Жора Жирняго - Палей Марина Анатольевна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
Шли годы. Очкастая жена перестала интересовать Жору даже как секретарша (тем более! посмотрели бы вы на секретаршу Гурицкого!), так что он был бы и рад — где-нибудь между Рио-де-Жанейро и Мюнхеном — приобнять-потискать развеселую, милую поблядушку, но... как это делается? Вот если бы поблядушка была официально включена в список мероприятий!.. Или если бы программа конференции обеспечивала участников матрешками-поблядушками в порядке, так сказать, этнографических сувениров, тогда... Ой, тогда, честно говоря, было бы совсем хорошо!..
Глава 17. Идите и умрите там, или Kремация эмбрионов
Проплывая как-то на пирoге по желтой речонке Хи-Саа возле городка Ламбродж, второго по величине и культурно-экономическому значению населенного пункта Южной Самброзии, Том, он же Hermit, увидал на берегу объявление о конференции, посвященной современной южно-самброзийской литературе. Каково же было его недоумение (употребим готовую конструкцию), когда там, где значилась фамилия председателя, он прочитал крупными красными буквами:
Он еще подумал тогда, что это совпадение, и, возможно, среди южно-самброзийских литераторов нашелся один (чем черт не шутит), который называет себя G. E. Zhirniago (мало ли, псевдоним), когда вдруг, на берегу, увидел и самого Жору (его трудно было не увидеть: он тянул уже килограммов на сто восемьдесят), которого почтительно несли на инкрустированных перламутром и слоновой костью носилках десять чернокожих (так и хочется написать «невольников», но то были, судя по всему, именно добровольцы: активисты местной библиотеки). Они, наряженные по случаю в праздничные бело-синие набедренные повязки, несли это языческое божество, изящно, как эбонитовые статуэтки, согнувшись и тихо напевая свои мистико-оптимистические гимны; гигантская белоснежная парасоль с рекламой какого-то пива колыхалась над той стороной Жориного тела (тоже колышущегося), которую в практической медицине принято называть вентральной.
Это, собственно говоря, шло бесперебойно: конференция по никаргуанской литературе — почетный гость Жора, конференция по современному зулусскому фольклору — главный докладчик и сопредседатель Жора, конференция по обсценной лексике острова Мальта — своими впечатлениями о США задушевно делится с трибуны Жора Жирняго.
Стреляный читатель вмиг предположит, что речь идет о каком-то нарицательном «жоре» — хотя бы потому, что находиться одновременно в разных точках планеты не удалось бы даже и Цезарю. Но автор настаивает: «Жора» — имя не нарицательное, и находиться — физически, одновременно — в разных точках планеты, как показывает практика, можно.
Oднажды Hermit и Жора случайно встретились в одном, вполне корректном во всех отношениях, европейском городе: Hermit там задержался на несколько лет: он переводил некого фламандского маргинала и кормил на каналах уток и лебедей. Жора прибыл туда — правильно, председательствовать на конференции.
Они столкнулись в кафе. С Жорой трудно было не столкнуться. Дело не в его ста восьмидесяти килограммах, а в том, что он относился к такому типу существ, кои, войдя в любое помещение, мгновенно словно бы выжирают в нем весь воздух.
— Ну, и как вы устроились? — после регламентированных охов и ахов вальяжно спросил Жора.
И заказал два кофе. Характерно: он даже не заметил, что, по сравнению с тем человеком, которого он урывками знал прежде, у нового — другой пол, другое выражение глаз, он даже представился как-то иначе… Том?
Том попробовал ответить на вопрос «как устроились». Жора ничего не понял. Тогда Том решил пояснить конкретней:
— Я работаю при одном госпитале... — сказал он, делая маленький глоток из белой, удручающе маленькой чашки.
— Врачом? — слегка картавя, живо и как-то очень жирно откликнулся Жора (зная, что Hermit в прошлой жизни, еще до писательства, занимался именно этим).
— О нет… Я сжигаю операционный материал и абортированных эмбрионов.
— То есть?.. — приветливо глядя на него и заранее улыбаясь (предвкушая объяснение шутки, приличной людям его круга), переспросил Жора.
Том растолковал еще подробней. Эффект получился непредсказуемый (будучи поэтом, Hermit являлся психологом, разумеется, аховым).
— Это правда?! — с невероятным оживлением воскликнул Жора. — Вы сжигаете эмбрионов?! — он так и впился в интервьюируемого своими слоновьими глазками.
— Правда, — скромно потупясь, признался отщепенец.
— И... по сколько же это выходит примерно эмбрионов в сутки?
— Почитай до тридцати, а то и более, — отвечал Том, покраснев от избыточного к себе внимания, которое он вовсе не хотел бы увеличивать: Жору заклинило на эмбрионах, в то время как у Тома на тот момент была одновременно еще парочка работенок — три ночи в неделю бацать на обшарпанном фортепьяно в стриптиз-кабаре и два дня на конвейере с овощами — словно бы иллюстрировать потогонную систему Тейлора.
— Боже мой!!.. — вскричал Жора так громко, что в чашечке с кофе поднялась маленькая черная волна. — Если бы я мог сжечь в своей жизни хоть один эмбрион! один-единственный человеческий эмбрион! О, я бы знал, что жизнь прожита не зря! Потому что это и есть жизнь! Настоящая жизнь настоящего человека!.. Вы знаете... — доверительно наклонился он к Тому (вокруг никто, разумеется, не понимал их языка, но «доверительные» наклоны давно вошли у Жоры в привычку), — я жизни-то настоящей не знаю. Кабинеты, книжки... Идите!! — с неподдельной страстностью вдруг прокричал Жора. — Идите непременно туда и работайте!..
«…и умрите там, если можете… — мысленно подхватил отщепенец (увы, захламленный, хронически отравленный цитатами, как большинство его бывших компатриотов). — Жанровая, блин, сцена: Максим Горький благословляет Исаака Бабеля на отправку в Конармию...»
— Как я вам завидую! — не унимался Жора. — О, как я вам завидую! Вы живете настоящей человеческой жизнью...
«А куда я, на хрен, денусь? — усмехнулся про себя Том... — Все что угодно, только подальше от камарильи вашей смердящей… Как можно дальше!.. Одно уже это есть благо неоценимое…»
А вслух сказал:
— А куда я, на хрен, денусь?
— То есть? — не понял Жора.
— Это как в анекдоте…
— В каком? — Жора, хрюкнув, отхлебнул из чашечки.
— Ну, вечерняя перекличка в армии. «Антонов!» — «Здесь!» — «Борисов!» — «Здесь!» — «Иванов!..» — Молчание. — «Иванов?..» — Молчание. — «Иванов?!..» — «Здесь!» — «Ясное дело, здесь. А куда ты, на хрен, рядовой Иванов, денешься?»
Жабо Жориной шеи вежливо затряслось.
— А... пишете... что-нибудь? — сымитировал он интимность.
— Нет. Уже полгода беру уроки гитары: фламенко.
— Оооо!!! Испания!!! — страстно закричал Жора. — Испания!!! О какая там запеченная в горшочках рыба!!!
(Читатель помнит ли еще, что рыба была обещана? — Вот.)
— А вы давно там бывали? — спросил, чтобы что-нибудь спросить, Hermit.
— Давно... Но... об Испании лучше не думать...
— Почему? — как бы светски как бы полюбопытствовал Hermit.
— Потому что для человека, который сидит на строгой диете, — грустно пояснил Жора, — про Испанию лучше не думать...
В Жорином положении не токмо что про Испанию, но и вообще ни про какую страну лучше было не думать. Кругом, куда ни плюнь, есть своя, на искус и муку пораженным чревобесием смертному, национальная кухня — всякие там специалитеты, то да се.
Получалось так, что вообще лучше не думать. Потому что болезнь прогрессировала. О чем ни подумаешь, все хочется съесть. Наконец Жора поймал себя на том, что, глядя на человека, ему хочется его... как бы это поточнее выразиться... Вот стоит, скажем, перед ним уважаемый человек, милейший во всех отношениях — профессор-энтузиаст из американских прерий — или же смоквенский депутат-министр — Жора с ним вроде цивилизованно ручкается, говорит «очень приятно», все такое, а на самом деле он, Жора то есть, этого человека, хоть в крик кричи, на потребу утробе пустить алчет. Иными словами, сожрать. И чем человек милее, тем он вкуснее, т. е. больше его хочется. И вот это открытие оказалось для Жоры самым ужасным. Ну, холмы австрийские, ну всякое там, в фантазиях разнузданных, камнеглотание или слоноедение — ну еще туда-сюда. Но каннибализм?..
