Надежда Дурова - Бегунова Алла Игоревна (бесплатные книги полный формат txt) 📗
Последнее десятилетие у нас в стране ознаменовалось бурным всплеском интереса к отечественной истории. Потомками и родственниками «кавалерист-девицы» стали называть себя некоторые известные люди. Например, в газете «Известия» 13 февраля 1998 года (с. 7) актер Театра на Малой Бронной (г. Москва) Л.К. Дуров сообщил, что его «родственницей была кавалерист-девица Надежда Дурова, Пушкин вспоминал об одном из моих предков, сарапульском городничем Дурове, обставившем его в карты». В газете «Комсомольская правда» 26 декабря 1997 года (с. 18–19) было опубликовано интервью «Наталья Дурова – повелительница зверей» с директором Театра зверей (г. Москва) ныне покойной дрессировщицей Н.Ю. Дуровой, в котором она сказала: «За этим яшмовым столом… когда-то сидел Пушкин. Правил заметки Надежды Андреевны. Ведь в отставке моя прапрабабушка стала писательницей, встречалась с Александром Сергеевичем…»
Однако известно, что основателями знаменитой цирковой династии были Анатолий и Владимир Дуровы, представители старинного рода дворян Дуровых из Московской губернии. В этих же публикациях уважаемые артисты как раз и приводят факт, подтверждающий их принадлежность именно к этой фамилии.
«Лев Дуров: Театр – заведение странное»: «Род Дуровых известен с 1540 года – мы занимаем шестую часть всех геральдических книг…»
«Наталья Дурова – повелительница зверей»: Дуровы – старый дворянский военный род. Первое упоминание относится к 1540 году: как о «служилых людях Ивана Грозного…»
Настоящими прямыми потомками «кавалерист-девицы» могли быть только дети ее сына Ивана Васильевича Чернова. Как указывают некоторые исследователи, он просил у матери разрешения на брак где-то между 1830-м и 1840-м годами. Но кто была его невеста, где они проживали, родились ли в этом браке дети? – все это пока узнать не удалось.
Глава вторая. Детство и отрочество Надежды Дуровой
«С этого достопамятного дня жизни моей отец вверил меня промыслу Божию и смотрению флангового гусара АСТАХОВА, находившемуся неотлучно при батюшке, как на квартире, так и в походе. Я только ночью была в комнате матери моей; но как только батюшка вставал и уходил, тотчас уносили меня. Воспитатель мой Астахов по целым дням носил меня на руках, ходил со мною на эскадронную конюшню, сажал на лошадей, давал поиграть пистолетом, махал саблею, и я хлопала руками и хохотала при виде сыплющихся искр и блестящей стали; вечером он приносил меня к музыкантам, игравшим пред зорею разные штучки; я слушала и, наконец, засыпала. Только сонную и можно было отнесть меня в горницу; но когда я не спала, то при одном виде материной комнаты я обмирала от страха и с воплем хваталась обеими руками за шею Астахова… Взяв меня из рук Астахова, мать моя не могла уже ни одной минуты быть ни покойна, ни весела; всякий день я сердила ее странными выходками и рыцарским духом своим; я знала твердо все командные слова, любила до безумия лошадей. И когда матушка хотела заставить меня вязать шнурок, то я с плачем просила, чтоб она дала мне пистолет, как я говорила, пощелкать; одним словом, я воспользовалась как нельзя лучше воспитанием, данным мне Астаховым! С каждым днем воинственные мои наклонности усиливались, и с каждым днем более мать не любила меня. Я ничего не забыла из того, чему научилась, находясь беспрестанно с гусарами; бегала и скакала по горнице во всех направлениях, кричала во весь голос: „Эскадрон! Направо заезжай! С места марш-марш!“ Тетки мои хохотали, а матушка, которую все это приводило в отчаяние, не знала границ своей досаде, брала меня в свою горницу, ставила в угол и бранью и угрозами заставляла горько плакать.
Отец мой получил место городничего в одном из уездных городов и отправился туда со всем своим семейством; мать моя, от всей души меня не любившая кажется, как нарочно делала все, что могло усилить и утвердить и без того необоримую страсть мою к свободе и военной жизни: она не позволяла мне гулять в саду, не позволяла отлучаться от нее ни на полчаса; я должна была целый день сидеть в ее горнице и плесть кружева; она сама учила меня шить и вязать, и видя, что все в руках моих и рвется и ломается, она сердилась, выходила из себя и била меня очень больно по рукам…»
Как свидетельствуют документы, отец героини А.В. Дуров в гусарах никогда не служил. В рядах армии он провел двадцать с половиной лет и значительную часть этого срока был обер-офицером в пехоте, а только полтора года: с марта 1787-го по июль 1788-го – являлся ротмистром Полтавского легкоконного полка.
По реформе, которую в 1783–1786 годах провел светлейший князь генерал-фельдмаршал Г.А. Потемкин-Таврический, президент Военной коллегии, поселенные гусарские и пикинерные полки были преобразованы в регулярные легкоконные. Состав русской кавалерии стал следующим: 13 легкоконных полков, 4 конноегерских, 4 драгунских, 17 карабинерных в 5 кирасирских [19]. По штатному расписанию кирасирские, карабинерные и легкоконные полки имели шесть эскадронов: 35 офицеров, 72 унтер-офицера, 828 рядовых, 12 трубачей и 2 литаврщика, 33 мастеровых, 31 нестроевого и 30 извозщиков. Всего в эскадроне – 159 человек и 151 строевая лошадь, в полку – 1105 человек, 907 строевых лошадей. На вооружении в легкоконных полках состояли сабли, пистолеты (каждому строевому чину – по паре, при седле в ольстрах) и карабины (только у рядовых). Из амуниции были портупея из белой яловой кожи, на которой носили саблю, и патронная сума (лядунка) из черной кожи и на перевязи – также из белой яловой кожи. Ее надевали через левое плечо.
В 1786 году Потемкин осуществил коренную реформу обмундирования, замахнувшись на святая святых – тогдашний европейский военный мундир. Вместо длиннополых кафтанов легкоконники получили короткие куртки из синего сукна с красными отложными воротниками, обшлагами и лацканами на груди; вместо треугольных шляп – каски, сделанные из поярка, с козырьками спереди и гребнями из белой шерсти наверху; вместо лосин и ботфортов – красные шаровары поверх коротких сапог с привинтными шпорами. Летом нижние чины надевали вместо суконных курток и штанов вещи того же покроя, но из белого фламского полотна. Зимой – белый суконный плащ [20].
Такую форменную одежду имел «фланговый гусар Астахов», то есть тот солдат Полтавского легкоконного полка, которому и было, вероятно, поручено в 1778–1788 годах смотреть за малолетней дочерью ротмистра Дурова. Как видно из описания, Надежда Андреевна сохранила к своему «усатому няню» самые теплые чувства на всю жизнь.
Офицеры российской армии при реформе Потемкина удержали прежнюю униформу. Таким образом, девочка Надя могла видеть своего отца в длиннополом синем кафтане с серебряными пуговицами, в белом камзоле и узких штанах с высокими сапогами, в черной шляпе из фетра. Уставная прическа офицеров также не претерпела изменений: букли, завитые над ушами, и коса сзади, заплетаемая с черной лентой. На парады и смотры волосы пудрили.
Фельдмаршал, светлейший князь Потемкин-Таврический, уделял большое внимание боевой подготовке легкой конницы. В приказе от 27 января 1789 года он писал: «Господа полковые командиры должны употребить все старание поставить свои полки соответственно званию легкоконных; для сего убегать должны неги, употребляемой для лошадей в коннице так называемой тяжелой, которая тяжела только сама по себе, а не ударом по неприятелю. Лошадей заводских отнюдь не иметь, людям сидеть вольно, действовать саблей хорошо, оборачиваться частями и поодиночке проворно… Иметь о людях большее попечение, нежели о лошадях, и для того меньше мучить чишением лошадей, ибо не в сем состоит краса полка, но в приведении его в исправность, нужную к бою…» В других приказах светлейший князь внушал офицерам, что «солдаты должны сидеть на лошади крепко, со свободою, какую казаки имеют, а не по манежному принуждению, и стремена чтоб были недлинны…».
