Максим Перепелица - Стаднюк Иван Фотиевич (читать книги без .txt) 📗
«Эх, Максим, Максим, – думаю себе, – хватит у тебя пороху или мало еще ты солдатской каши съел?» Осматриваюсь. Али Таскиров уже до противоположного берега добирается. Это ему обида за неосторожность с каскою сил придает. Горячий хлопец! Но и Перепелица не из теста.
Кое-как добрался я до противоположного берега.
А все остальное, что произошло в ту ночь, – обычнее. Скажу только, что утром, после того как закончился «бой», на перекрестке дорог появилась машина командира дивизии. Мы в то время как раз завтракали и готовились к отдыху.
Подозвал генерал к себе старшего лейтенанта Куприянова и сказал так, чтобы слышала вся рота:
– Настоящие солдаты у вас, любая задача им по плечу. Орлы! На то же, что вчера «противник» незаметно покинул свой рубеж, не обижайтесь. Он имел такой приказ. А приказ должен быть выполнен – это закон у советских воинов.
Генерал довольно засмеялся, потом весело крикнул:
– А ну-ка мне порцию каши из солдатской кухни!
А Вася Ежиков шепчет мне на ухо:
– Знаешь, почему генералу нашей солдатской каши захотелось? Э, Максим, не знаешь, а еще Перепелица! Ведь харч в нашей солдатской жизни тоже немаловажный фактор! Вот и пойдет он сейчас к генералу на проверку.
Все-таки донял меня Ежиков этим фактором.
ДУША СОЛДАТА
Зря некоторые считают, что Максим Перепелица способен подтрунивать абсолютно надо всем. Конечно, нравится мне добрая шутка. Ведь она для человека словно ветерок для костра. Но бывает время, когда и Максиму не до шуток. Вчера, например, даже слеза прошибла.
И при каких, вы думаете, обстоятельствах у Перепелицы нервы не выдержали? Не поверите, если скажу, что набежала слеза в ротном походном строю, да еще под бой барабана.
До этого давно мне не приходилось плакать. Не потому, что у солдата душа каменная и нет сил выжать из нее слезу. Насчет слезы, конечно, правильно. Это уж последнее дело, когда солдат распускает нюни. Со мной, прямо скажу, приключился необычный случай, и брать его в расчет не нужно. Но все же душа у нас, солдат, точно струна у скрипки: отзывается на каждое прикосновение к ней. А жизнь щедро прикасается к душе солдатской. До всего нам дело есть. Одно волнует, переполняет сердце радостью и гордостью, другое – заставляет не дремать и закалять наши мускулы.
Раз уж разговор зашел, расскажу, что заставило мою душу зазвенеть до слез.
Возвращался я однажды из городского отпуска. Вижу, впереди меня идет незнакомая женщина в новом пальто, платком цветастым повязана, с чемоданом в руке. Путь к нашему военному городку держит. «Наверное, мать к кому-то приехала», – думаю. А к кому – не догадаюсь. Она услышала стук кованых сапог и оглянулась. Увидела меня, улыбнулась, остановилась.
– Давайте, – говорю ей, – чемодан подсоблю нести.
– А не торопишься? – спрашивает.
– Нет, время у меня есть.
Взял ее чемодан, несу. А навстречу строй солдат вдет – в кино.
Женщина остановилась, смотриг Ясное дело – мать.
– Что, – спрашиваю, – не узнала своего?
– Нет, – отвечает, – не узнала.
А потом говорит:
– Мне бы к вашему начальнику пройти. Я из Белоруссии к сыну в гости приехала, к Ильку.
– Не к Самусю ли? – насторожился я.
– Угадал Самуси – наша фамилия.
«Как же это ты, Максим Перепелица, сразу не сообразил? – думаю себе. – Ведь Илья Самусь с лица как две капли воды на свою мать похож». Брови у нее такие же черные, тонкие. А глаза, даже удивительно, – синие. У наших яблонивских женщин и девчат, если брови черные, то глаза обязательно карие.
Только мать Ильи Самуся не похожа на своего сына станом: крепкая, стройная. На лице румянец. Смотрю на нее и вроде свою мать вижу. Всегда она такой румяной бывает, когда у печи хлопочет.
А если б вы посмотрели на Илью Самуся! Да что на него смотреть! Не солдат, а сплошное недоразумение. Неповоротлив, точно из жердей сколоченный. По физподготовке отстает, стреляет слабо. Понятно: если солдат на турнике больше одного-двух раз не подтянется, значит он и оружия не возьмет как следует. Этим и известен на всю роту Илья Самусь.
– Вижу, сынок, знаешь ты моего Илька.
– Как не знать, в одном отделении служим, – отвечаю. А в голове мысль: «Рассказать бы ей, каков из Ильи солдат. Пусть посовестила бы парня».
Но разговаривать некогда. Уже к контрольно-пропускной будке подошли. Представил я мать Самуся дежурному. Тот проверил ее документы, пропуск выписал и говорит мне:
– Проводите Марию Федоровну в комнату посетителей. Не давайте ей скучать, пока рядовой Самусь из городского отпуска не вернется.
Привел я гостью в клуб, при котором эта самая комната находится, зашли в нее. Здесь уютно, цветы на подоконниках, у стены мягкий диван, а возле дивана столик круглый, бархатной скатертью покрытый. Еще несколько кресел мягких. В углу – столик, за которым дежурный по комнате сидит. А мать Самуся – Мария Федоровна – деловито осматривается, развязывает цветастый платок и спрашивает:
– Ну, как тут наш Илько?
В самый раз, думаю, выложить ей горькую правду про сына. Пусть знает и пособляет нам воспитывать из него настоящего солдата. На то она и мать. Подбираю нужные слова и тем временем помогаю гостье снять пальто. И вдруг… Как вы думаете, что я увидел? На левой стороне жакета Марии Федоровны висят золотая звезда Героя Труда и два ордена Ленина!
Нет у меня языка – отнялся! Стою окаменелый и глаз не свожу с золотой звезды. Вот это награды! Эх, хотя бы одну такую для начала на весь наш перепеличий род…
Вспомнил тут я, что собирался рассказать этой Героине Труда про Илью Самуся, и плохо почувствовал себя. Так плохо, что передать трудно. Тяжкая обида на Илью взяла. Какое он имеет право мать свою позорить?
А Мария Федоровна торопит.
– Рассказывай, как он здесь? Начальников слушается? Говори и пирогами угощайся – домашние, с калиной.
Достает она из чемодана узелок с пирогами: подрумяненные, аппетитные. Беру я пирог, а сам думаю:
«Пусть у тебя, Максим, язык отвалится, если сделаешь больно этой женщине».
Начинаю разговор. Рассказываю, что, мол, Илья – солдат как солдат. Честный, справедливый, товарищей не обижает. Цену себе знает, и командиры видят, на что он способен. Много сил отдает службе и учебе. Говорю так, а у самого душа радуется. Ведь я еще ни одного слова неправды не сказал. Крой дальше, Максим!
А Мария Федоровна все пироги пододвигает и глаз с меня не сводит. Я ем, конечно, с оглядкой, чтобы Илью без пирогов не оставить, и думаю, о чем еще можно сказать.
– Какие отметки на занятиях заслуживает Илько? – задает она вопрос.
У меня дух перехватило. Кусок пирога стал поперек горла – ни туда ни сюда. Пока справился я с этим куском, удачный ответ придумал. Говорю Марии Федоровне:
– Это вы у командира роты спросите. Он имеет право отвечать на такие вопросы.
Но мать, она и есть мать. Ее не проведешь. Почувствовала неладное. В глазах тревога засветилась. Смотрит мне в лицо, а я не знаю, куда деваться от ее взгляда. Так совестно мне, вроде это я отстаю в стрельбе из личного оружия, а не Илья Самусь. Доел пирог и на часы, что в углу стоят, оглядываюсь – как будто бы тороплюсь. Только повернулся к часам и увидел… Илью. Встретился с его взглядом, и мурашки у меня по спине забегали, а лицо вроде кипятком отпарило.
Стоит Самусь в дверях – бледный, взволнованный. Тут я как можно спокойнее говорю:
– А вот и Илья.
Встреча сына с матерью известно какая бывает. Кинулись друг к другу. Мать слезу утирает. Я тем временем бочком к двери. Мне здесь делать нечего.
– Постой, Перепелица, – обращается ко мне Самусь. – Хочу два слова тебе при матери сказать.
Остановился я, насторожился. Как бы не оконфузил меня Илья перед героиней. Так и случилось. Говорит:
– Слышал я, как ты тут пытался меня выгородить. К чему это? Смелости не хватает правду сказать? Так я сам не побоюсь ее матери выложить.
