» — «Доедаем, — говорит, — ещё и не хватает!»
Это был старый анекдот, но старухе казалось, что это с ней случилось в жизни. Она хотела развеселить солдата, а то он там, наверно, совсем заскучал.
За шкафом послышался смех.
— А вот когда я была молодая, — сказала смерть, выходя из укрытия, такая была легкомысленная, просто беда. Всё у меня, бывало, хиханьки да хаханьки.
— Знаем мы твои хаханьки, — сказал солдат.
— Ну откуда ты можешь знать? Мы же с тобой только раз виделись.
— Разве этого мало? — сказал солдат.
— Это много, — сказала старуха.
Так они сидели и разговаривали. Женщины сидели, а солдат стоял.
— Вот когда я была молодая… — говорила старуха.
— А когда я была молодая… — вспоминала смерть.
И солдат вспоминал, как он был молодой…
Он и сейчас ещё молодой, но тогда он был молодой по-другому.
Игра в любовь
Они вместе росли, но пока ещё мало выросли, поэтому родители их просили присматривать друг за другом. У мальчика был бинокль, и он присматривал за девочкой в бинокль, а иногда давал бинокль ей, чтоб и она за ним присмотрела. Потому что если смотреть на него в бинокль, он выглядел не таким маленьким.
И так они присматривали друг за дружкой в бинокль, и однажды, рассмотрев мальчика в увеличенном виде, девочка предложила:
— Давай играть в любовь.
И они стали играть в любовь, популярную игру взрослых. Но у них был один бинокль на двоих, поэтому большими они могли быть только по очереди. А для настоящей игры в любовь большими нужно быть одновременно.
Потом началась война. Мальчик со своей мамой уехал в эвакуацию, а девочка осталась. Осталась навсегда. Потому что её вместе с мамой убили враги, пришедшие в город. И мальчик не мог за ней присмотреть, ему из эвакуации не было её видно.
Но игра в любовь продолжалась. И когда мальчик настолько вырос, что его можно было полюбить без бинокля, он встретил девочку, тоже уже большую, и она стала его женой.
Теперь игра в любовь стала трудной. Порой она даже переставала быть увлекательной, — может, этим и отличается увлечение от любви. И однажды, когда им было особенно трудно, девочка тихонько шепнула:
— Это я.
Мальчик сначала не понял. Разве не ясно, что она — это она?
Девочка просила присмотреться получше. Ему же поручили за ней присматривать.
— Не может быть, — сказал мальчик.
— Тогда посмотри на меня в бинокль. Если я в него помещусь, потому что теперь я стала большая.
— Но тебя же убили, ты же давно умерла!
— Как же я могла умереть, если я за тобой присматриваю?
Но он точно знал, что её давным-давно нет на свете. Её убили.
— Не совсем, сказала она. — Если б её убили, как бы они теперь встретились?
Утром она даже не вспомнила об этом разговоре. И мальчик решил, что всё это ему приснилось, — мало ли что бывает у человека во сне.
И он забыл об этом сне. У них рождались дети, доставляли им немало хлопот, очередь на квартиру почти не двигалась, на работе неприятностей тоже хватало. И всё реже мальчик вспоминал ту девочку, с которой они играли в любовь и которую он в войну оставил без присмотра.
Когда человека нет на свете, о нём невольно забываешь и можешь даже совсем забыть.
И однажды она сказала:
— Ты совсем меня забыл. В последнее время ты так плохо за мной присматриваешь.
А он ей напомнил, что она умерла, что её давно нет на свете. Когда человек умирает, он не должен об этом забывать. Он сказал, что уже много лет живёт с другой женщиной, что у них не игра, а семья, но она на это только улыбнулась. Потому что она-то и была этой женщиной, и они продолжали игру в любовь.
А утром опять — как будто ничего не было. Девочка готовила завтрак, собирала в школу детей, а мальчик спешил на работу, чтоб ещё до работы заплатить за свет и газ, а по дороге подготовиться к выступлению на планёрке. И никто не обернулся на прошлое, не кивнул ему, не помахал рукой, и оно побрело прочь, уже больше не оборачиваясь.
Дети выросли, стали рождаться внуки. Потом и они выросли. И однажды она сказала:
— Это я.
— Да, это ты, — сказал мальчик. Он так постарел, что был совсем не похож на мальчика. — Как хорошо, что это ты! Жизнь была такая трудная. Если б тебя тогда убили, как бы я без тебя прожил?
— Я бы тоже не прожила, — сказала девочка — Без тебя б меня навсегда убили, а так я вон сколько ещё прожила. До самой старости прожила. Потому что ты хорошо за мной присматривал.
— Ты не старая, — сказал мальчик, — ты ещё молодая.
— Женщина и должна умирать молодой. Не в детстве, конечно, а так, как я.
Мальчик сказал, что ей рано ещё думать о смерти. Зачем думать о смерти? Это не по правилам, они же играют в любовь.
— Это не страшно, — сказала девочка — Умереть — это не страшно. Я и так слишком долго жила. Потому что — ты только не обижайся, не сердись, не переживай — меня ведь тогда убили по-настоящему.
Вечность
Вечность. Куда ни глянешь, нигде ничего нет.
Даже темноты нет. Полное отсутствие чего бы то ни было.
И вдруг из этого отсутствия возникает женский ГОЛОС:
— Где ты? Ты здесь?
— Я здесь, — мужской голос.
