Эхо церкви Феличе - Аверченко Аркадий Тимофеевич (книга регистрации .TXT) 📗
И снова прозвучало грустное:
— Нет, синьор, не сумею.
Я скрестил на груди руки.
— А что же ты умеешь, скажи на милость.
— Будьте ко мне, синьор, снисходительны… Я почти ничего не умею.
Во взоре его светилась тоска и искреннее страдание.
— Почти?! Ты говоришь «почти»… Значить, что нибудь ты умеешь делать?
— О, синьор! Да умею — но это к сожалению вам не нужно.
— Да что же это такое?
— О, не расспрашивайте меня… Мне даже неловко сказать…
— Почему? А вдруг это мне понадобится…
— Нет, нет. Клянусь святым Антонием — вам это никогда не понадобится…
— Черт знает что! — подумал я, опасливо на него поглядев, — может быть он до этого был разбойником и резал в горах проезжий народ. Тогда, действительно, он прав, — это мне никогда не понадобится…
Однако, милое простодушное лицо Джустино самым наглядным образом опровергало это предположение.
Я махнул рукой — сам заварил кофе, сдал на почту корреспонденцию и вечером приготовил себе ванну.
На другой день я поехал во Фьезоле и зашел в тот самый ресторанчик, хозяин которого таким подлым образом подсунул мне «слугу».
Я уселся за стол — и снова появился кланяющийся, извивающийся хозяин.
— Эй, вы, — поманил я его пальцем. — Что это за чертова слугу вы мне подсунули, а?
Он приложил руки к сердцу.
— О, синьор! Он прекрасный человек, — добрый, честный и непьющий…
— Да что мне в его честности, когда он палец-о-палец ударить не может. Именно — не может… Не «не хочет», a «не может». Вы говорили — я господин, и мне нужно слугу; a подсунули мне господина, у которого я играю роль слуги, потому что нет такой вещи, которую бы он мог сделать.
— Простите, синьор… Он может кое-что сделать и очень хорошо даже… Но это вам совсем не нужно.
— Что же это такое?
— Да уж я не знаю — говорить ли? Не хочется хорошего парня конфузить.
Я ударил кулаком по столу.
— Да что вы все, черт побери — сговорились, что ли!! Он умалчивает о своей бывшей профессии, вы тоже скрываете… Может быть, он железнодорожный вор или морской пират!!
— Сохрани Боже! Он служил по церковному делу и ничем дурным не занимался.
Криком и угрозами мне удалось вытянуть у хозяина всю историю.
Удивительная история, глупейшая история,
Надо тебе сказать, что вся Италия от больших городов, как Рим, Венеция, Неаполь — до самых маленьких — живет исключительно туристами. Туристы, это та «обрабатывающая»' промышленность, которой кормится вся Италия. Все направлено к уловлению туриста. Их серенады в Венеции, развалины в Риме, грязь и шум Неаполя — все это во славу форестьера во имя его кошелька.
Каждый город, каждый квартал в городе имеет свою достопримечательность, которая за две лиры, за лиру, за мецца-лиру — показывается всякому шалому любопытствующему путешественнику.
В Вероне показывают могилу Джульеты, в со боре св. Марка место, где на коленях стоял Фридрих Барбароса или еще кто-то… История, живопись, скульптура, архитектура — все идет в ход.
Есть в северной Италии городишка — такой маленько такой скверный, что его даже и на картах стыдятся указывать. Даже не городишка, a нечто вроде деревни.
И вот деревушка эта стала чахнуть. От чего может чахнуть итальянская деревушка? От безтуристья.
Есть турист — сыты все; нет туриста — ложись и помирай.
И все население деревушки со скорбью и тоской видело, как каждый день мимо них проносились поезда, битком набитые туристским мясом; останавливались на минуту и, не выкинув ни одного англичанина или немца — мчались дальше.
А на следующей станции половина туристов выползала с поезда и шла осматривать городок, который сумел обзавестись собственной достопримечательностью: церковью, в которой был кто-то убит или замурован, или к стене прикован; показывали и кинжал убийцы, и замурованное место, и цепи — что кому больше нравилось. А может, никого там никого и не убивали — итальянцы большие мастера соврать, в особенности, с корыстной целью.
И вот однажды разнеслась по всей округе чудесная весть: что в той деревушке, о которой я говорил раньше, после перестройки церковного купола, появилось эхо, которое повторяет звук не раз, и не два раза, как это иногда случается, a восемь раз.
Конечно, праздный, бездельный турист валом повалил на эту диковину…
Действительно, слух оправдался; эхо честно аккуратно повторяло каждое слово восемь раз.
И вот «эхо деревни Феличе» совершенно забило «замурованного принца городка Санта-Клара».
Двенадцать лет это продолжалось: двенадцать лет лиры и мецца-лиры лились в карман граждан деревни Феличе… И вот — на тринадцатый год (несчастливый год!) разразился страшный скандал: компания богатейших американцев с целой гирляндой разодетых дам приехала посмотреть «эхо деревни Феличе». И когда эта пышная компания вошла в скромную церковку — эхо было, очевидно, так поражено блеском и роскошью компании, что в ответ на крик одной дамы «Гудбай!» повторило это слово пятнадцать раз…
Самый главный американец сначала изумился, потом возмутился, потом, расхохотался, a затем вся компания, не слушая протестов церковной администрации, бросилась отыскивать эхо… Обнаружили его в замаскированном ширмой уголке на хорах и когда вытащили «эхо», оно оказалось широкоплечим добродушным парнем — короче говоря — моим слугой Джустино.
Две недели вся Италия, прочтя о случае с «эхо Феличе», держалась за животики; потом, конечно, об этом забыли, как забывается все на свете.
Деревушка Феличе впала в прежнее ничтожество, a Джустино — эхо Феличе — за свою неуместную щедрость лишился места, на которое поступил еще мальчишкой — и, как человек, кроме эха ничего не умевший — очутился на мостовой.
Всякому человеку хочется есть… Поэтому Джустино стал искать себе место! Он приходил в какую-нибудь деревенскую церковь и предлагал:
— Возьмите меня на службу…
— А ты что можешь делать?
— Я могу быть эхо. Очень хорошая работа… От 8 до 15 раз.
— Эхо? Не требуется. Мы кормимся плитой, на которой раскаялся однажды Борджия; человек на ней пролежал ночь, a нашим предкам, нам и потомкам нашим — на всю жизнь хватит.
Усталый, брел он дальше.
— Эхо хорошее, церковное! Не нужно-ли? Отчетливое исполнение, чистая работа.
— Нет, не надо.
— Да почему? Турист эхо любит. Взяли бы меня, а?
— Нет, неудобно… То полтораста лет не было эха в церкви, a то вдруг — на тебе — сразу появилось.
— А вы купол перестройте.
— Будем мы из-за тебя купол перестраивать… Иди себе с Богом.
Он бы умер с голода, если бы я его не взял себе в слуги.
Я долго молчал, размышляя о судьбе несчастного Джустино; потом спросил:
— Что же с ним сталось?
— Промучился я с ним год. Все не хватало духу выгнать. И когда я, взбешенный его манерой варить кофе, в котором было на треть бензину, кричал: «сегодня же забирай свои вещи и проваливай, бездарный негодяй!» — он прятался в соседнюю комнату и оттуда я слышал очень искусное эхо моих слов: «бездарный негодяй… дарный негодяй… и-й негодяй… негодяй… дяяй… яяя…»
Это все, что умел делать несчастный искалеченный своей ненормальной судьбой парень.
— Где же он теперь?
— Выгнал. Что с ним, не знаю. Впрочем, недавно мне в Пизе говорили, что в одной близлежащей деревушке есть церковь, в которой замечательное эхо, — повторяемое восемь раз. Весьма возможно, что мой горемыка-слуга снова попал на свои настоящие рельсы…
