Швейк в денщиках у фельдкурата - Гашек Ярослав (чтение книг .txt) 📗

Но внезапно потерял нить мыслей и засмеялся:

— Это же чистое надувательство! Ведь мы в трамвае. Не правда ли, коллега?

И он стал шарить по карманам.

— Я потерял билет! — закричал он. — Остановите вагон, я должен найти билет!

Потом махнул, сдаваясь, рукой:

— Трогай дальше!

Вдруг забормотал:

— В большинстве случаев… Да, всё в порядке… Во всех случаях… Вы находитесь в заблуждении… Во втором этаже… Это — только отговорка…. Разговор идёт не обо мне, а о вас, милостивая государыня… Счёт!.. Одна чашка чёрного кофе…

Засыпая, он бранился с каким-то воображаемым нахалом, который оспаривал у него место в ресторане у окна. Потом принял пролётку за поезд и, высовываясь наружу, орал на всю улицу по-чешски и по-немецки:

— Нимбрук [3], пересадка!

Швейк с силой притянул его к себе, и фельдкурат забыл о поезде и принялся подражать крику разных животных и птиц.

Дольше всего он подражал петуху, и его «кукареку» победно неслось с пролётки.

После этого он сделал попытку выскочить из пролётки, ругая всех прохожих последними словами. Затем он выбросил из пролётки носовой платок и закричал, чтобы остановились, так как у него утерян багаж. Потом стал рассказывать:

— Жил в Будейовицах один барабанщик. Женился. А через год помер. — Он вдруг расхохотался. — Что, нехорош разве анекдот?

Всё это время Швейк обращался с фельдкуратом с беспощадной строгостью. При всех попытках фельдкурата выкинуть какую-нибудь штуку, как, например, выскочить из пролётки или отломать сиденье, Швейк давал ему под рёбра, что фельдкурат принимал с необыкновенно тупым видом. Один только раз он сделал попытку взбунтоваться и выскочить из пролетки, заявив, что дальше он не поедет, так как, вместо того чтобы ехать в Будейовицы, они едут в Подмокли [4]. Швейк в одну минуту ликвидировал мятеж и заставил фельдкурата вернуться к своему первоначальному положению на сиденье, следя за тем, чтобы фельдкурат не уснул. Самым деликатным из того, что Швейк при этом произнёс, было:

— Не дрыхни ты, дохлятина!

На фельдкурата внезапно нашёл припадок меланхолии, и он начал проливать слёзы, выпытывая у Швейка, была ли у того мать.

— Одинок я, братцы, на этом свете, — голосил он, — защитите, приласкайте меня!

— Не срамись, — вразумлял его Швейк, — перестань, а то каждый скажет, что ты нализался.

— Я ничего не пил, братец, — ответил фельдкурат. — Я же совершенно трезвый!

Он вдруг приподнялся и отдал честь:

— Ich melde gehorsam, Herr Oberst, ich bin besoffen [5].

— …Я — свинья! — повторил он раз десять с полной отчаяния откровенностью.

И, обращаясь к Швейку, стал клянчить:

— Вышвырните меня из автомобиля. Зачем вы меня с собой везёте?

Потом уселся и забормотал:

— В сиянии месяца златого… Вы верите в бессмертие души, господин капитан? Может ли лошадь попасть на небо?

Он громко засмеялся, но уже через минуту впал в апатию и, с грустью глядя на Швейка, произнёс:

— Позвольте, сударь, я вас уже где-то видел. Не были ли вы в Вене? Я помню вас по семинарии.

Затем он решил слегка развлечься декламацией латинских стихов:

— Aurea prima sata est aetas, que vindice nullo [6]…

— Дальше не выходит, — сказал он. — Выкиньте меня вон. Почему вы не хотите меня выкинуть? Со мной ничего не случится… Я сейчас упаду носом, — заявил он решительно. — Сударь! Дорогой друг, — продолжал он умоляющим тоном, — дайте мне подзатыльник!

— Один или несколько? — осведомился Швейк.

— Два.

— На!

Фельдкурат считал получаемые подзатыльники вслух, блаженно улыбаясь.

— Это очень хорошо помогают пищеварению, — сказал он. — Дайте мне теперь по морде…

— Признателен сердечно! — воскликнул он, когда Швейк немедленно исполнил его желание. — Я вполне доволен. Теперь разорвите мне, пожалуйста, жилетку.

Он проявлял самые разнообразные желания. Хотел, чтобы Швейк вывихнул ему ногу, чтобы немного придушил, чтобы остриг ему ногти, вырвал передние зубы. Проявил страстное стремление к мученичеству, требуя, чтобы ему оторвали голову и в мешке бросили во Влтаву [7].

— Мне бы звёздочки вокруг головы были к лицу. Мне бы штучек десять.

Затем он завёл разговор о скачках, но скоро перешёл на балет, на котором тоже недолго задержался.

— Чардаш танцуете? — спросил он Швейка. — Знаете «Танец медведя»? Этак вот…

Он хотел подпрыгнуть и упал на Швейка. Тот надавал ему тумаков и уложил на сиденье.

— Мне чего-то хочется, — произнёс фельдкурат, — но я не знаю, чего. Не знаете ли, чего мне хочется?

И он повесил голову в полной покорности судьбе.

— Что мне до того, что мне хочется! — строго сказал он вдруг. — И вам, сударь, до этого нет никакого дела! Я с вами не знаком. Как вы осмеливаетесь так пристально смотреть на меня?.. Умеете фехтовать?

Он перешёл в наступление и сделал попытку спихнуть Швейка с сиденья. Потом, когда Швейк успокоил его, без стеснения давая почувствовать ему своё физическое превосходство, фельдкурат осведомился:

— Сегодня у нас понедельник или пятница?

Он полюбопытствовал также, что теперь — декабрь или июль, и вообще проявил недюжинное дарование в задавании самых разнообразных вопросов.

— Вы женаты? Любите горгонзолу? [8] А клопы водятся у вас в доме? Как вообще поживаете? Была ли у вашей собаки чума?

Потом пустился в откровенность: рассказал, что он не заплатил за верховые сапоги, хлыст и седло, что несколько лет тому назад у него был триппер, и он лечил его марганцовокислым кали.

— Термосом, — продолжал он, забыв, о чём говорил за минуту до этого, — называется сосуд, который сохраняет еду или напиток в первоначальной температуре… Как ваше мнение, коллега, какая из игр справедливее: «фербл» или «двадцать одно»?.. Ей-богу, я тебя уже где-то видел! — воскликнул он, покушаясь обнять Швейка и облобызать его своим слюнявым ртом. — Мы ведь вместе ходили в школу… Ты — славный парень! — говорил он нежно, гладя свою собственную ногу. — Как ты, однако, вырос за то время, что я тебя не видал! Когда я вижу тебя, я забываю о всех пережитых страданиях.

Тут им овладело поэтическое одушевление, и он заговорил о возвращении к солнечному свету счастливых творений и пламенных сердец. Затем он упал на колени и начал молиться: «Богородица, дево, радуйся», причём хохотал во всё горло.

Когда они, наконец, остановились перед домом фельдкурата, его никак не удавалось извлечь из пролётки.

— Мы ещё не приехали! — кричал он. — Помогите! Меня похищают! Желаю ехать дальше!

Его пришлось в буквальном смысле слова выковырнуть из пролётки, как жареную улитку из раковины. Один момент казалось, что его разорвут пополам, так как он зацепился ногами за сиденье.

При этом громко хохотал, очень довольный, что обманул:

— Вы меня разорвёте, господа!

Кое-как его втащили по лестнице и свалили в квартире на диван, как мешок. Фельдкурат заявил, что за автомобиль, которого он не заказывал, он платить не намерен, и понадобилось более четверти часа, чтобы втолковать ему, что он ехал на пролётке. Но и тогда он не согласился платить, возражая, что привык ездить только в карете.

— Вы меня хотите надуть, — заявлял фельдкурат, многозначительно подмигивая Швейку и извозчику, — мы шли пешком.

И вдруг под наплывом щедрости он кинул извозчику кошелёк:

— Возьми всё! Плачу! Для меня крейцер [9] ничего не составляет!

Правильнее было бы сказать, что для него тридцать шесть крейцеров ничего не составляют, так как в кошельке больше и не было. Извозчик подверг фельдкурата тщательному обыску, заведя при этом разговор о зуботычинах.