Заноза (Рассказы) - Ленч Леонид Сергеевич (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Пытаясь разговорить его, скажешь:
— Взгляните, какая рощица красивая!
Он выглянет в окно, буркнет:
— Ничего себе! — и снова давай трещать куриными костями.
Сойдет с поезда — и останутся от человека лишь обглоданные косточки да узкая ленточка колбасной кожуры в пепельнице на столике!..
То ли дело попутчик общительный: он и тебя разговорит и сам такого нарасскажет — только успевай сюжеты запоминать. (Именно — запоминать, в блокнот потом запишете. Ни в коем случае не вытаскивайте блокнот во время разговора — вспугнете чуткую птицу взаимного душевного расположения).
Недавно ехал я из Москвы в командировку, и попутчиком моим оказался именно такой веселый, словоохотливый человек, да к тому же еще и умница. Звали его — Дмитрий Иванович С. Партийный работник, бывалый человек, много повидавший за свои сравнительно еще молодые годы. Ехали мы с ним в купе вдвоем, и Дмитрий Иванович рассказал мне тьму всяческих историй из жизни, и смешных, и печальных, из которых я — пока! — выбрал для огласки одну. Думаю, что Дмитрий Иванович не посетует на меня за это, тем более, что, прощаясь, я назвал свою литературную фамилию и показал блокнот с записями, которые сделал уже ночью, когда мой попутчик, наговорившись, спал безгрешным сном. Дмитрий Иванович посмотрел на исписанный блокнот, потом на меня, покачал головой и усмехнулся:
— Та-ак! Значит, сидели, слушали да на ус мотали? Ну что ж, пользуйтесь. Только… из арифметики переведите все в алгебру. Ни подлинного места действия, ни подлинных имен не называйте. Не надо! Так даже полезней. Идет?
— Идет! — сказал я, и мы расстались друзьями.
Вот эта история, услышанная мною от Дмитрия Ивановича С. в поезде на перегоне Курок — Харьков.
«Объезжал я как-то — года два-три тому назад — на „газике“ колхозы района, где только недавно начал работать. Ехал с шофером Василием Ивановичем Городцовым, человеком примечательным до некоторой степени. Служил он в районном „Заготскоте“ счетоводом, а в пятьдесят четыре года окончил автомобильные курсы и стал заправским шофером, да еще, как говорится, „с уклоном в лихачество“. Внешность Василий Иванович имел при этом весьма интеллигентную, седые усы и бороду аккуратно подстригал, носил опрятный пиджачок с галстуком и изъяснялся вычурно и витиевато.
Получалось это у него примерно так:
— Я, Дмитрий Иванович, пошел в шоферы на закате, можно сказать, своего земного существования потому, что захотелось мне хоть напоследок побыть „с веком наравне“.
— Это как же вас прикажете понимать, Василий Иванович?
— Так ведь век у нас технический, Дмитрий Иванович, атомный. Одним словом — интеграл-с! Только техника, Дмитрий Иванович, повышает жизненный тонус современного человека, не говоря уж о его зарплате. Возьмите меня. Сейчас я состою при автомобиле, то есть при технике, и, заметьте, переживаю вторую молодость, чтобы не сказать — третью. Конечно, я понимаю, счетоводы тоже нужны. Социализм — это учет! Но, с другой стороны… надоела мне лично цифирь, Дмитрий Иванович, пропади она пропадом! Заедала она меня, проклятая, как сварливая жена покорного мужа. И ведь что такое цифра? В конкретном смысле — абстрактная закорючка. А эта закорючка душу сушит, Дмитрий Иванович, и геморрой развивает в теле…
Все это — с руками на баранке и при скорости восемьдесят километров в час!
Водку Василий Иванович не пил („Врачи авторитетно вычислили, что свою жизненную норму по водке еще к сорока годам перевыполнил на двести пятьдесят процентов!“), предпочитал молоко, но пил его в чайных и закусочных, куда мы заезжали, не стаканами, как все добрые люди, а стопками или рюмками. При этом морщился, крякал, охал, мотал головой, а выпив, крепко ставил стопку на стол и щелкал пальцами. Глядя на него, посетители смеялись, а он важно заявлял:
— Рефлекс! По Павлову! По Ивану Петровичу!.. — многозначительно поднимал палец.
Большой был чудак!..
Вот с этим самым Василием Ивановичем Городцовым и заехали мы в колхоз „Спартак“ на животноводческую ферму — поглядеть, как дела идут.
Колхоз „Спартак“ был не из сильных колхозов, а в председателях ходил там Куличков Егор Егорович — тоже личность в своем роде примечательная.
Человек не деревенский, но в деревне живет давно, сельское хозяйство в общем знает.
Если взять Егора Егоровича и, так сказать, разобрать его на составные части, — все хорошо, даже прекрасно! Не пьяница. Семьянин. Честный. Исполнительный. Дисциплинированный.
А соберешь вместе — получается чепуха! Кисель какой-то клюквенный, а не человек!
Беда его была в том, что исполнительность — сама по себе черта неплохая — развилась у него до абсурдно гигантского размера в ущерб всему остальному. Всякое „начальство“ Егор Егорович уважал несказанно, трепетно, богобоязненно — и притом совершенно искренне, без тени подхалимажа. А так как начальства было много, и во всевозможных указаниях и директивах, как вы знаете, нехватки в то время не ощущалось, то Егорович полегоньку да потихоньку утратил как хозяин всякую способность к самостоятельному мышлению и действию. Впрочем, я отвлекся, извините!..
Итак, подъезжаем к ферме „Спартак“ и еще издали слышим какие-то стуки, железный лязг, бой колокола, грохот, мычание и душераздирающий рев животных!.. Что за притча?.. Городцов оборачивается, говорит:
— Не то домового хоронят, не то ведьму замуж выдают. По Пушкину! По Александру Сергеевичу!
— А ну-ка, газаните, Василий Иванович, поглядим на эту ведьму.
Василий Иванович „газанул“, и мы через пять минут были на месте.
Выходим из машины и видим такую картину. Под крышей коровника развешаны куски железа, обрубок рельса, медные тазы, старый церковный колокол небольшого размера. Хлопчики изо всех сил лупят кто кочергой, кто ухватом по всему этому хозяйству. Коровы стоят во дворе фермы и, конечно, ревут.
Егор Егорович Куличков стоит в сторонке с подвязанной щекой (у него всегда зубы болели), лицо страдальческое, смотрит на ручные часы.
Делаю ему знак (голоса не слышно!) подойти.
Мотает головой и, показывая на свои часы, демонстрирует два растопыренных пальца. Дескать, потерпите, пожалуйста, еще две минутки.
Терпим!
Наконец он поднимает руку и хлопчики прекращают свою работу. Наступает тишина. И, честное слово, мне показалось, что бедные буренки все разом облегченно вздохнули из глубины своей коровьей души.
Куличков подходит, узнает меня, и в глазах у него появляется восторг, какой обычно возбуждали в нем вышестоящие товарищи.
— Разрешите докладывать, товарищ секретарь?!
— Не надо никаких докладов! Просто объясните мне: что тут у вас происходит?
— Происходит научный опыт, товарищ секретарь. Приезжал к нам из области, из института, кандидат наук товарищ Сигаёв Викентий Викентьевич, привез бумагу — оказать содействие и так далее. Товарищ Сигаёв пишут диссертацию на тему… как это?.. „О влиянии слухового раздражения на повышение удойности у коров“… Вот мы и создаем, согласно полученным указаниям, соответствующую звуковую обстановку. По инструкции действуем, товарищ секретарь, точно: десять минут бьем, десять отдыхаем.
— Вот оно что!.. Ну и как — повысились от этого удои?
— Пока нет!
— А с кормами как у вас дело обстоит?
— С кормами дело обстоит… неважно!
— Прошу извинить! — вмешивается в разговор мой Василий Иванович. — Поскольку я понимаю, данный научный опыт построен на рефлексах. Только не могу угадать — на каких?..
— Товарищ Сигаёв говорили, что вот, мол, в ресторанах первого разряда музыка для чего дается? Для повышения аппетита столующихся… А тут…
— Э, нет, почтенный! — перебивает Куличкова мой шофер. — Какое же может быть сравнение?! Там — в себя принимают, а тут — из себя отдают. Там — люди, тут — животные, там — музыка, тут — черт те что!.. Загибает ваш Сигаёв.
— Им виднее!.. Наука!..
А тут доярки к нам подошли, хлопчики с железяками, стоят, слушают.
Пожилая доярка уперла руки в бока, говорит:
