Большая коллекция рассказов - Джером Клапка Джером (читать книги полностью без сокращений бесплатно TXT) 📗
Разумеется, много можно сказать против войны. Я вовсе не хочу отрицать ее темных сторон; я хочу лишь обратить внимание на тот бесспорный факт, что война порождала героев, которых в мирные времена не видно. Она прививала людям привычку к точности и решительности, к неустрашимости и самопожертвованию; она укрепляла их суждение, глаз и руку; она учила их терпению в страданиях, спокойной рассудительности в опасностях, сохранению душевной ясности в превратностях судьбы. Рыцарство, верность, твердость и мужество – прекрасные дети безобразной войны. Но лучший ее дар людям – все-таки стойкость.
Война внушала людям необходимость быть верными друг другу, верными своим обязанностям, верными своему посту, – словом, верными всегда и во всем до самой смерти.
Мученики, умиравшие на костре; естествоиспытатели, старавшиеся покорить природу и открывшие мировые законы; реформаторы, своей кровью (а не одною болтовнёю) завоевавшие нам различные вольности; люди, душою и телом отдававшиеся науке и искусству в те времена, когда ни то, ни другое не приносило ни славы, ни денег, а лишь осуждение и нищету, – все эти герои происходили от тех суровых людей, которые в кровавых сечах научались смеяться над страданиями и смертью, которым вражеские удары внушали ту непреложную истину, что высшая обязанность человека – быть стойким и безбоязненным.
Припомните историю о старом короле викингов, который хотел было принять христианство, но в тот момент, когда его с большою торжественностью собирались крестить, вдруг спохватился и спросил:
– Вы уверили меня, что принятие христианства – единственный верный путь в Валгаллу. Но скажите мне, где же будут все мои соратники, друзья и родственники, умершие в старой вере?
Смущенное духовенство ответило, что все они будут в таком месте, о котором нежелательно говорить в такую торжественную минуту.
– А! – вскричал, отступая от купели, старый викинг, отлично понявший тонкий намек духовенства. – В таком случае я не желаю креститься: я не хочу покидать их в несчастье.
Он жил с теми людьми, сражался бок о бок с ними, был им неизменно предан и не захотел покинуть их даже после смерти, хотя ему за это и угрожало мучиться вместе с ними в аду.
Как был смешон этот глупый викинг, не правда ли, господа современники? С моей же точки зрения – для вас, конечно, не обязательной, лучше бы бросить всю нашу «культуру» и «цивилизацию» и вернуться к тем «мрачным» временам, когда вырабатывались такие характеры, каким обладал этот «смешной» викинг.
Единственным живым памятником тех времен остался у нас бульдог, но и тот уж не тот! Какая жалость, что мы даем погибать этой прекрасной породе собак! Как великолепен бульдог в своей свирепости и стойкости перед врагом хозяина, в сознании своей обязанности защищать до последней капли крови имущество и жизнь своего кормильца! Но как он кроток и покорен, когда ему нужно защищать только самого себя!
Бульдог хотя и неказист на вид, зато он самый лучший и верный друг. Он напоминает известную поговорку о человеке, которого нельзя не уважать, узнав его, но узнать его очень трудно, потому что в обыкновенное время он не проявляет своей душевной красоты.
Хотя мое первое знакомство с бульдогом произошло много лет назад, но я отлично помню это. Я в то время жил летом в деревне, в одном семействе, вместе с товарищем, которого звали Джордж.
Как-то раз мы вернулись домой с дальней прогулки так поздно, что наши хозяева уже спали. Мы потихоньку пробрались в нашу комнату, где был зажжен для нас свет, и принялись разуваться. Вдруг мы заметили, что возле печки лежит бульдог. Мне еще не приходилось видеть в непосредственной близости собаки с такой угрюмой мордой и с таким свирепым взглядом; казалось, она совершенно недоступна каким бы то ни было нежным и благородным чувствам. Джордж находил, что этот зверь скорее напоминает страшилище из языческой мифологии, нежели благонравную английскую собаку. И я вполне соглашался с мнением товарища.
По-видимому, бульдог поджидал нас. Он поднялся, приветствовал нас зловещей улыбкой и стал между нами и дверью.
Примирительно, заискивающе улыбнулись ему в ответ и мы, называя его «хорошей собакой», выражая ему наше сочувствие словами: «Бедненький дружок, мы не вовремя разбудили тебя», и, наконец, спросили его тоном, предрешающим утвердительный ответ со стороны бульдога: «Ты ведь хороший, славный песик, да?» Разумеется, мы вовсе не думали того, что говорили. Наше истинное мнение об этом четвероногом посетителе было диаметрально противоположно тому, которое мы выражали вслух. Мы не желали оскорблять его. Он был у нас в качестве, так сказать, гостя, и мы как благовоспитанные молодые люди чувствовали необходимость скрыть от него испытываемое нами от его присутствия неудовольствие и не ставить его в ложное, неловкое положение.
Кажется, мы успели в этой игре. Бульдог, видимо, не испытывал никакого стеснения, чего мы сами о себе не могли сказать. Относясь довольно равнодушно к нашим любезностям, он вдруг почувствовал какое-то особенное влечение к ногам Джорджа.
Кстати сказать, Джордж всегда очень гордился своими ногами, находя их красивыми и стройными; конечно, я из деликатности не противоречил ему, но про себя находил его ноги неуклюжими «бревнами». Но бульдог, очевидно, вполне разделял мнение самого Джорджа насчет очаровательности его «ходилок»: пес приблизился к этим принадлежностям моего товарища и долго обнюхивал их со всех сторон с видом истинного знатока. Окончив эту экспертизу, бульдог радостно фыркнул, вильнул хвостом и осклабился.
Джордж, отличавшийся в то время большой скромностью и стыдливостью, вспыхнул до корней волос и поспешно втянул ноги на стул, на котором сидел, но, заметив, что пес выражает явное намерение последовать за ними на стул, пересел на стол, подогнув под себя ноги, как делают портные.
Расхаживая возле стола, бульдог свирепо глядел на Джорджа, как-то странно шевелил хвостом, кивал головой и слегка рычал. Все эти проявления душевных движений почтенного пса казались нам настолько зловещими, что я, по чувству солидарности с товарищем, присоседился к нему и уселся на столе в такой же позе, как он.
Стол был небольшой и не совсем устойчивый на своих круглых с колесиками ножках, так что сидеть на нем вдвоем, да еще с подогнутыми ногами, представлялось для нас, не привыкших пользоваться такого рода седалищами, довольно чувствительным неудобством.
Разумеется, мы легко могли бы освободиться из нашего неловкого положения, разбудив спавших рядом хозяев. Но мы на это не решались, во-первых, из свойственной нам деликатности, а во-вторых, в ясном сознании, что представляемая нами картина не из таких, какими приятно похвалиться перед лицами, которым желательно внушить благоприятное мнение о себе.
В таком положении мы молча и неподвижно просидели около получаса. Между тем гость взобрался на тот стул, на котором перед тем сидел Джордж, и не сводил с нас укоризненного и вместе с тем, как нам казалось, насмешливого взгляда. Сделав нечаянное движение, я чуть было не скувырнулся со стола, занимая только один край его, и заметил, что пес одобрительно заколотил хвостом по стулу.
«Экая злорадная скотина!» – подумал я, весь похолодев от ужаса, и уселся насколько было возможно крепче.
По истечении получаса мы с товарищем принялись вполголоса обсуждать свое положение. Я предлагал «рискнуть» спуститься со стола и попытаться выгнать нашего непрошеного посетителя. Но Джордж, со свойственным ему красноречием и склонностью к софизмам, возразил, что не следует смешивать безумную попытку с храбростью.
– Ты знаешь, – продолжал он, – что храбрость – достояние мудрецов, между тем как безумная попытка – признак глупости. Сделать так, как ты предлагаешь, – значит приближаться к глупости. Я на это не согласен.
Я также не желал «приближаться к глупости», поэтому мы поступили как «мудрецы», оставшись сидеть на столе.
Прошел с убийственной медленностью еще час. Больше мы уж не могли вынести нашего «портновского» положения. После нового совещания мы единодушно решили сделать одну попытку, которая так или иначе должна была спасти нас.
