Наш Ближний Восток. Записки советского посла в Египте и Иране - Виноградов Владимир (читать книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
И все-таки, проявляя на словах доброжелательное отношение к развитию отношений с Советским Союзом и во многих случаях практически содействуя этому, шах где-то внутри себя всегда ощущал инстинктивную боязнь. Именно эту сторону его характера и мышления подогревали его заокеанские друзья, подбрасывая фальшивую информацию о «коварных намерениях» Советского Союза. То в беседе он скажет, что вот, мол, имеются сообщения о каких-то передвижениях войск, непонятной активности на советской стороне границы с Ираном. Конечно, все это оказывалось выдумкой. То обронит мимоходом, что он знает об источниках волнений внутри страны – замешаны, мол, коммунисты, направляемые из «международных коммунистических центров». Правда, оговорится, что эти «центры» расположены в Западной Европе.
Революцию 27 апреля 1978 года в Афганистане шах поначалу воспринял спокойно. «Я знал, что режим Дауда должен был пасть, – говорил он, – но не думал, что это произойдет так быстро. Мы будем развивать отношения с Афганистаном, если новое афганское правительство хочет добрых отношений с нами». Однако спустя некоторое время, когда над шахом поработали его западные «советники», тон изменился. «Как же нам не опасаться событий в Афганистане, – с притворной озабоченностью восклицал он, – если вашей армии осталось до теплых морей всего около 400 км?» Конечно, приходилось терпеливо и подробно давать разъяснения, которые воспринимались шахом, но, видимо, не надолго – усиленно работала направленная дезинформация, рассчитанная на боязнь шаха коммунистических идей, и следовательно Советского Союза.
Попытки извне помешать советско-иранским отношениям были наглядно видны, и, конечно, нельзя было обойти вниманием в беседах с ним эти вопросы.
Шах и по его поручению премьер-министр Ховейда настойчиво пытались внушить нам мысль, что тесные отношения Ирана с США, в том числе в военной области, – дело временное, они, дескать, нужны только на период становления Ирана на собственные ноги, Иран лишь хочет использовать США, взять от них все, что можно, и ни о каком ущемлении иранского суверенитета речи быть не может. «Пускай американцы обучат нас владеть оружием их производства, после этого мы их выгоним», – говорил он мне. Когда, например, был затронут вопрос о возможных последствиях для Ирана закупки в США самолетов дальней электронной разведки АВАКС, шах пытался уверять, что эти самолеты нужны Ирану ввиду сложности горного рельефа страны! Его внимание, конечно, было обращено на то, что радиус разведывательной деятельности этих самолетов может покрывать значительную часть советской территории, а обслуживать-то эти самолеты, как известно, будут американцы. Не противоречит ли это его неоднократным заявлениям о том, что Иран – дружественная Советскому Союзу страна и иранская территория не будет использоваться в ущерб безопасности северного соседа? Кроме того, разве не ясно, что и в данном случае имеет место стремление переложить на Иран бремя громадных финансовых издержек по разработке и производству самолетов АВАКС (Иран должен был стать первой страной, которая приобрела бы в США эти самолеты, в то время как западноевропейские союзники США благоразумно воздерживались от их покупки)?
Шах пытался маневрировать, заявлял, что он не допустит, чтобы американские пилоты обслуживали эти самолеты во время выполнения заданий. Это, конечно, было неубедительно, ведь срок обучения экипажей предусматривался в 5 лет! А что будет, если такой самолет «случайно» залетит из Ирана на территорию Советского Союза? «Сбивайте их», – хладнокровно предложил шах. Через некоторое время было объявлено об отказе Ирана покупать самолеты АВАКС под предлогом сокращения военного бюджета ввиду экономических трудностей страны. Позднее США опять поднажали на шаха, он вновь заколебался. А потом революция смела эти планы.
Верил ли шах в то, что ему удастся сохранить свою независимость, несмотря на тесный союз с США? Из бесед складывалось впечатление, что известная доля уверенности в этом у него была. Она, пожалуй, исходила из иллюзий шаха считать, что западные союзники рассматривают его как равноправного партнера, он «равный среди великих мира сего». Однажды, пытаясь доказывать, что участие Ирана в военном блоке СЕНТО, наличие громадного аппарата американских советников не связывает его руки при принятии решений, особенно в критических случаях, шах утверждал, что всегда последнее слово останется за ним – «американцы меня послушаются».
Задал ему вопрос: а если в критический момент их интересы возьмут верх над интересами Ирана, интересами лично шаха – что будет тогда?
Шах ответил, что такая ситуация исключается, его положение достаточно прочное.
Как же он должен был чувствовать себя, когда в опубликованных незадолго до смерти мемуарах ему пришлось писать, что американцы выкинули его из страны как «дохлую мышь»?
Вообще шах болезненно воспринимал любые действия, которые показывали, что его западные союзники, особенно руководители западных государств, не считают его равным себе. Особенно его раздражали почему-то англичане. Ховейда рассказывал мне, что у шаха в спальне была лишь одна фотография, более всего любимая им: шах в Швейцарии стоит на балконе своего шале, смотрит вниз, а к нему поднимаются в гору, невольно горбясь, английские министры.
Оглядываясь назад, можно сказать, что советско-иранские отношения во времена правления шаха имели определенное развитие в различных областях. Отношения были довольно интенсивными, но в них, конечно, не могло быть искренности, мешали западные «друзья» шаха.
Шах в беседах часто комментировал международные события, давал свои оценки политике отдельных стран. Любопытными были его замечания по поводу США, с которыми он хотел быть в равноправных союзнических отношениях. Видимо, не все было гладко в этих отношениях, это прорывалось в его замечаниях, хотя, конечно, следовало иметь в виду, что шах учитывал – с собеседником из какой страны он ведет разговор.
Он не раз говорил, что у него гораздо больше трудностей в отношениях с США, чем с какой-либо другой страной, едко высмеивал кампанию в «защиту прав человека», которую вела администрация Картера. Чувствовалось, что с приходом Картера к власти в ирано-американских отношениях первоначально наступил некоторый холодок. Никсон и Киссинджер были явно более по душе шаху, чем Картер и Бжезинский. Шах хотел встретиться с Картером, послал даже шахиню в США для подготовки своего визита, однако поездку в США мог осуществить только в ноябре 1977 года – через год после прихода к власти Картера.
Во время пребывания шаха в США состоялись бурные антишахские демонстрации. По иранскому телевидению показывали церемонию встречи шаха на лужайке Белого дома. Шах вытирал слезы, но не от избытка чувств – рядом полиция разгоняла демонстрантов, обильно применяя слезоточивый газ.
Его личный друг – иранский посол в США Захеди – устроил контрдемонстрацию, прошахскую, не жалел денег, чтобы свезти в Вашингтон нанятых для этой цели иранцев, проживающих в США. Однако это не улучшило результаты визита. Шах подозревал американские власти в попустительстве антишахским демонстрантам. Он не мог себе представить, как это американская администрация с ее мощными спецслужбами не могла обеспечить ему достойный прием. Он даже начал подозревать, что американцы не очень-то рассчитывают на прочность шахского престола, это следовало из его замечаний в беседах со мной после возвращения из США.
Поскольку переговоры с Картером в чем-то, видимо, не ладились, шах прибегнул к оригинальному способу давления.
В один из дней, когда шах находился в США, мне по телефону позвонил тогдашний премьер-министр Амузгар, находившийся в Тегеране. Разговор был необычным, тем более что он велся по городскому телефону, который, как хорошо знал шах и Амузгар, прослушивался иранскими спецслужбами, где было немалое числе американских советников, т. е. практически американцами.
Амузгар сообщил, что шах вызвал его по телефону из Вашингтона и просил передать советскому послу его положительные решения по ряду крупных вопросов советско-иранских отношений, в том числе о закупке в нашей стране ракет (!) (хотя об этом ранее и речи не было). Решения шаха и новые просьбы к Советскому Союзу как бы свидетельствовали о том, что Иран собирается идти на серьезное улучшение своих отношений с Советским Союзом. Никакой срочности в передаче таких решений, тем более по открытому телефону, не было, ясно, что это была своеобразная демонстрация перед США «независимости» шаха.
