Точка зрения (Юмористические рассказы писателей Туркменистана) (сборник) - Меляев Ходжанепес (читать полностью книгу без регистрации TXT) 📗
Баллы-мулла надел калоши и тоже направился к воротам.
— Так ты с божьей помощью передашь ей эту записку? Прямо в руки? — еще раз переспросил он Куллы.
— Да уж будь спокоен, сделаю все, как нужно, — заверил тот. — А что, разве девушка подала тебе надежду?
Баллы-мулла победоносно поглядел на Куллы.
— Да, друг Куллы, по всему видно, что она совсем не прочь выйти за меня замуж, — самодовольно заявил он. — Все дело во мне. Я, понимаешь, все никак не мог придумать, как бы мне с ней объясниться. Ко вот я написал эту записку, и теперь все выяснится. Получив ее, моя Гюзель скажет: «Наконец-то! Ведь я так давно об этом мечтала! И вот он позвал меня, мой Баллы!»
— Ну, ежели так, то я тем более поспешу доставить ей эту записку, — улыбнулся Куллы.
— Да уж удружи, пожалуйста, — снова попросил Баллы-мулла, выходя за ворота.
«Уж я тебе «удружу»! Нет, с такого дурака спесь сбить необходимо, — подумал Куллы, глядя ему вслед. — Надо же, про хорошую девушку и такую пакость выдумал — будто она в него влюбилась, мечтает, видите ли, о таком толстопузом! Ну, а если Гюзель и вправду задумала выйти замуж за этого дурака, надо ей помочь — открыть глаза».
Куллы подошел к дувалу, отделявшему его двор от соседского, и крикнул:
— Нязик-эдже!
— Иду! Кто зовет? — отозвалась та. Послышалось шарканье башмаков, и вскоре голова Нязик-эдже показалась над дувалом.
— Ты что, Куллы-джан?
Куллы достал из кармана записку.
— Снеси, пожалуйста, эту записку нашему комсоргу Мурату. Только, смотри, никому не отдавай, прямо ему в руки.
Здесь крылась какая-то тайна, — Нязик-эдже сразу это почуяла. У нее так и чесался язык расспросить Куллы, но она понимала, что это было бы неделикатно. И Нязик-эдже обуздала свое любопытство, утешаясь мыслью: Куллы, вероятно, сам ей что-нибудь потом расскажет.
— Хорошо, Куллы-джан, сейчас снесу.
Нязик-эдже взяла записку, завязала ее в кончик головного платка и отправилась к Мурату. Она отдала ему записку. Мурат прочел ее и задумался. Нязик-эдже уж собралась было идти, но Мурат попросил ее обождать. Он достал с полки ручку и чернила и написал на обороте записки:
«— Товарищ Гюзель! Комсорг колхоза хотел бы знать твое мнение об этом послании. Напиши ответ!»
— Вот, Нязик-эдже, — сказал Мурат, — уж будь добра передай эту записку председателю ковровой артели Гюзель. — И когда Нязик-эдже направилась к двери, Мурат прибавил — слово в слово, как Куллы: — Только, смотри, никому больше не отдавай, передай ей прямо в руки.
— Хорошо, дружок, передам, — сказала Нязик-эдже, дивясь всему этому про себя. — Раз уж взялась носить записки, не идти же на попятный. Если к ночи освобожусь, и то ладно, — пошутила она.
Мурат рассмеялся, а Нязик-эдже снова завязала записку в платок и отправилась в ковровую артель. Теперь ее любопытство было растревожено еще больше, и она всю дорогу укоряла себя за то, что не хватило у нее духа расспросить Куллы. Догадки, одна другой несуразнее, приходили ей на ум.
Придя в мастерскую, Нязик-эдже поздоровалась с ковровщицами, потом отозвала в сторону Гюзель и, придав своему лицу крайне таинственное выражение, развязала кончик платка, вынула оттуда изрядно помятую записку и протянула ее девушке.
Гюзель, недоумевая, взяла записку, развернула и стала читать. Лицо ее вспыхнуло. Она бросила гневный взгляд на Нязик-эдже и продолжала читать дальше. От обиды глаза у нее налились слезами. Потом, перевернув записку, она увидела надпись Мурата, и улыбка тронула ее губы.
— Зайди на минутку ко мне домой, дорогая Нязик-эдже, — сказала Гюзель, — у меня будет к тебе небольшая просьба.
Гюзель жила в соседнем доме, рядом с ковроткацкой мастерской. Введя к себе в комнату Нязик-эдже, она попросила ее присесть, сама тоже села к столу, достала листок бумаги и принялась писать. Нязик-эдже терпеливо ждала: она уже понимала, что ей опять предстоит.
— Вот, дорогая Нязик-эдже, будь так добра, отдай это, пожалуйста, Мурату, — сказала Гюзель, кончив писать и передавая Нязик-эдже две сложенные записки.
— Хорошо, хорошо, — покорно сказала Нязик-эдже, завязывая записки в платок. — Видно, вы сегодня решили определить меня на новую должность.
— Только, пожалуйста, отдай самому Мурату и никому больше не показывай, — сказала ей вслед Гюзель.
Но слова эти сделались уж настолько привычными для слуха Нязик-эдже, что она не обратила на них ни малейшего внимания.
Мурат, получив от Нязик-эдже записки, прочел их одну за другой и сказал весело:
— Ну вот, почтенная Нязик-эдже, теперь все в порядке.
— Значит я могу идти домой, Мурат-джан? Гляди-ка — завечерело.
Мурат с улыбкой посмотрел на Нязик-эдже.
— Нет, дорогая Нязик-эдже, я все-таки попрошу тебя выполнить последнее поручение. — И он протянул ей одну из записок, присланных ему Гюзель. — Будь так добра, передай, пожалуйста, это письмо нашему кузнецу Баллы-мулле.
— Толстопузому? Давай сюда, — сказала Нязик-эдже, уже приготавливая кончик платка. — Передам в собственные руки и никому не покажу!
Баллы-мулла в сумерках стоял на дороге перед кузницей и, подбоченясь, смотрел в сторону ковровой мастерской. Он не заметил Нязик-эдже, которая появилась с другой стороны.
— Добрый вечер, Баллы-ага, — сказала Нязик-эдже, подходя поближе.
Баллы-мулла скосил на нее глаза и ответил, не поворачивая головы:
— А, это ты, Нязик-эдже! Как это тебе, голубушка, пришло в голову подать мне такой глупый совет — обратиться к жене Аннапилпила?
— Ой, о чем ты вспомнил, Баллы-ага! Я уж и позабыла совсем, как это случилось. Смотри лучше сюда, я принесла тебе записку, — сказала Нязик-эдже, развязывая платок.
Баллы-мулла обрадовался, схватил записку и ушел с ней в кузницу, чтобы прочесть ее там без помех.
«Баллы-ага!
Я получила твое письмо. Оно меня поразило. Ты — почтенный человек, отец семейства, а по возрасту годишься мне в отцы. Как могли прийти тебе в голову гнусные мысли? Постыдился бы! Выкинь все это из головы. У меня есть друг, который служит в рядах Советской Армии, чтобы в любую минуту стать на защиту нашей любимой Родины. Я дала ему слово ждать его возвращения. А тебе я могу еще раз сказать только одно: стыдись!
Гюзель.»
Баллы-мулла прочел эти гневные строки и с минуту стоял неподвижно, уставясь в одну точку. Красные отблески горна плясали у него в зрачках. Потом в дикой ярости он разорвал записку на мелкие клочки и бросил в огонь.
Подбежав к растворенной двери, он заорал:
— Пошла отсюда вон, чёртова сплетница!
Но Нязик-эдже уже не было. Вместо нее Баллы-мулла лицом к лицу столкнулся с Муратом.
— Сегодня собрание правления колхоза, Баллы, — сказал Мурат. — И ты тоже должен на нем присутствовать.
Больше Мурат ничего не прибавил и ушел, но и этих слов было достаточно, чтобы вселить великий страх в сердце бывшего муллы. Вся спесь мигом слетела с него. Видно, немало грешков знал за собой Баллы!
«Ну, теперь мне крышка!» — пронеслось у него в голове. Он торопливо перебирал в памяти колхозников, стараясь найти такого, который мог бы за него заступиться, и не находил. Он запер кузницу и решил обойти подряд всех колхозников — сколько успеет до начала собрания.
Поздним вечером кузнец Баллы-мулла вышел из правления колхоза и побрел к себе домой. Если бы в эту ночь была луна, вы бы без труда убедились, что лицо бывшего муллы утратило все свое самодовольство. Вероятно, оно было красным и потным, потому что он ежеминутно отирал рукавом лоб. Баллы-мулла брел, повесив голову, с трудом передвигая ноги, и беспрестанно останавливался. Казалось, он двигается только потому, что кто-то время от времени дает сзади ему пинка.
Войдя в свой дом, Баллы-мулла, вопреки обыкновению последних дней, не направился в свою одинокую комнату, а открыл дверь в другую, где Бибиджамал, уложив спать детей, сидела у огня.
Баллы-мулла переступил порог и, увидав удивленно поднятые брови Бибиджамал, неожиданно рухнул перед ней ка колени.
