Дневник мамы первоклассника - Трауб Маша (е книги .txt) 📗
— Как Кондратьев? — спросила я, когда после приветствия говорить стало не о чем.
— Он умер. Пять лет назад.
— Господи, как?
— Около дома. Почти у подъезда. Хулиганы. Шпана местная. Избили. Сильно. Наверное, денег хотели.
— А семья?
— Не знаю.
Была еще Людмила Семеновна. Мы считали ее нереальной красавицей. Худенькая, модная, веселая. Все девочки хотели быть на нее похожи. За ней приезжала машина. На столе всегда стояли цветы. Мы думали, что за ней ухаживает как минимум принц. Безнадежно влюбленный. Нам она, наоборот, казалась очень молодой. Хотя на самом деле ей было под сорок.
Как-то Людмила Семеновна попросила меня и Наташку Кузнецову приехать к ней домой. Покормить кота. Она уезжала на выходные. Мы думали, что с принцем на чудесные острова. Нам очень хотелось посмотреть, как живет наша неприступная красавица. Наташка разболтала другим девчонкам, что мы едем к Людмиле Семеновне домой. Девчонки тоже просились, но Наташка всем отказала. Нам завидовали и просили рассказать, «как у нее дома».
Мы с Наташкой просто трепетали, когда открывали дверь квартиры. По дороге спорили, какой у Людмилы Семеновны кот. Наташка говорила, что персидский. Я считала, что сиамский. А какой еще может быть у ТАКОЙ женщины? Вошли в квартиру и застыли на пороге. Людмила Семеновна жила в однушке. Диван, стол, два кресла, торшер. И кот — совсем не персидский и не сиамский, а обычный беспородный. Он сидел в продавленном кресле и вылизывал тощую лапу. Он был совсем не красивым — трехцветным, с такой простоватой мордой. Кинулся нам навстречу с природной открытостью. Мы с Наташкой сидели на кухне Людмилы Семеновны и варили коту мороженую треску. Рыбой воняло на всю квартиру. Кот терся о наши ноги с благодарностью.
— Ну, ну, рассказывайте, как там? — спросили девчонки нас в понедельник.
— А вы как думаете? — сказала Наташка и покосилась на меня.
— Красиво? — спросили с восхищением девчонки. — А зеркало во всю стену есть?
Наташка не ответила, но выразительно закатила глаза — мол, естественно.
Мы с ней, не сговариваясь, решили сохранить красивую легенду, в которую очень хотелось верить. Я до сих пор не могу представить себе Людмилу Семеновну, одиноко сидящую в продавленном кресле с беспородным котом на коленях. Нет, кто угодно, только не она.
23 октября Пушкин с нарисованными усами
Объявили родительское собрание по итогам полутора месяцев.
— Родители рассаживаются за те парты, за которыми сидят их дети, — сказала Светлана Александровна.
Мне она показала на последнюю парту, у стеночки. Отличное место для списывания, занятий своими куда более важными, чем уроки, делами. Никакого шанса встретиться глазами с учительницей, которая размышляет, кого бы вызвать к доске. Но это в будущем. Сейчас, в первом классе, их еще не вызывают, до списывания они пока не додумались, а своими делами занимаются в открытую. Я сначала втиснулась за парту, но мышцы имеют память — никогда не сидела ровно. Повернулась в пол-оборота, уперлась спиной в стену — так-то лучше. Немедленно потянуло поговорить с соседкой — мамой. Вася, насколько я знаю со слов учительницы, сидит точно так же, в профиль, и его тоже тянет поговорить.
Светлана Александровна быстренько рассказала про то, что они уже выучили и что им еще предстоит. Разрешила задавать вопросы, чтобы собрание прошло в режиме диалога по наболевшим темам.
На второй парте у окна мама тянула руку, чтобы задать вопрос учительнице. И приговаривала: «Можно? Можно?» Она даже подпрыгивала на месте от нетерпения, но усидела.
— Скажите, а как у них с межличностным общением? — спросила она, когда Светлана Александровна ее «вызвала».
Ну, типичная зубрила-выпендрежница. Вот папу, который наискосок сидел, волновало только, какую букву писать. Нам — родителям — дали задание. На листе бумаги написать красиво первую букву имени ребенка. А они потом доклеят, раскрасят, и получится выставка. Так вот папу волновало, что писать — «е» или «к». Дочку Катя зовут, Екатерина. Нормальный вопрос. А эта с межличностным общением…
Дошел разговор до уроков. Светлана Александровна беспокоилась — не много ли она задает, а то со слов родителей некоторые дети задание делают с плачем и соплями. По три часа сидят, с перерывами на сопли и крики.
— А вы не могли бы моей Соне побольше задавать? — выступила опять эта мама со второй парты. — Она ровно за семь минут все делает. Я засекала. — Родительница с гордостью обвела взглядом класс. Знала бы ее Соня, кому спасибо сказать за дополнительную страницу в прописях. Родная мать взяла и заложила.
— А я свою сначала на черновике заставляю писать, а потом только в тетради, — не выдержала еще одна родительница. Видимо, бывшая хорошистка, с затаенной обидой на всех отличниц.
— Нет, что вы, не надо, — испугалась учительница, — не надо их черновиками мучить. Детки у вас замечательные. Не могу рассказать про каждого в отдельности — вас много. Они все — очень хорошие.
— Нет, расскажите, — попросила мама-отличница. — А что тут такого?
Конечно, она хотела послушать, какие все вокруг идиоты по сравнению с ее Сонечкой. Это же так приятно. И хулиганят, и ручку неправильно держат, и математический диктант написать не могут.
— Да, вот Федя, — вспоминала учительница, — прилежный мальчик. Только не сразу все понимает. Нужно просто ответ написать. Например, три. Он пишет три и всю строчку прописывает.
— А как надо? — испуганно спросил папа Феди, сидевший за первой партой.
— Надо только одну цифру, — объяснила Светлана Александровна, — это же диктант.
— Трудоголик, — съехидничала хорошистка — любительница черновиков.
— Вася уже сидит, — сказала Светлана Александровна мне. — Молодец.
Ну да. Пока они там диктантами меряются, мы стараемся просто усидеть на месте. Нам бы их проблемы.
— А что, бегают? — с ужасом спросила мама-отличница со второй парты.
— Да, дети разные, — философски заметила Светлана Александровна. — Вася бегает, а вот Федю заставь побегать или даже пройтись, так нет. Он будет сидеть с книжкой и с места не сдвинется.
Федин папа посмотрел на учительницу с таким реальным ужасом в глазах, так и не поняв: сейчас про его сына как сказали — хорошо или плохо? Нужно бегать или с книжкой сидеть?
— И еще, родители, купите нормальные карандаши. Мягкие, — сказала Светлана Александровна, — они давят на них так, что тетради рвутся.
— Ой, а можно карандашик или ручку попросить, а то мне писать нечем? — пискнула женщина с середины. Я ее даже сначала не заметила. Тихоня, про которую никто никогда не вспоминает, если она не подаст голос.
— Только сильно не давите, — съехидничал папа Феди.
— Вот и дети ваши так же, — сказала Светлана Александровна, выдавая маме ручку, — то карандаша нет, то ручки.
— Теперь слово предоставляется родительскому комитету, — сказала активистка родительского комитета сама про себя.
Все дружно застонали. Непроизвольно. Просто вырвалось. Активистка, поднявшаяся с места, обиделась:
— Нужно сдать деньги на охрану, заклеить окна и купить репродукции. Предлагаю Пушкина, Лермонтова, Некрасова. Одна репродукция — две тысячи рублей. Никто не против репродукций?
Все промолчали и уставились в лежащие на партах учебники детей по русской грамоте.
— Родители, поактивнее, пожалуйста. Если у вас нет возражений по авторам, то сдавайте деньги. Если есть возражения, скажите сейчас, чтобы потом не было вопросов, — опять обиделась активистка.
— А помните, как мы им усы пририсовывали и бороды? — подал голос Федин папа.
Я чуть не прослезилась. Сидит за первой партой на маленьком стульчике мужчина с сединой в волосах, в дурацкой розовой рубашке, галстуке и ностальгирует. У него даже глаза загорелись.
— Наши дети рисовать не будут, — сказала строго мама-отличница.
— А можно вас за хвостик дернуть? — ласково обратился к ней Федин папа. Мама-отличница зарделась, фыркнула и отвернулась. Но прическу непроизвольно поправила.
