Сборник эссе - Покой Авраам Болеслав (читать книги без регистрации полные txt) 📗
Гонконгский идеализм, или Слово памяти Макаренко
— Ну и за кого мы воевали? — с упрёком спросил Истинного Учителя Истины (то есть меня) молодой человек с интеллектуальными залысинами.
— А мы с вами что, воевали? — изумился я.
— Посмотрите, что пишут. — пропустив удивление мимо ушей, продолжил гость. — Лагерь беженцев из Осетии… осетинские дети требовали себе конфет, выбрасывали запеканку. Одевались только в новое. И уверены, что теперь им Россия по гроб жизни должна! Я не понимаю, что мы с этими чёрными нянчимся…
Я вздохнул. Из всех видов самообмана самым загадочным является, несомненно, штамм, который проф. Инъязов называет "Гонконгским идеализмом" (ГИ). Этот термин родился у профессора при просмотре классических кунфуйских боевиков, в которых злодеи безошибочно опознаются по синим штанам и гнусным выражениям лиц, а их жертвы — одетые в белое невинные красавицы и немощные мудрые старики-крестьяне.
С точки зрения ГИ-адепта, если его страна впрягается за какой-нибудь горный народ — то народ этот должен представлять собой фольклорный ансамбль из огнеглазых, помешанных на чести мужчин в папахах, скорбно застывающих на фоне пейзажей женщин и глазастых сирот, непрерывно благодарящих за спасение и гуманитарную помощь. В противном случае спасать их, разумеется, не стоило.
Подобный фотошоп действительности ни к чему хорошему не приводит: внимательно присмотревшись к любому землянину, ГИ-адепт обнаружит, что он бесконечно далёк от идеала. И, как следствие, поймёт, что помогать таким несовершенным созданиям нечего. В итоге, последовательно разочаровавшись в народах мира и, под конец, в своём собственном, запущенный случай ГИ поймет, что единственный достойный помощи человек живёт в его квартире. Так Человечество потеряет еще одного бойца за общие интересы, но обретёт еще одного типа, которому всегда недодали.
Между тем, История не знает ни одного примера идеальных жертв (не считая, разумеется, случая в 33 г. н. э.) Народы, освобождённые в ходе русско-турецкой войны, оказались некультурными и хитроватыми пастухами, лишенными благодарности. Народ, спасённый от уничтожения персами в начале девятнадцатого столетия, уже в начале двадцатого попытался устроить геноцид своим соседям. Цыгане и евреи, освобожденные Красной Армией в концлагерях, до войны наверняка считали себя избранными, уводили коней и спекулировали. Но следовало ли русским войскам не освобождать Освенцим?
Космос признает: люди, причём все до одного, потрясающе несовершенны. В особенности это относится к людям, воспитанным как попало или вовсе никак. Но понимание этого не останавливало, к примеру, одного из величайших деятелей XX столетия А.С. Макаренко, превращавшего юных спекулянтов в офицеров, беспризорников в полярных лётчиков, а бандитов — в инженеров и педагогов. Нередко — несмотря на их отчаяное сопротивление.
Для терапии гонконгского идеализма Космос рекомендует краткий курс чтения вслух "Педагогической поэмы" с последующим разбором произведения.
Впечатлень как угроза
Вчера Истинный Учитель Истины (то есть я) решил отдохнуть от геополитики и заняться тем, чего никакая геополитика не поправит — душою взрослого человека. Я позвонил в Воронежскую лабораторию проф. Инъязову, и тот обещал прислать партию свежих геополитиков; затем пришлось выписать рецепт излечения России популярному прозаику (пробежка по утрам, спортзал, мясо, фрукты и брось заниматься вещами, в которых ничего не сыслишь). Словом, я снова почувствовал, что приношу пользу Человечеству. Уже под вечер мне пришлось столкнуться с угрозою, равных которой немного.
Угроза явилась ко мне под видом скромно и прилично одетого расслабленного юноши лет тридцати семи, "занятого в IT-сфере" (как оказалось, он просто держит интернет-магазин стройматериалов в Самаре). Он вошел, сел на диван и с приятным ожиданием посмотрел на меня.
— На что жалуемся, голубчик? — спросил я.
— В сущности, ни на что. — юноша изобразил рукой. — Просто мне очень нравится общаться с интересными людьми. Вот, решил с вами познакомиться. Я недавно читал книжку "общество спектакля" — там поставлен очень точный диагноз современности. Потребительская цивилизация… Все чем-то притворяются, затовариваются, стараются произвести друг на дружку, какие-то понты… А я не такой — он помотал головою. — Я всегда больше любил слушать, чем говорить. Пытаться на кого-то что-то произвести — это впустую тратить жизнь. Я собираю впечатления.
— У вас жена-то есть? — вкрадчиво поинтересовался я.
— Я встречаю разных людей… С некоторыми девушками интересно… какое-то время. Но такой, о которой я мог бы сказать: вот, это она, с ней будет интересно всегда — я еще не встретил. Для меня это важно, чтобы не было скучно. Места… Люди… Вот вы. Я смотрю на вас и жду, чем вы меня, так сказать, ошеломите?
В моём кабинете все желания исполняются. Закрыв двери, я позвонил вниз секретарю Н. Кудрявцеву и поинтересовался, не сильно ли гость пострадал на последних ступеньках. После чего вымыл руки с мылом и окурил помещение ладаном — потому что с хронической впечатленью шутки плохи.
Болезнь эта (другое название — Импрессинг) несет на себе настолько яркий отпечаток трёхпалой внеземной лапы, насколько вообще возможно. Впечатлень является раковой опухолью такого дивного человеческого качества, как любознательность. Но если любознательность служит познанию — впечатлень превращает любое познание в цирк с конями.
Суть заболевания в том, что подцепивший его отказывается что-либо давать миру, пусть даже понты. Он считает это скромностью, хотя это доведённые до крайности лень и жадность. Любознательный человек ищет нового, чтобы изменить себя — впечатленец неизменно бесцветен и всего лишь хочет, чтобы на него проецировали киношку. Иначе ему скучно.
Здоровый человек рождается с дерзким желанием оставить след в вечности. Больной впечатленью начинает воображать вечностью себя — это окружающий мир должен оставлять в нём впечатления, и желательно яркие. Впечатленец назначает себя даже не центром мироздания — это был бы всего лишь эгоизм — а неким трансцедентным духом-телезрителем, желающим укатайки и дискавери.
Впечатлень — это вампиризм отношений, и этим всё сказано. Коварство впечатлени в том, что она мимикрирует под любознательность. Столкнувшись с больными, многие их жертвы принимают их за удивительно мягких, приятных людей, готовых разделить с ними их увлечения, интересы и тревоги. Жертва делится со впечаленцем своим миром — и вдруг ей объявляют, что "она иссякла", что «повторяется» и "потеряла прежнюю яркость". После этого впечатленцев обычно даже не бьют — их просто с содроганием избегают.
Между тем — именно впечатленцы, сами о том не догадываясь, строят то самое "общество спектакля", которое якобы не любят. Это они, вслух сокрушаясь о пустом блеске современников, требуют от всякого встречного, чтобы он(а) был(а) чудом в перьях, иначе им не ярко. Создавая бешеный спрос на всяческий гламур и выпендрёж, они корчат из себя по меньшей мере далай-ламу в очках.
Мир, находящийся под жестоким импрессингом больных, защищается с помощью ложных декораций и факиров. Именно для локализации впечатленцев в каждой уважающей себя стране существует индустрия "местной экзотики" — со слонами, папахами, туристическими святынями, самбой, румбой, капоэйрой, гопаком и кофе-шопами. Мир скармливает впечатленцам всю эту расфуфыренную чушь, чтобы за кулисами спокойно заниматься в джинсах своей неяркой, но по возможности осмысленной жизнью.
Мы порицаем тренинг-гуру, устраивающих цирк с хождением по битому стеклу — но страшно подумать, что бы было, если бы эта защитная каста исчезла: впечатленцы потребовали бы того же от приличных священнослужителей. Мы порицаем мулен-руж и киноактёров — но без них впечатленцы просто замучают наших современниц и современников своим "придумай что-нибудь интересное".
