Карьера Никодима Дызмы - Доленга-Мостович Тадеуш (библиотека книг txt) 📗
Никодим утешал себя мыслью, что в салоне князя Ростоцкого он найдет поддержку в Яшунском и Вареде. Действительно, уже в передней встретился он с Варедой. Тот отдавал лакею пальто.
Поздоровавшись, они рука об руку поднялись по широкой мраморной лестнице во второй этаж, где было уже человек двадцать гостей.
Тут же у двери князь Томаш, стройный черноволосый, уже седеющий мужчина, беседовал по-немецки с двумя гостями.
— Обрати внимание, Никусь, — сообщил Вареда, — этот шустрый коротышка — барон Рейниц, берлинский дипломат, знаменитый гонщик, слышал?
— Ага… А другой?
— Граф Иероним Конецпольский. Похож на бурлака; говорят, его мать…
Не успел он кончить, как князь Томаш, заметив Дызму, извинился перед собеседниками и подошел к вновь прибывшим. Никодим и Вареда прошли вслед за хозяином в гостиную.
— Здравствуйте, здравствуйте. Наконец-то пан председатель почтил нас посещением. Когда же, полковник, мы увидим вас в генеральских эполетах? Знакомьтесь, пожалуйста, — сказал он, представляя Дызму двум своим собеседникам. Полковник был с ними уже давно знаком.
Заговорили по-немецки. Князь превозносил до небес хозяйственный гений Дызмы, то и дело называя его Наполеоном экономики. Дипломат вежливо кивал, граф Конецпольский усердно поддакивал.
Вдруг с дивана поднялась высокая, до невероятия тощая дама.
— Позвольте вас представить моей жене. Она давно хотела с вами познакомиться, — сказал князь и новел Дызму навстречу худой даме, которой с равным основанием можно было дать и двадцать пять лет и сорок. Она заулыбалась издалека и, прежде чем князь успел назвать фамилию гостя, воскликнула:
— Знаю, знаю, мне уже сказали. Здравствуйте, пан председатель. Как я рада, что могу наконец пожать руку человеку, который спас основу нации — вступился за помещиков!
И она протянула Дызме свою некрасивую, массивную руку, украшенную маленьким перстеньком.
— Землевладельцев, землевладельцев! — мягко поправил князь.
— Разве это не синонимы? — улыбнулась княгиня Никодиму.
— Извините, долг хозяина, — сказал князь, поклонившись, и покинул их общество.
— Не желаете ли познакомиться с графиней Конецпольской? Ваша поклонница. Правда, она получила воспитание в Вене и плохо говорит по-польски, но живо интересуется нашими делами. A propos, [15] как вы предпочитаете говорить: по-немецки или по-английски?
— По-польски.
— Ах, это очень патриотично! Я вас понимаю. Можно учиться языкам, чтобы читать иностранную литературу, но родной язык выше всего. Например, Жан Огинский… Вы знакомы с Жаном Огинским?
— Очень мало.
— Должна вам сказать, он немного чудаковат, но кто знает, может быть, применение такого метода — заслуга перед отечеством? Он бросил лозунг: говорить с иностранцами только по-польски! Это прекрасно, не правда ли? Почему, в самом деле, в Париже или в Лондоне мы говорим на их языке? Пусть они, когда бывают у нас, говорят на нашем.
— Это верно, но они не умеют…
— Да, да, понимаю, теория неосуществима на практике. Вы правы. Я же говорила: Жан Огинский —.чудак.
В дальнем конце гостиной человек восемь гостей, главным образом дамы, оживленно беседовали о чем-то.
— Позвольте представить вам председателя Дызму, — обратилась к ним графиня по-французски.
Мужчины встали, представившись, крепко пожали Никодиму руку. Ляля Конецпольская защебетала что-то по-немецки, чопорный старик с моноклем, неторопливо цедя слова, произнес английскую фразу. Из всего этого Дызма только уловил дважды свое имя.
Он растерялся, собрался было обратиться в бегство, но княгиня уже исчезла; ему пододвинули стул.
Дызма сел — другого выхода не было. Улыбнулся беспомощно. Водворилась тишина, и Никодим понял: надо что-то сказать. В мозгу зияла страшная пустота. Появилась злоба — почему это в его присутствии говорят на трех непонятных ему языках? Он хотел ответить что-нибудь — и не мог.
Положение спас лысый толстяк, сосед графини Конецпольской.
— Итак, — начал он, — мы имеем возможность убедиться, что слух о неразговорчивости пана председателя не легенда.
— Наконец-то по-польски! — не выдержал Никодим. Он до того был подавлен безнадежностью положения, что у него невольно вырвалось то, что он думал, то, что, казалось, должно было погубить его окончательно.
Все рассмеялись, и Дызма, к своему изумлению, обнаружил, что не только не попал впросак, но даже сказал что-то остроумное.
— Вы против иностранных языков? — спросила юная особа с крохотным ротиком и бритыми ниточками-бровями.
— Вовсе нет! Я только полагаю, что Огинский прав. — Никодим пришел уже в себя. — Надо знать иностранные языки для литературы и для поездки за границу, а говорить по-польски.
— Ах! А ешли кто не умеет? — спросила графиня Конецпольская.
Дызма задумался на мгновение и ответил:
— Пусть научится.
— Браво, браво! — раздались голоса.
— Так разрубают гордиев узел, — с убеждением сказал дородный брюнет в очках с золотой оправой, — это связано с престижем нашего государства.
Чопорный старик с моноклем наклонился к седеющей даме и почти вслух произнес:
— Камергер его святейшества опять угостит нас рассуждениями о державе. Будущий гетман коронный!
Все улыбнулись, а брюнет принялся возражать:
— Шутки в сторону, ординат. [16] Я всегда говорил и буду говорить, что есть два пути превращения нашей страны в великую державу: поднять наш престиж и заключить брачные связи с аристократическими домами Европы. Поэтому я рад, что сегодня в нашем кругу находится государственный муж и человек дела, который принял мою сторону. Ибо…
Он продолжал, а Никодим, воспользовавшись тем, что старик с моноклем угостил его папиросой, спросил:
— Почему вы сказали о нем, что это будущий гетман?..
— Как! Вы не знаете? Это ж депутат Лясковницкий, помещик из-под Кракова. Воплощение безобидного снобизма… Считает себя магнатом, так как женат на баронессе фон Лидемарк.
— …Идея государственности… — не унимался Лясковницкий, — веками вынашивалась в нашем сословии. Не будем забывать, что Чарнецкий переплыл море, Жулкевский занял Москву, а Ян Варненчик завоевал Вену… [17]
— Что верно, то верно, — перебил его толстяк, — но, дорогой мой, теперь иные времена.
Ну и что же? Прежде польские дворяне проливали свою голубую кровь на рубежах, а сегодня мы внутри нашего отечества по наследству являемся поборниками государственной идеи, ее оплотом, если хотите — ее сокровищницей.
— Кажется, в нашей сокровищнице, — сказала почти беззвучным голосом седеющая дама, — только и есть, что одна эта мысль!
Старик с моноклем, которого только что величали ординатой, ответил с полупоклоном в сторону Никодима:
— Будем надеяться, что вскоре эта сокровищница пополнится более конкретным содержанием.
Графиня Конецпольская с очаровательной улыбкой обратилась к Дызме:
— Ach, sagen Sie, bitte, Herr President… [18] Ach, pardon… [19]
Графиня перешла на польский язык, безжалостно коверкая слова:
— Мошет, ви мне скашете, как делается такая заметшательная мисль?
— Какая мысль?
— Ну та гениальная мисль, с той хлебной облигацией? Я никогда не видела людей, ну… ну…
— Изобретательных? — пришел ей на выручку ординат.
— Mais non, [20] людей в Okonomie [21] таких, как, parexemple, [22] в музыке Стравинский…
— Ага, — пояснил лысый толстяк, — пани Ляля хочет сказать: создателей новых течений.
Да, да, — подтвердила она, — я любопытна, как это видумивается…
15
Кстати (франц.).
16
Ординат — владелец майората, имения, переходящего по наследству к старшему сыну.
17
В ноябре 1658 года, в период войны со шведами, Чарнецкий, вплавь перебравшись на остров Альсен, захватил его. В 1683 году польский король Ян Собеский (1624–1696), разгромив турок, взял Вену. Видимо, герой соединяет воедино Яна Собеского и другого польского короля, Владислава Варненчика (1425–1444).
18
Ах, скажите, пожалуйста, господин председатель… (нем.)
19
Ах, простите (франц.).
20
Да нет же! (франц.)
21
Экономике (нем.).
22
Например (франц.).