Грибы на асфальте - Дубровин Евгений (книги онлайн без регистрации .txt) 📗

Ляксеич неожиданно подмигнул:

— Селу, конечно, нужны самоходные кабинеты. В общем так, ребята. Он вас требует к себе. Наверно, будет агитировать заняться перегонкой воды на бензин. Топайте, не робьте. Потом забегите, расскажете.

Перед дверью кабинета декана факультета механизации сельского хозяйства мы остановились. Дверь была ослепительно белая, с массивной золоченой ручкой и табличкой хирургической чистоты: «Декан факультета механизации сельского хозяйства, кандидат сельскохозяйственных наук Наум Захарович Глыбка».

Ни один декан не имел у нас собственного кабинета, а Наум Захарович имел. Даже проректоры, чтобы взять папиросы в буфете, становились в очередь, а Науму Захаровичу папиросы давали так. Ибо велик и могуч был наш декан.

— Открывай! — сказал Ким.

Белые двери с золочеными ручками почему-то всегда внушают мне благоговейный трепет.

— Открывай сам, — ответил я Киму. Капитан заупрямился:

— Почему я все должен делать первым?

Оказывается, эта дверь действовала и на неустрашимого капитана.

— Эх, вы! — презрительно сказала Тина и дернула на себя золоченую ручку.

Даже в ресторане первого класса «Дон» я не видел такого великолепия, какое было в кабинете Глыбки. Алый диван, пальмы в кадках. Паркет натерт до коричневого свечения. Тина первая бесстрашно вступила в холодный огонь.

— Вы нас звали, Наум Захарович?

Мы с Кимом топтались сзади, как аисты, поднимая и опуская ноги, пытаясь установить, оставляют ли наши грешные ноги следы на этом нереальном полу.

— Звал! Да! Звал! — Голос был такой густой и низкий, что у меня защекотало в ушах.

Самого Наума Захаровича мы не видели. Его закрывала почти метровая статуэтка девушки с корзиной на плече. В корзине был настоящий жасмин, а на пьедестале — «Нашему дорогому лауреату от коллег по сельхознауке».

Из-за цветов высунулась бледная, тонкая, с рыжими веснушками рука и отодвинула девушку на край стола. Наум Захарович предстал перед нами.

Узкое худое лицо, лысый череп, плоский широкий нос и огромные пылающие глаза. В институте мало кто выдерживал взгляд декана факультета механизации. Казалось, его глаза жили своей особой жизнью, отличной от тела. Они набрасывались на человека, начинали выкручивать ему руки, воротить набок голову, что-то в нем переставлять, передвигать, усовершенствовать, механизировать, автоматизировать. Несовершенство человеческого организма, видно, страшно их возбуждало. Не могу сказать точно, но, по-моему, то же самое испытывали и предметы, когда Н. 3. Глыбка на них смотрел.

В институте его звали Маленьким Ломоносовым.

— Ага, — сказал декан, пристально глядя на мою руку. — Вы изобретатели скоростной сеялки?

Я поспешно спрятал руку за спину. Мне вдруг стало стыдно, что на ней всего пять пальцев, а не шесть или семь.

— Ну, какие мы изобретатели…

Декан отвернулся и стал смотреть в окно. Так прошло с полчаса. Ноги у меня затекли, так как стоять на коричневом льду неподвижно было тяжело; мои подошвы неожиданно разъехались, и я плюхнулся на диван. Тина хихикнула.

Глыбка, наконец, повернулся к нам. Взгляд у него был отсутствующий.

— Сачкуем? — спросил он скучным голосом. — Устраняемся от трудностей? Клопов давим? Мух ловим? Сельхозпрогресс на самотек пускаем? Честь института оплевываем? Народными тыщами на ветер сорим?

Мы молчали.

— Очки втираем? — продолжал Наум Захарович так же без всякого выражения, только глаза его пылали. — Кому пытаетесь втереть? Мне? Черта с два вам это удастся. Ишь какие умные — взяли типовую сеялку, поставили на ней две шестеренки и пытаетесь защищать диплом. Не выйдет.

— Но Кретов сказал…

— Кретов, Кретов, — вздохнул Глыбка и опять стал смотреть в окно. — Что он смыслит в сельском хозяйстве?

— Но ведь двадцать километров! — пытался настаивать Ким. — Это значительно больше, чем восемь — скорость посевного агрегата сейчас…

Глыбка резко обернулся.

— Ну и что? Кого это удивит? Что перевернет? Кого разоблачит, что развенчает? А? Я вас спрашиваю! Настоящий ученый не должен копаться в мелочах. Пусть это делают ремесленники. Настоящий ученый должен переворачивать, низвергать, будоражить! Только тогда он двинет вперед прогресс! Вот если бы вы мне сказали, что сможете сеять со скоростью триста, пятьсот километров, — это да!

— Тогда это будет не сеялка, а самолет, — сказал я.

Потом я много раз ругал себя за эту фразу. Мне не надо было ее говорить. Может, тогда все пошло бы по-иному, вся моя жизнь…

Глаза Наума Захаровича вспыхнули так, что в них больно стало смотреть. Даже гипсовая девушка испугалась и выронила из корзины цветок. Глыбка схватил его, быстро повыдергал лепестки, поднес к глазам и бросил.

— Летающая сеялка, — пробормотал он, — да…по бокам крылья…

Декан заметался по комнате, сокрушая все на своем пути. Развевающаяся пола его пиджака зацепила скульптуру, и девушка с корзиной упала на пол. Но Глыбка этого даже не заметил.

— Летающий культиватор… — говорил он все громче и громче. — Летающий плуг!.. Мы перевернем сельхознауку! Мы создадим эскадрильи сельхозмашин! — Декан уже вдохновенно кричал: — Эскадрилья культиваторов! Пахота на бреющем полете! А? Звучит? Завтра же приступим! Нет, зачем завтра? Сейчас! Где Кретов?

Наум Захарович бросился к телефону. Руки его дрожали, и уши, длинные, как у тушканчика, подергивались.

— Надо бы сначала сеялку закончить, — робко подал голос Ким. — А то к защите не успеем.

— К черту вашу сеялку! Немедленно приступайте к проектированию летающих сельхозмашин! Начнем с летающей бороны — и диплом я вам гарантирую. Алло! Алло! Кретов? Косаревский? Косаревский, срочно найдите Кретова! Поняли? И ко мне! Оба!

— А вы чего стоите? Марш за ватманом и карандашами!

Декан стал теснить нас грудью. Взъерошенный, возбужденный, он напоминал рассерженного воробья.

Ошеломленные, мы поплелись к Дмитрию Алексеевичу. Институт уже лихорадило. Трещали звонки. Бежали курьеры. Косаревский тащил куда-то кусок пропеллера.

Я так и думал, что он из вашей сеялки мыльный пузырь сделает, — сказал завкафедрой. — Что же нам предпринять? Бросать работу никак нельзя. Эх, нам бы дня на три трактор, и сеялка вчерне готова! Тогда можно было бы и наступать.

— Может, к ректору сходим? — подал мысль Ким.

— К ректору, конечно, сходить можно, да Глыбка наверняка успел позвонить ему и затуманить мозги. У него это здорово получается. Ну ладно, хлопцы и девчата, идите домой, отдыхайте. А завтра мы чего-нибудь придумаем.

Гибель «Летучего Голландца»

Косаревский явно задавался. Он разгуливал по гаражу в синем халате и, помахивая связкой ключей, отдавал распоряжения первокурсникам:

— Двое — промыть фильтр! Ты, рыжий, почисть колесо!

Увидев меня, лаборант стал еще важнее. Вперевалку он подошел ко мне и похлопал по плечу.

— Как дела, Рыков?

— Ничего. А у тебя? — Я встал на цыпочки и тоже похлопал Косаревского.

— Отлично.

— Ну и прекрасно.

— Мы опять похлопали друг друга.

— Работаешь, значит? — спросил я.

— Работаю. Вчера старшим лаборантом назначили. — Косаревский стал надуваться.

— Старшим лаборантом?! — я сделал изумленное лицо.

— Да. И одновременно буду учиться в аспирантуре.

— Здорово! Везет же людям!

— Да… Оклад — сто.

От важности Косаревский совсем превратился в статую.

— Но и работы здесь много, — покачал я головой.

— Конечно, много, — процедил старший лаборант.

— Почистить, помыть, заправить тракторы… Не успеваешь, наверно. Вот этот «Беларусь», мне кажется, совсем неисправен.

— «Неисправен»! — презрительно фыркнул Косаревский. — Да на нем хоть сейчас в поле.

Я с сомнением обошел вокруг новенького трактора.

— Смазан? Заправлен?

— Конечно.