Импотент, или секретный эксперимент профессора Шваца - Бегемотов Нестор Онуфриевич (книга жизни .txt) 📗
– Я бы хотел, – говорит директор, – чтобы вы перестали здесь пить водку и курить.
– Я не пью, – быстро говорит Хэнк, который числится в ДК работником сцены. И это правда.
– И не курю, – добавляет почему-то Хэнк и это тоже правда, это все знают.
– Вы Хэнка не трогайте. Он Кришну видел! – встревает в разговор Ударник.
– А мне Хэнк и не нужен, – отмахивается Шкафчик и отсылает Хэнка убирать сцену за какими-то скотливыми выступающими, а сам спрашивает, причем так, словно для него это вопрос жизни после смерти.
– Не отлил ли ты здесь где-нибудь, Фил?
– Что вы! Как можно! Туалет этажом ниже! – изумляется Ударник. – Просто немного водки выпили… Хэнк вот недавно Кришну видел…
– Я тебя, Фил, спрашиваю!
Фил мнется. Можно, конечно, соврать, но для Фила – отливать там, где он в настоящий момент находится – дело принципа, чуть ли не святое.
– Как слеза невинного школьника… – начинает оправдываться Фил.
А по щеке редактора Бегемотова ползет муха…
ИЗ СБОРНИКА «ВЫМИРАНИЕ РЕФЛЕКСОВ»
Дружба между Сидоровым и Продакшиным была общенародным достоянием, друзья они были – не растащить вшестером. В незапамятные времена, когда водка была дешевой и полезной, Сидоров спас Продакшина от гибели. Продакшин в те времена страдал от неразделенной любви к власть имущим, и однажды утром жизнь абсолютно перестала казаться ему медом. А потом стало совсем тоскливо, вплоть до того, что в один солнечный день Продакшин лег на рельсы и стал ждать приближения поезда. Он рассчитал, что пока паровоз будет наезжать на него своими безжалостными стальными колесами, можно запросто успеть распрощаться со всеми надеждами и отойти успокоенным. Горемыка еще не знал, что не суждено ему погибнуть под колесами локомотива.
Поезд где-то вилял своими вагонами, а Продакшин терпеливо лежал на холодных рельсах. Тут-то мимо него и прошел Сидоров, спотыкающийся под тяжестью большого красного чемодана. Вид этого странного человека, одиноко бредущего по шпалам, не на шутку растрогал Продакшина, и он вступил с ним в жаркую беседу. Оказалось, что Сидоров только сегодня приехал в Столицу, но по дороге у него выбросили в окно чемодан, вот он и пошел искать его на путях, еле-еле нашел и теперь идет обратно в город. Рассказав о себе, Сидоров выяснил, что двигается не в том направлении, а также узнал мотивы лежащего на рельсах человека. Сидоров сразу ухватил, чего добивается Продакшин, а как только ухватил, сразу же поставил свой чемодан на землю, сел на него верхом и стал отговаривать Продакшина от безумного поступка.
Пришлось поговорить обо всем, что их окружало: вспомнить о событиях 6 апреля, привести статистические данные на 14 марта, воззвать, наконец, к совести, прежде чем уломать Продакшина встать с рельс и пойти выпить пенного пива. Продакшин потом был серьезно благодарен Сидорову, всегда поил его пивом за свой лицевой счет, а позднее присвоил ему орден «Продакшина Первой степени».
Так они, в смысле, познакомились: Продакшин, когда у него наблюдалось помутнение рассудка, а Сидоров, когда он шел по шпалам с найденным чемоданом. Встретившись, они не расставались уже никогда. Напротив, с каждым днем сближались все больше и все ближе, но без каких-либо извращений. Стали докуривать бычки друг друга, дружить любовницами, придумывать фривольные надписи к рисункам из центральных газет, не упуская, впрочем, и других радостей, известных в таких случаях.
Когда Продакшин стал Диктатором, он не позабыл друга, как это иногда с нами случается, а призвал его к себе и с улыбкой вручил ему потертый портфель министра Финансов. Откровенно говоря, до этого памятного указа Сидоров даже не подозревал, не догадывался, что Продакшин – без пяти минут Диктатор. Тот тщательно скрывал свое предназначение, прятал все письма и документы в карманы, и, если ему звонили по телефону, запирался в уборной, вещая оттуда исключительно приглушенным голосом. Только однажды прорвалось: «Молчать сука! Я тебя съем!», а в другой раз: «Закрой пасть! Завтра отрежу уши!», но в то время Сидоров не придал этому должного значения. А потом вспомнил и, подыскав тетрадь для ведения мемуаров, написал так, как было. Чтоб стало известно, что ничто человечное не чуждо Диктатору, что ценит тот звонкое народное слово. Ну и еще парочку эпизодов, подтверждающих неизменную доброту Продакшина (это пришлось придумать из головы).
Сидоров завел эту тетрадь, когда почувствовал, что жизнь вынесла его в высшие эшелоны власти, к людям, которые вершат судьбы народов, а спалил ее, познакомившись на банкете с министром Здравоохранения. Тот был без ушей (отрезаны были уши), и это как-то по-особому поразило Сидорова. Было от чего впасть в шоковое состояние, но он заставил себя выбросить отрезанные уши из головы и заниматься своей работой.
Каждое утро новый министр приезжал в роскошный замок Диктатора, поднимался в лифте на пятый этаж, входил в свой рабочий кабинет и садился в глубокое кресло. Сразу же раздавались звонки от важных лиц с просьбой дать денег, смазливые секретарши забегали в его кабинет с красными папками и смертельно бледными лицами, сразу же Сидоров бесповоротно почувствовал себя нужным человеком на своем месте. Сидоров оказался хорошим министром, в том смысле, что не воровал и не строил интриги, и никудышным, поскольку ничего не просекал в ведении дел: он никому ни в чем не отказывал.
Если, допустим, Дом никому не нужных Инвалидов или вовсе Престарелых, просил выделить средства, просил – Денег!, Сидоров тотчас отсылал нужную сумму. А ведь надо было не давать. Бюджет и так трещал по всем швам, штаны экономики сползали все ниже, обнажая неприглядную действительность, и Диктатору приходилось теперь каждую неделю делать официальное заявление о том, что «наше будущее всегда на горизонте», о трудном переходном периоде, постигшем вверенную ему страну, а также о том, что надо работать, напрячься в конце-то концов, а не шакалить деньги у обнищавшего правительства. Оно само разберется куда тратить деньги, если, конечно, они появятся.
Понятно, что заявления Диктатора народ не любил, но каждый раз скапливался у телевизоров и с замиранием сердца гадал – у кого на этот раз урежут бюджет, кто завтра останется без работы? Денег не было, народ нищенствовал, просил подаяния, воровал, садился в долговые ямы, Продакшин продолжал злодействовать.
Здесь интересно заметить, что Продакшин ни разу не приструнил Сидорова, не указал на недостатки, а всегда встречал его с распростертыми объятиями, даже если Сидоров приходил, когда Диктатор только что обблевался в личном сортире с золотым горшком. Они обнимались, и Продакшин с неизменной благосклонностью предлагал Сидорову очередной орденок, усаживал его за богато обставленный стол и рассказывал о новой экранизации незабвенной истории о том, «как Сидоров вернул к жизни Продакшина». Итак, Сидоров высылал желающим деньги, народ метался, а Диктатор с каждым днем злодействовал все больше: повышал налоги, закрывал газеты, сажал желающих в мрачные тюрьмы. В Столице он устроил комендантский час, и в этот час одному только коменданту позволялось гулять с женой по городу.
Налицо было забавное противостояние – добрый Сидоров и плохой диктатор. Народ любил первого и боялся второго, боготворил Сидорова и поносил Продакшина. Диктатора можно было видеть только по телевизору во время его печальных заявлений, с каждым днем все более мрачного, тучного, с неприятным запахом изо рта и подмышек (это можно было судить уже по тому, что диктатор запретил творческую разработку группы ученых по передаче запаха на расстояние через телевидение и радиовещание, назвав ее «лжеразработкой»). Первого же, Сидорова, сограждане встречали на улицах (и восторженно приветствовали), в магазинах (и пропускали без очереди), в транспорте (и позволяли ездить «зайцем»). Матери приглашали его крестить детей, а мужья звали его порыбачить. Уже то, что Сидоров просто существует, более того – еще и то, что в любой момент он мог дать любому денег, вдохновляло народ, позволяло смотреть ему в будущее с некоторой надеждой.
