Причуды лета - Ванчура Владислав (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
Пани Дурова открыла форточку, так как была в сомнении, не ошибка ли, не бессмыслица ли то, что она встала так рано.
Дом Дуры стоял в ряду домов, мало примечательных и неказистых, отличаясь только красивой водосточной трубой и входной дверью с кованым замком. Замок этот с треском запирался и отпирался ключом, размерами своими мало отличавшимся от якоря. Носить такой ключ в кармане, конечно, затруднительно, и Антонин, уходя, оставлял дверь незапертой и жену — в опасности.
Пани Дуровой привычки мужа были досконально известны, и теперь, когда ей захотелось выйти из дома, а дверь, против обыкновения, оказалась на запоре, она стала колотить в нее кулаками, говоря:
— Ах, старый дурак, ах, осел! Воображает, что меня можно запирать, чтобы безнаказанно творить свои бесчинства! Запирать, чтоб самому шататься по ночам! Да что там шататься: распутничать! Я уверена, этот мерзавец нашел потаскуху, с которой они снюхались. Ну да! Наверняка! Только этим можно объяснить его нечестивое отношение к святыне брака.
После этого пани Дурова не стала тратить время на поиски другого ключа, так как было ясно, что они не увенчаются успехом, и решила вылезти наружу. Она сняла цветочный горшок с окна, влезла на подоконник и приготовилась к прыжку.
«Будь проклято положение,— подумала она, сидя самой незначительной частью тела на окне и качая ногами, а ее печальная, поникшая юбка свисала вниз,— будь проклято положение, в котором я не имею ничего, кроме оскорблений и обид. Я могла выбирать из целой оравы молодцов — и вот что выбрала. Лохмача с усами, торчащими как аршин в пасти у собаки полотнянщика, тюфяка, который любит жарко натопленную печку, курохвата, гоняющегося за чужим пером, хотя дома полно перьев!»
Эти мысли заставили Катержину действовать. Она спрыгнула вниз и, хотя фундамент был невысокий, упала на руки. Маленькая ссадина, которую Катержина сочла катастрофой, только подлила масла в огонь.
В 1891 году в одном селении близ восточной границы уродилось пропасть картошки. Было ее столько, что под ее тяжестью ломилось бесчисленное количество телег, и две пары волов, коров или другой рабочей скотины не могли стронуть ни одной из них с места.
— Ишь ты! — толковали мужики, выставляя острый нос из-под картуза.— Ишь ты, ишь ты! Дождались доброго времечка! Да гусь его залягай: ведь померзнет! И быть нам в нужде!..
— Ох, ох, ох! Кто нас спасет? Кто за нас заступится? Кто возместит нам убытки?
— Что? — ответил добродушный старый еврей, торговавший плодами полей и огородов.— Что вы там урчите, милые?
Но так как крестьяне держались твердо, он выплатил им по одной мерке золотых.
А как только это совершилось, как только мужики получили свои деньги, они стали жадно стремиться к забавам, подходящим и приличным их богатству и новому положению.
Они, конечно, нашли бы их в серьезном чтении и в трактирах, но один поселянин, по имени Блажей Окурка, подал дурной пример. Он увлекся вдовой и задарил ее своими ласками и деньгами, назначив ей двадцать золотых в месяц.
Тогда пани Окуркова, на вечный страх и в назидание всем неверным мужьям, одевшись по-праздничному, отправилась к сельскому старосте, который сажал мало картофеля, и потребовала, чтобы тот вызвал к себе виновных и привлек их к ответственности. Веселую вдову и коварного мужа.
Когда они явились, пани Окуркова, страшно разгневанная, стала кричать во весь голос:
— Вот она, бесстыжая! Вот он, разоритель!
Она ломала руки, и рыдания ее раздирали душу старосты. Он был вынужден произнести немало ласковых слов, прежде чем она успокоилась, но как только это произошло и ей удалось овладеть своими горькими чувствами (на глазах у нее еще блестели слезы), она принялась хлестать негодницу по щекам, по хорошенькой ямочке на подбородке и по ягодицам. Сорвав со стены старинный знак старостовой власти, она пошла бить, колотить, тузить обоих по чем попало, молотя их как зерно.
— Будет! — промолвил староста, видя, что прошло полчаса.— Мы люди пожилые. Простим друг другу. Поцелуемся.
И он поцеловал вдову.
Придя домой, Блажей Окурка, несмотря на утренний час, лег, не желая ни пить, ни есть, хотя супруга его, помня измену и убытки, от которых у нее еще не успели высохнуть слезы в складках и морщинах миловидного двойного подбородка, прилегла к нему и так долго понуждала его к верности, что он в конце концов заслужил ее прощение и дал обещание исправиться.
Это происшествие широко известно, но пани Дурова, охваченная бурным потоком чувств, не имела терпения извлекать уроки из преданий.
Так ядро осталось внутри ореха и мозг — в кости.
Идя вдоль ивняка, Катержина услыхала несколько вздохов, вырвавшихся явно не из Антонинова горла. Она ускорила шаг.
Луна, светило влюбленных, еще сияла, в ветвях начинали щебетать птицы, и, казалось, будет погожий день.
Но пани Дурова ни на что не обращала внимания. Шагая мелкими гневными шагами, она вступила на мостки, перешла их нетвердой походкой и остановилась перед дверью большой кабины, где ночевал Антонин.
Существуют поговорки, охлаждающие гнев и чрезмерную пылкость чувств, но супруга маэстро о них не вспомнила, совершенно так же, как не приняла во внимание случай с картошкой.
За дверью слышались два голоса, и, так как Антонину мог принадлежать только один, пани Дурова стала колотить в дверь, крича во всю глотку:
— Открой! Открой! Потаскун паршивый! Открой, кобель потрясучий, а то дверь высажу!
И она в самом деле стала искать кирку, лом или топор.
В кабине воцарилась тишина. Наступила грозная минута, и сердце Катержины отстучало девяносто ударов.
Вдруг там что-то упало и ясно послышался звон стекла.
— Господи боже! — воскликнула пани Дурова.— Вы пьете! Господа, это вы? Это вы, майор? Вы, пан каноник?
С незапамятных пор у входа в купальню стояла старая табуретка. Бросившись к кабине, пани Дурова стукнулась коленкой о табуретку и тогда только заметила ее. Даже не выбранившись, она схватила этот предмет меблировки и перенесла его к двери кабины. Поспешно установив табуретку, она поставила на нее ногу и, ухватившись за верхние края досок, с жадным любопытством взгромоздила на нее свое роскошное тело, чтобы заглянуть через отверстие внутрь кабины.
В это мгновение Антонин открыл дверь.
— Скорей, скорей! — произнес он с серьезным видом, хотя с брюк его текла вода.— Что ты медлишь? Чего валандаешься? Беги скорей, принеси бедной девочке немножко теплого молока и сухое белье! Боюсь, она совсем захлебнулась.
— В чем дело? — спросила жена маэстро, подходя к постели Антонина, на которой, закатив глаза, лежала Анна в рубашке, облепившей розовое тело.
— Черт возьми, да она вся мокрая! — через минуту добавила она, неприязненно оглядывая Анну и все ее прелести, просвечивающие сквозь рубашку.
Придя на другой день на Дуров остров, аббат и майор спросили Антонина, кто ночью тонул и кого он спас.
— О,— ответил маэстро, продолжая мурлыкать какую-то песенку (потому что Катержина ушла за покупками),— я вытащил из Орши одну бедняжку, молоденькую девочку, самое большее лет двадцати. Чуть совсем не утонула, господа.
— Я нынче за завтраком кое-что слышал,— сказал каноник.— Я слышал, Антонин, что это Анна из фокусникова фургона и что вы через весь ивняк тащили ее сюда. Говорят, эта несчастная девушка, майор, была вынуждена броситься в воду, чтоб избавиться от наглых приставаний! Вы молчите, Антонин? Вы соглашаетесь, чтоб вас публично называли совратителем и ославили как негодяя?
