Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук (Повести, юмористические рассказы, фельетоны) - Толмачев Геннадий Иванович
— Что, что?
— Молодежь, спрашиваю, хиппует? Ну, когда у парней патлы до плеч, носят всякую рвань, музыка у них своя, кумиры иностранные.
Константин Васильевич откинулся на спинку стула и рассмеялся.
— Интересное словечко, хиппует. Мы-то думаем, они за модой следят, а они, получается, хиппуют. Честна скажу, проклевываются кое-где. Немного, но есть. Не то что в городе. Представь, Нинуля, иду я сейчас от гостиницы…
— Родни, что ли, нет, опять гостиница! — посетовала Нина Васильевна.
— Не перебивай! Иду мимо тысячи окон, мимо ста балконов — и что я слышу из комнат? Ну хоть бы кто по-нашему, по-русски, песню пропел. А то все по-английски, по-французски и черт те знает по-каковски блажат! Стыд-то какой! Наши песни весь мир ценит, композиторы у нас величайшие, деды да бабки какое чудо для нас сохранили… А мы все это по боку и признаем только иностранное. Скажи, Оля, прав я?
— Как сказать…
— Скажи, как есть. Ну, например, когда ты сама в компании песни пела?
— Признаться, давненько, — после раздумья сказала Оля. — Да и не принято как-то сейчас. У всех магнитофоны, стереофоны, кассеты всякие, пластинки… Слушаем, танцуем — все равно ведь лучше не споем.
Да, все так. И все эти вечеринки, подумала Оля, как близнецы. Дамы и кавалеры курят без продыха, ревет и стонет музыка, из разговоров слышны одни междометия, танцуют все скопом, а под конец бала какой-нибудь потный ухажер норовит уединиться с партнершей хотя бы на балконе. Как-то на Новый год Оля пришла в компанию в маскарадном костюме. И весь вечер просидела как на еже, ловя удивленные взгляды. Да что удивленные! Смотрели глазами, будто в треугольнике увидели два тупых угла. Неужели поотшибало у всех хороший вкус к развлечениям? Мысли Оли прервал голос Константина Васильевича:
— Если б ты знала, какая певунья твоя мама.
— Мама?! Шутите, дядя Костя. Мама, это правда?
— Была певуньей, дочка, была.
— Ну и дела! — протянул Константин Васильевич. — В голове не укладывается. Знаешь, Оля, за что раньше невест любили? За косы длинные, за голос певучий, за трудолюбие. Ну еще за что?
— За скромность девичью, — подсказала Нина Васильевна.
— Верно, скромность в большом почете была, — согласился гость.
— А сейчас все наоборот, — складывая в стопку тарелки, проговорила Оля.
— К сожалению. Косы — долой и чем раньше — тем лучше, голоса у курящих женщин, что им в пору медведей в мультфильмах играть, ну а трудолюбия еле-еле от получки до аванса хватает.
— Дядя Костя, а про скромность?
— Не берусь судить. Это от воспитания, от культуры человека зависит.
Константин Васильевич подошел к окну, привлеченный громоподобным тарахтеньем мотоцикла. Какой-то парубок в красном шлеме что есть мочи гонял его по двору, уверенный, что сбившиеся на балконах пешеходы вскидывают руки лишь для того, чтобы поприветствовать его, Федю, в самый разгар переходного возраста.
— Да, от культуры человека, — повторил Константин Васильевич.
— И от окружающей среды. Ученые говорят: микросреды… Да, дядя Костя, не в восторге вы от нашей молодежи. А в газетах-то по-другому пишут: образованные, культурные, талантливые… Под стать веку — атомному, космическому. Что скажете на это?
— А то и скажу: согласен я с газетами. Не удивляйся, тут нет никакого противоречия. С сегодняшними делами и в совхозе, скажем, и в министерстве, да где угодно, нам без вас не управиться. Потому что вы образованные и талантливые. Мы и отцы наши создавали атомный век — вам его двигать дальше. Это закон природы. Но я о другом хочу сказать. Не слишком ли вы поторопились обрезать косы и тащить в дом песни, в которых ни бельмеса не смыслите? Я думаю, мы должны беречь и с каждым днем ревнивее беречь то, что принадлежит только нам. Да, есть мода, веяния, влияния. Мы отдаем и должны отдать всякой моде сколько ей положено. Но не более того. Дальше — свято. Потому что оттуда, из веков, произросли мои предки, моя правда, мое понимание любви и ненависти. А это — свято… Что-то ты приуныла, Оля. Или не согласна?
— Согласна, да не совсем. Давайте я заменю тарелочку. Мне показалось, дядя Костя, что всю вину за какие-то нынешние несуразности несем только мы. Это так?
— Не сказал бы, — засомневался Константин Васильевич.
— Нет, так. Мы не поем и не знаем наших песен, увлекаемся иностранщиной, забили квартиры магнитофонами, курим, работаем от сель до сель…
— Оля, это ведь касается не всех. Но какая-то часть молодежи…
— Я еще не закончила, дядя Костя.
— Посмотрите-ка, какая ершистая!
— Так вот, дядя Костя, во всех этих грехах, в которых вы обвинили какую-то часть молодежи, — передразнила Оля Константина Васильевича, — виноват — знаете кто? Встаньте, пожалуйста, из-за стола.
Оля подошла к чуть растерявшемуся родственнику, взяла его под руку и подвела к зеркалу.
— Кого вы там видите?
Константин Васильевич слегка поправил прическу, картинно развернул плечи и, настраиваясь на шутливый лад, ответил:
— Я вижу главного инженера совхоза «Победа» Константина Васильевича Чубова. Как говорится, собственной персоной.
— Очень приятно. — Оля сделала книксен и торжественно продолжила: — Товарищ главный инженер совхоза «Победа» Константин Васильевич Чубов, в этом виноваты вы!
— Я?! — отпрянул от зеркала Константин Васильевич.
— Вы и ваши сотоварищи, — подтвердила Оля.
— Требую доказательств.
— С превеликим удовольствием! Я от имени своих сверстников спрашиваю: зачем вы мне купили магнитофон?
Константин Васильевич посмотрел на свою сестру и, расценив ее кивок, как предложение принять игру, ответил:
— Ты закончила десятый класс — это событие в жизни. Мы решили сделать тебе памятный подарок. Но мы и сами не против послушать хорошую музыку. Ты, надеюсь, не возражаешь?
— А джинсы за двести рублей?
— По ты ведь сама сказала, что сегодня на улицу выйти удобнее голой, чем без джинсов. Говорила?
— Неплохо, — улыбкой оценила Оля шутку Константина Васильевича. — Пойдем дальше. Почему вы решили, что мое призвание быть агрономом и изо всех сил толкали в этот институт?
— Трудно сказать… Но твои скромные успехи в школе…
— Стоп, дядя Костя! А почему обязательно институт? Почему не стройка, не завод, не училище, наконец?
— Лично я бы не возражал…
— А много ли таких? Раз-два и обчелся. Потому что сегодняшние мамаши и папаши спят и во сне видят, как их чада получают дипломы. А толку-то от этих дипломов?! Работа для многих постылая, нелюбимая, но зато у нас дипломы.
— Оля, это жестоко с твоей стороны, — вступила в спор Нина Васильевна. — Разве не справедливо, что родители желают своим детям судьбы более счастливой, чем была у них?
— Но одно дело желать, а другое… втискивать нас в эту судьбу. И какими средствами? Блат, подарки, взятки… Ведь и я попала в институт по протекции.
— Ну и что ты предлагаешь? — спросил Константин Васильевич.
Оля подошла к столу, отпила из бокала глоток вина и задумчиво проговорила:
— Не знаю. Но в одном уверена: не так вы нас воспитываете. Не так. Под одну гребенку, по шаблону, сюсюкаете с нами… А потом удивляетесь: песни забыли, на импортные тряпки кидаемся, свою семью создать не умеем. Да и не знаем, впрочем, как ее создавать. Одним словом, спасибо, дорогие мои, за родительскую заботу!
Воцарилась тишина. У Нины Васильевны лицо сделалось плачущим, она порывалась что-то сказать, но слова не шли, рукой она показала на брата, призывая его заступиться, не оставлять последнее слово за Олей. Константин Васильевич будто не заметил этого жеста.
— Так, так, — сказал он и запустил большие пальцы под лацканы пиджака. — Ловко ты разобралась в жизни, племянница! Выходит, надо было сызмальства пороть вас, держать на воде и ржаном хлебе, ходили чтобы в отрепье…
— Это крайности, дядя Костя!
Константин Васильевич сделал вид, что не слышал реплики.
— Ходили чтобы в отрепье и сами себе по сердцу выбирали институты. Так, Оля?
