Карьера Никодима Дызмы - Доленга-Мостович Тадеуш (библиотека книг txt) 📗
ГЛАВА 17
Две лучшие комнаты в квартире Пшеленской были отданы в распоряжение дорогой Нинуси. Они напоминали собой две огромные клумбы. Каждый вечер лакей вместе с горничной переносили корзины и горшки с цветами из комнаты в буфетную, чтобы спасти ясновельможную паненку (так велела называть Нину Пшеленская) от неизбежного удушья.
Ежедневно, с полудня, чуть ли не половина высшего света спешила посмотреть на живую сенсацию сезона.
Продолжалось это отдельными порциями в течение недели и было увенчано пышным празднеством: Пшеленская дала бал, чтобы представить обществу свою любимую племянницу.
На бал соблаговолили прибыть даже князь и княгиня Ростоцкие, которых Пшеленская приветствовала с красными пятнами на щеках. Князь и княгиня заявили, что им очень приятно побывать в доме, отмеченном симпатиями председателя Никодима Дызмы.
В гостиных говорили едва ли не во всеуслышание о помолвке Никодима; официально она должна была состояться после расторжения Нининого брака.
Одно только смущало всех и не давало спокойно уснуть дамам, которые привыкли знать обо всем на свете — это вопрос: что случилось с Куницким?
Было только известно, что он уехал за границу и согласился аннулировать брак. Но почему?.. И почему оставил имение Нине?..
Ответить на это могли лишь несколько человек. Но Кшепицкий отделывался улыбкой, а Пшеленская принадлежала к категории женщин, от которых невозможно что-либо узнать против их воли. Спрашивать Нину было неудобно, к Дызме никто не рисковал обратиться с вопросом.
Используя свою близость с Дызмой по ложе Троесветной Звезды, что, как она полагала, давало ей право на некоторую интимность, Ляля Конецпольская попыталась было узнать от Дызмы о Куницком, но, ничего не добившись, жаловалась впоследствии:
— Представьте, он только спросил, нет ли у меня забот поважнее!
Прием удался на славу. Впрочем, царица бала не могла скрыть смущения: Нину стесняло ее нынешнее положение, не давала покоя мысль о том, что она как бы вернулась к тому времени, когда еще не была замужем.
В Варшаве Нину окружала атмосфера симпатии, к которой, впрочем, примешивались и любопытство и почтительность. Этим она была обязана немалой популярности Никодима.
Всякий считал своим священным долгом, упомянув о Дызме, рассыпаться в комплиментах и восхвалениях. Нина неизменно выслушивала это с изумлением. Разумеется, давно уже известно, что Никодим — знаменитость, мудрый государственный деятель, человек больших достоинств. Но все-таки там, в Коборове, он казался ей меньшей величиной. Теперь, когда отовсюду так и сыпались слова восхищения и восторга, она, убедившись, что недооценивала его, стала ощущать по отношению к нему что-то вроде робости.
Жизнь Нины, несмотря на все разнообразие, а может быть, именно благодаря разнообразию, текла монотонно. По утрам она либо гуляла с теткой, либо делала покупки в магазинах. В час возвращалась и неизменно заставала у себя любопытных посетителей. Затем обед — иногда дома, иногда у знакомых, иногда по приглашению Никодима в ресторане. В семь являлся он сам, и оба отправлялись в театр или в кино. Из театра Никодим отвозил ее прямо домой, и они прощались у ворот; кино кончалось значительно раньше, чем театр, и он ехал к ней, чтобы поужинать вместе.
Никодим настойчиво просил Нину посетить его, но та со дня на день все откладывала визит.
В этот день они смотрели какую-то фривольную комедию, и Дызма решил сломить упорство Нины. Когда они подъехали к дому Пшеленской, он отправил автомобиль домой.
— Пойду пешком. Отсюда недалеко, — сказал он шоферу.
Нина хотела уже нажать кнопку звонка, но Дызма схватил ее «а руку.
— Нет, Ниночка, пойдем ко мне.
— Нет, я не пойду к тебе.
— Ты должна пойти ко мне!
— Но это невозможно! Что подумает тетя?
— Пусть думает, что ей угодно. Что тебе до этого?
— Нет, нет! — упорствовала Нина.
— На полчасика, на минуту, — просил он. — Разве тыне любишь меня?
Нина прижалась к нему и прошептала:
— Хорошо, но не сегодня.
— Сегодня.
— Нет. Завтра. Скажем, что пошли в кино.
На лице у Дызмы изобразилась досада, он собрался было настаивать, но Нина позвонила, и под аркой ворот послышались шаги дворника.
Нина торопливо поцеловала Дызму и исчезла за воротами.
Мороз был сильный, и Никодим поднял воротник шубы. Сделав несколько шагов по направлению к дому, он вдруг переменил свое намерение и повернул на Кручую. На Иерусалимской аллее было еще много публики, а Новый Свят просто кишел народом.
Никодим вошел в бар, выпил несколько рюмок водки, съел порядочную порцию ветчины с горошком… За стойкой работала рослая девушка в белом халате.
«Ничего себе баба», — подумал Дызма, и вдруг ему пришло в голову, что он может выйти на улицу и поманить любую.
Он расплатился и, не проверив против обыкновения счета, вышел на улицу.
Выбор действительно был немалый. Через несколько минут он уже облюбовал себе одну. Хотел сперва вести ее к себе, но потом подумал, что лучше заплатить за номер в гостинице. Женщина привела его в какую-то дыру на Хмельной улице.
Был уже четвертый час ночи, когда Никодим стал одеваться. Он вынул двадцать злотых, положил их на столик и, буркнув «до свидания», вышел в грязный коридор, освещенный одной-единственной лампочкой.
Пожилая толстуха, хозяйка гостиницы, как раз привела новую пару, на другом конце коридора кто-то вышел из комнаты.
Никодим по привычке полез в карман за папиросой — и не нашел портсигара. Не заперев двери, он вбежал обратно в комнату.
Женщина забралась с ногами на постель и выщербленным гребнем расчесывала волосы.
— Давай портсигар, сволочь!
— Какой портсигар?
— Какой? Я тебе покажу какой! Лучше отдай сразу, все равно найду — набью тебе харю.
— Чего разорался? Хочешь, чтоб люди сбежались?! Дверь затворить трудно?!
Дызма оглянулся. В самом деле, в темном коридоре кто-то стоял. Когда он повернулся, чтобы закрыть дверь, на его лицо упал луч света. В коридоре кто-то негромко вскрикнул, отбежал в сторону.
Заперев дверь, Никодим спрятал ключ в карман. Подошел к кровати. Женщина как ни в чем не бывало продолжала расчесывать волосы. Он вырвал у нее гребень, швырнул на пол.
— Чего швыряешься, фрайер? — сказала она почти баритоном.
— Отдай портсигар, слышишь!
— Не брала я, — пожала женщина плечами. Дызма ударил ее по лицу с такой силой, что, упав, она стукнулась головой об стену.
— Отдай, сволочь! — И он замахнулся снова.
Женщина заслонила лицо локтем. Дызма стал копаться в ее сумочке. В ней оказалось несколько дешевых безделушек, две-три скомканные ассигнации и грязный носовой платок. Женщина молча смотрела на него.
— У-у… гадина!
Дызма выдернул из-под нее подушку, бросил на пол. Из-под подушки упал, брякнув, портсигар. Он поднял его, осмотрел, спрятал в карман.
— Воровкa, — проворчал он, — сволочь!
— Сам спрятал его туда.
— Врешь! — заорал Дызма.
Женщина молчала. Дызма отворил дверь и вышел. На улице кое-где горели фонари. Извозчиков не было. Пришлось идти пешком. Мороз крепчал, снег хрустел под ногами. Прохожие попадались редко. Никодим спешил. На углу Маршалковской оглянулся. По другой стороне, несколькими домами дальше, шла за ним какая-то девушка.
«И эта не лучше, — подумал Никодим, — нет, не проведешь!»
Он прибавил шагу, девушка едва поспевала. Но, видимо, она решила не отставать, потому что, обернувшись на углу Новогродской улицы, Дызма снова заметил ее. Он остановился, она, к его удивлению, тоже задержалась у неосвещенной витрины. Щупленькая, бедно одетая девушка в черной шляпке.
Никодим сплюнул и продолжал путь. Повернул на Вспульную. Через несколько минут он был уже у ворот. Отворив ему, дворник низко поклонился.
— В котором часу приехал шофер? — спросил Дызма, любивший контролировать своих подчиненных.
— Около одиннадцати, ясновельможный пан.
