Легендарное оружие древности - Низовский Андрей Юрьевич (книги онлайн полные версии бесплатно .txt) 📗
В 1605 году замок Амбрас вместе с музеем оружия был продан австрийскому императору. Мечи Скандербега оставались в стенах замка до 1806 года, когда они наряду с остальной частью оружейного собрания были переданы в венский замок Бельведер. В 1888 году вся коллекция поступила в Музей истории искусств в Вене, где остается до сегодня.
Долгое время мечи хранились отдельно друг от друга, поскольку музейные специалисты сомневались, действительно ли оба они принадлежали Скандербегу. Только после Второй мировой войны последние сомнения рассеялись. В 1968 году, накануне 500-й годовщины со дня смерти Скандербега, оба меча наконец воссоединились и ныне демонстрируются в одном из залов дворца Нойе Бург, примыкающего с юго-запада к старой части венского Хофбурга; в столице Албании Тиране можно увидеть точно сделанные копии мечей легендарного албанского полководца.
Мечи Скандербега заметно отличаются друг от друга. Первый — европейского типа, прямой, обоюдоострый, с клинком, украшенным золотом, и в кожаных ножнах. Общая длина его составляет 85,5 см, ширина — 5,7 см, вес — 1,3 кг. Даже в начале XX столетия, как сообщает албанский публицист и общественный деятель Фаик Коница, близко видевший этот меч, на клинке все еще были заметны следы крови.
Второй меч изготовлен, несомненно, ближневосточными мастерами в стиле, характерном для Оттоманской империи середины XV века. Общая его длина, включая рукоять, составляет 121 см, вес—3,2 кг. Клинок — широкий, обоюдоострый, с закругленной оконечностью — изготовлен из дамасской стали, что соответствует сообщению упоминавшегося выше Димитра Френгу (хотя последний описывает меч как однолезвийный). На клинке сохранились золотая инкрустация и не очень разборчивая надпись на турецком языке, выполненная арабскими знаками: «Поборник Аллаха, Искандер-бей». Оправленная в серебро рукоять относится к более позднему времени, хотя и выполнена в оттоманском стиле, близком к стилю клинка. Ножны из черной кожи, оправленные в железо, — еще более поздние; на одной их стороне сохранилась надпись Skanderwech, сделанная красной масляной краской, по-видимому, сотрудниками музея в замке Амбрас. По мнению специалистов, боевым мечом, которым Скандербег пользовался в сражениях, следует считать кривой (восточный) меч. Прямой меч был довольно короток для его высокого роста; кроме того, Скандербег осваивал военное ремесло в Турции, и более вероятно, что ему было более привычно и удобно пользоваться кривым восточным мечом.
XX
Палаш Михаила Скопина-Шуйского и сабля Дмитрия Пожарского
Две эти исторические реликвии напоминают о бурных событиях в России начала XVII столетия, известных под названием Смутного времени.
… 12 марта 1610 года Москва торжественно встречала вступившего в город молодого полководца Михаила Васильевича Скопина-Шуйского (1586–1610), племянника правящего царя Василия Шуйского. Одержав ряд блестящих побед над русскими «ворами» и польскими интервентами, он во главе русско-шведской армии освободил Москву от осады ее тушинцами. По приказу царя бояре собрались встречать Скопина и его соратника, шведского военачальника Якова Делагарди, с хлебом и солью у городских ворот, однако простые горожане уже опередили их — толпы ликующего народа приветствовали Скопина еще на подъезде к Москве. Молодого полководца величали избавителем и освободителем, благодарили, восторженно простирали к нему руки, подносили ему дары, «падали ниц и били челом» за избавление от врагов…
«Знаменитому воеводе было не более 24 лет от роду, — пишет С.М. Соловьев. — В один год приобрел он себе славу, которую другие полководцы снискивали подвигами жизни многолетней, и, что еще важнее, приобрел сильную любовь всех добрых граждан, всех земских людей, желавших земле успокоения от смут, от буйства бездомовников, козаков, и все это Скопин приобрел, не ознаменовав себя ни одним блистательным подвигом, ни одной из тех побед, которые так поражают воображение народа, так долго остаются в его памяти. Что же были за причины славы и любви народной, приобретенных Скопиным? Мы видели, как замутившееся, расшатавшееся в своих основах общество русское страдало от отсутствия точки опоры, от отсутствия человека, к которому можно было бы привязаться, около которого можно было бы сосредоточиться; таким человеком явился наконец князь Скопин. Москва в осаде от вора, терпит голод, видит в стенах своих небывалые прежде смуты, кругом в областях свирепствуют тушинцы; посреди этих бед произносится постоянно одно имя, которое оживляет всех надеждой: это имя — имя Скопина. Князь Михайла Васильевич в Новгороде, он договорился со шведами, идет с ними на избавление Москвы, идет медленно, но все идет, тушинцы отступают перед ним; Скопин уже в Торжке, вот он в Твери, вот он в Александровской слободе; в Москве сильный голод, волнение, но вдруг все утихает, звонят колокола, парод спешит в церкви, там поют благодарные молебны, ибо пришла весть, что князь Михайла Васильевич близко. Во дворце кремлевском невзрачный старик, нелюбимый, недеятельный уже потому, что нечего ему делать, сидя в осаде, и вся государственная деятельность перешла к Скопину, который один действует, один движется, от него одного зависит великое дело избавления. Не рассуждали, не догадывались, что сила князя Скопина опиралась на искусных ратников иноземных, что без них он ничего не мог сделать, останавливался, когда они уходили; не рассуждали, не догадывались, не знали подробно, какое действие имело вступление короля Сигизмунда в московские пределы, как он прогнал Лжедмитрия и Рожинского из Тушина, заставил Сапегу снять осаду Троицкого монастыря: Сигизмунд был далеко под Смоленском, ближе видели, что Тушино опустело и Сапега ушел от Троицкого монастыря, когда князь Скопин приблизился к Москве, и ему приписали весь успех дела, страх и бегство врагов. Справедливо сказано, что слава растет по мере удаления, уменьшает славу близость присутствия лица славного. Отдаленная деятельность Скопина, направленная к цели, желанной всеми людьми добрыми, доходившая до их сведения не в подробностях, но в главном, как нельзя больше содействовала его прославлению, усилению народной любви к нему. Но должно прибавить, что и близость, присутствие знаменитого воеводы не могли нарушить того впечатления, какое он производил своею отдаленною деятельностию: по свидетельству современников, это был красивый молодой человек, обнаруживавший светлый ум, зрелость суждения не по летам, в деле ратном искусный, храбрый и осторожный вместе, ловкий в обхождении с иностранцами; кто знал его, все отзывались об нем как нельзя лучше. Таков был этот человек, которому, по-видимому, суждено было очистить Московское государство от воров и поляков, поддержать колебавшийся престол старого дяди, примирить русских людей с фамилиею Шуйских, упрочить ее на престоле царском, ибо по смерти бездетного Василия голос всей земли не мог не указать на любимца народного».
Современники сравнивали триумф Скопина с торжеством Давида, которого израильтяне чтили больше, чем Саула. Царь Василий Шуйский встретил племянника с радостными слезами, благодарил его, обнимал, целовал в присутствии бояр, однако сердце его глодали страх и зависть: его пугала популярность Скопина, он подозревал его в стремлении захватить московский престол. «Народ величал Скопина, а с тем вместе возрастало в народе презрение к царю Василию и ближним его, — пишет Н.И. Костомаров. — Повсюду о том поговаривали, что было бы пристойнее избрать на царство всей землей боярина, который доказал уже перед целым светом свою способность и заслужил эту честь подвигами и трудами на пользу и избавление всей земли, чем оставлять на престоле Василия, который сел на этот престол неправильно и ничего не сделал для земли, кроме зла и бед. Царю Василию Скопин невольно стоял костью в горле. Торжественные встречи, беспрерывные знаки народного расположения показывали Василию, что с каждым днем народ более и более хочет Михаила Васильевича Скопина-Шуйского выбрать царем, а это молю быть только с низвержением Василия».
