Вчерашние заботы (путевые дневники) - Конецкий Виктор Викторович (бесплатные онлайн книги читаем полные TXT) 📗
Фома Фомич вышел в капитаны из семейства железнодорожного рабочего со станции Бологое Октябрьской, а в прошлом Николаевской железной дороги. Он был фезеушником в сорок втором, солдатом в сорок третьем, ефрейтором в сорок четвертом, сержантом на крайнем северном фланге в сорок пятом и сорок шестом. Затем он преодолел среднюю мореходку, вечерний университет марксизма-ленинизма, курсы повышения квалификации командного состава торгового флота, еще один университет и еще одни курсы.
Кто из молодого, длинноволосого поколения думает, что преодолеть все это – раз плюнуть, пусть сам попробует!
Отпустить дочь в первый ее бархатный сезон на курорт одну или с подругой (Галина Петровна жару не переносила по причине гипертонии) Фома Фомич и помыслить не мог.
– Поедет, значить, на курорт, а привезет усложнение ситуации во всей нашей династии, – сказал Фома Фомич в минуту откровенности супруге.
На просьбу дочери о сведении на нет татуировок Фома Фомич ответил не сразу. Он никогда не торопился с ответами и решениями.
– А где это, ну, значить, русалочку мою ликвидировать? – спросил он дочь через недельку.
– Что «ну», папуля? – рассеянно переспросила дочь, примеряя перед зеркалом мини-юбочку, которую Фома Фомич своими руками вынужден был привезти ей из вольного города Гамбурга.
– Тебя ясно спрашивают! – рявкнул Фома Фомич, раздраженный зрелищем мини-юбки на своей Катеньке (на других молодых особах они его раздражали меньше). – Где теперь с этой пошлой пакостью борются?! – заорал Фома Фомич, употребив и несколько крепких слов.
Катенька – интеллигентка, так сказать, уже во втором поколении, сдающая на пятерки экзамены за первый курс Текстильного института (за что ей и был обещан бархатный курорт), – заткнула пальчиками ушки и закрыла глазки. Папулина стрельба тяжелыми снарядами ее не пугала, но шокировала.
– Перестань, папка, права качать! – сказала интеллигентка второго поколения. – Поедешь в Институт красоты. Это на бульваре Профсоюзов, возле площади Труда, – и с пленительной улыбкой открыла глазки и вынула из ушек пальчики.
И от этой пленительной дочерней улыбки по лицу Фомы Фомича скользнула этакая двусмысленная ухмылка. Дочь напомнила ему супругу в юном виде в первый послесвадебный год.
Да, было в такой ухмылке Фомы Фомича что-то от сатира.
Тем более что и некоторыми постоянными чертами лица он смахивал на Сократа. Кроме, конечно, лба.
Известно, что Сократ был из простых людей, имел лицо крестьянское, нос картошкой, а по свидетельству вечно пьяного Алкивиада, похож был то на Силена, то на сатира Марсия. Так вот, если обрить с Сократа бороду и усы да приплюснуть ему лоб до среднечеловеческого уровня, оставив нечто от Силена и сатира, то очень близко получится к Фоме Фомичу Фомичеву: был в нем сатир, был!
Вы, конечно, понимаете, что никакой Сократ даже в ранней юности не стал бы выкалывать себе от сосков до пупка нимфу, а тем более не стал бы ее, на старость глядя, уничтожать; но на какие только сравнения и параллели современный писатель не отважится, чтобы точнее и зримее донести до читателя образ и облик любимого своего героя!
Одевшись в темный костюм (сразу после завтрака он решил ехать в город в Институт красоты), Фома Фомич навестил интимный уголок дачного участка. И там, под росным кустом уже отцветающей калины, минут пять обдумывал все детали предстоящего дела. Например: стоит или не стоит сунуть докторше пачку жевательной резинки «Нейви татто»? Жвачка, вообще-то, была бы в жилу. Она американского производства, и ежели наслюнить ее обложку и прижать к телу, то отпечатается вроде как татуировка – пошлый, ненастоящий орел или фрегат под всеми парусами. А ежели потом плюнуть на тело и потереть платком, то вся пошлость легко исчезает.
На завтрак супруга подала отварной картошки со сметаной. И Фома Фомич покушал завтрак с удовольствием и аппетитом.
Катька, конечно, к завтраку опоздала; вышла, зевая и потягиваясь, сказала: «Гутен морген, предки!»
По радио передавали что-то о спорте и Гренобле.
Дочка уселась в качалку, взяла яблоко и спросила:
– Папуль, а Гренобль красивый город?
Фома Фомич сказал, что Гренобль город небольшой, даже просто маленький.
– А у тебя окна в отеле куда были? На Альпы? – спросила дочка.
– А я и не помню, – признался Фома Фомич, подумав при этом, что самый замечательный гальюн в ихних отелях хуже его будки под калиной.
Поблагодарив супругу за завтрак, Фома Фомич отправился по росной траве в гараж.
Автомобиль он приобрел давно, но в силу мокрой профессии ездил мало. С одной стороны, это было хорошо, потому что «Жигули» выглядели новенькими. С другой стороны, это было плохо, потому что Фома Фомич ездил неуверенно и даже иногда с большими страхами. Но все коллеги вокруг, имеющие дачки и дочек в Лахте, автомобилями обзавелись и сами на них ездили. И Катюша доталдычила его – благомысленного отца семейства – до таких чертиков, что…
Первым препятствием был выезд из гаража – очень узкий, по причине окружающих гараж труб большого диаметра. Затем ворота, которые в этот раз Фома Фомич миновал удачно и даже в сравнительно короткий срок – минуты за три-четыре.
Створку ворот придерживала дочка, вся такая свеженькая – прямо бутон розовый, и Фоме Фомичу захотелось ее поцеловать, хотя обычно он к таким нежностям расположения не имел.
– Запомнил, папуль? – сказала дочка. – Бульвар Профсоюзов. Рядом ограда такая высокая, а на ней бюсты-скульптуры негров. По ним и ориентируйся.
– Все будет гутен-морген! – сказал Фома Фомич и покатил в город.
Вопросы эстетики Фому Фомича никогда в жизни не волновали. И потому само название заведения, куда он ехал – «Институт красоты», маячило ему всю дорогу как-то странновато, отчужденно и несколько тревожно. И он старался затушевать его радиоприемником, введя на полную мощность «Кармен-сюиту» Родиона Щедрина.
Под «Тореадор! Тореадор, смелее в бой!» Фома Фомич миновал дом с бюстами негров на бульваре Профсоюзов и с облегчением убедился в том, что «Института красоты» рядом нет. Есть обыкновенная «84-я косметическая поликлиника».
А когда в подвальном гардеробе он увидел привычные кумачовые лозунги и соцобязательства: «Выполнить производственно-финансовый план 1974 года к 25 декабря! И на отдельных участках отделений план двух лет к 17 ноября!» – то и вовсе успокоился (на морском языке «вошел в меридиан»).
Выяснилось, что в этом учреждении положено платить наличными и закон о бесплатной медицинской помощи в мире социализма – в мире эстетики уже не действует. «Сколько сдерут?» – полюбопытствовал в уме Фома Фомич, приглядываясь к обстановке, вникая в нее неторопливо, тщательно и осторожно.
В гардеробе-подвале сновало взад-вперед порядочно народу. И не только женщины, чего Фома Фомич тоже по дороге опасался, но и мужчины, и даже военные.
Гардеробщик сидел в пустом гардеробе, скучая и томясь: погода была еще теплая.
Фома Фомич просмотрел указатель помещений, одновременно краем глаза наблюдая гардеробщика.
В первом этаже поликлиники располагались: «Подводный массаж» – нечто профессионально близкое Фоме Фомичу, затем «Кишечные промывания» и «Грязехранилище» – довольно далекие от его опыта заведения. И, чтобы зря не путаться, Фома Фомич пошел к гардеробщику. Он всегда начинал со швейцара, ибо гордыней отнюдь не страдал.
– Значить, в медицине работаем? – так начал Фома Фомич. – Из фельдшеров небось? К старости-то фельдшерская работа и не под силу стала, угадал небось?
Гардеробщик, который выше медбрата в психиатрической клинике не поднимался даже в свои звездные часы, сразу оживился. А Фома Фомич еще подмазал его сигаретой «Пелл-мелл». Сам-то не курил, но иногда баловался. И на всякий – такой вот – случай пачечку иностранных сигарет при себе имел.
– Оченно роскошное помещение у вас тута, – намеренно коверкая и те слова, которые он мог бы произнести правильно, продолжал Фома Фомич, восхищенно оглядывая старинную лепку на стенах.
