Шкура лисы - Скворцов Валериан (электронные книги бесплатно .txt) 📗

Шпион должен четко себе представлять, что контрразведка сконцентрирует внимание именно там, где идеология затеянной ею ловушки тесно привязана к игре на его главной цели, на его конкретных личных особенностях и слабостях. Охотник за ним будет не просто сидеть у ловушки, он займется ещё и активным заманиванием в неё агента. Кто первый в этой дуэли заметит что-то или кого-то, тот и получит возможность, образно говоря, сделать первый и, возможно, последний победный выстрел. Это очень важный момент именно в нем закладывается успех или провал операции. И, если охотник за шпионом опередил шпиона, его главным оружием становится — рано или поздно, но непременно — допрос.

Один из высокопоставленных чинов спецслужб, оказавшихся в ловушке, Владимир Крючков, последний председатель КГБ СССР, оставил интересные свидетельства о том, что такое по психологическому и нравственному воздействию допросы и очные ставки, через которые ему довелось пройти в Лефортово после августовского путча 1991 года.

Наиболее характерные выдержки:

«По нагрузке допрос — процедура изнуряющая, очная ставка — ещё тяжелее. О взаимопонимании между допрашиваемым и следователем не может быть и речи. После допроса или очной ставки — глубокие раздумья, внутренняя борьба и одна, не покидающая тебя навязчивая мысль: кому и зачем это нужно?

…В тюрьме чувствуешь, как напряженно работает мозг, как без всякой шелухи выдает оценки, ищет выход…

Но я понимал и другое: на меня пытаются оказать психологическое давление. Стали чаще менять сокамерников, их число увеличивалось, ужесточался порядок общения с адвокатом…

Неравенство сторон — следователя и подследственного — ощущается практически во всем. Во-первых, следователь хозяин времени: день, час, продолжительность допроса, перерывы в работе с подследственным — все в его власти. Характер, направленность допроса также определяются следователем: он подбирает вопросы, очередность постановки, вокруг одних может кружить часами, по другим скользить. Внезапность темы допроса — излюбленный прием, хотя он мало что дает.

Многократный допрос по одним и тем же эпизодам, дополнительные вопросы, уточнения сопровождаются, как правило, подчеркиванием, что он, следователь, только и думает, как бы мне, бедолаге, помочь. Иногда даже становится неудобно оттого, что он усердствует, а ты не ценишь его стараний. Вдруг следователь выходит из себя, изображает обиженного, утверждает, что хотел бы помочь, а подследственный делает себе хуже. Много и других дешевых примитивных приемов, но они, как ни странно, иногда срабатывают, помогают следствию.

Причина в том же незавидном положении подследственного — он готов ухватиться за любую соломинку, связывая с ней надежду на спасение. Подследственный даже может наговорить на себя лишнее!

Все уловки приносят только временный успех, только в ходе предварительного расследования, о чем следователи забывают. В судебном заседании «успех» оборачивается брешью и компрометацией следствия».

Боб Шпиган рассказывал курсантам Алексеевских информационных курсов о своей отсидке под следствием в течение двадцати месяцев в Гонконге в бытность этого города британской колонией. Боб оказался за решеткой за превышение полномочий — выследил двух новозеландцев, выкравших партию сырых алмазов в Амстердаме, и допросил их «с пристрастием». Камни возвратили владельцам, а Боба, подставленного подельщиками поисковиков бриллиантового сырья, засадили в тюрьму. Кто-то, как говорил детектив, позаботился о поступлении в полицию свидетельств его причастности к контрабандной торговле опиумом.

В первую же ночь в портовой тюрьме Шпиган поставил себе задачу: «пережить, хотя бы на один час доносчиков». Месяцы шли, казалось, что неволя и допросы не кончатся никогда, но он оставался верен своей «идее-фикс» — пережить «их». Он видел, как европейские сокамерники в этой азиатской тюрьме теряли надежду, впадали в отчаяние и переставали есть. Их живьем пожирало чувство обреченности, а Боб-то знал, что обреченность только изобретение следователей, выдумка глупее, чем сказка о том, что «преступнику положено сидеть в тюрьме». Он не позволял унынию и злобе овладевать собою, поскольку и то, и другое выматывали силы, он экономил в себе «что только мог». Другие отворачивались от реальности, погружались воспоминаниями в прошлое, теряли чувство времени… Боб Шпиган был устремлен всеми помыслами и надеждами в будущее.

«За пятнадцать лет своей авантюрной жизни, — сказал он, — я ввязывался во многие свалки, но тюремную битву, самую трудную, мне приходилось вести против самого себя…»

Примечательно, насколько эти слова перекликается с рассказом, поведанным почти тридцать лет спустя Григорием Пасько, капитаном второго ранга ВМС РФ. Проведя в камере Владивостокского СИЗО свои двадцать месяцев, включая восемь в одиночке, он записал:

Разумеется, на кафедре Алексеевских информационных курсов под Брюсселем Боб Шпиган появился много позже своих тюремных университетов. Трудно сказать, таким же энергичным и жизнерадостным он выходил из камеры или нет. Но и спустя пять, а может и семь лет после гонконгской отсидки он, хотя и производил впечатление «человека без возраста», все же держался нарочито по-мальчишески. На занятиях, если Боб распалялся, трудно было понять, кто же перед слушателями — детектив международного класса или святоша. Все-таки тюрьма надломила его. Он стал преподавателем потому, что не мог больше работать в полную силу.

«В камере, — сказал он, — мне хотелось, чтобы на меня всегда падал свет, излучаемый Господом. Я был благодарен Ему за силу моего отчаяния. Оно позволяло мне вырываться из апатии…».

А допросы? Как он боролся на допросах?

Боб Шпиган ответил: «Следствие может вытащить из вас, хотя бы клещами, любые показания. Однако, что именно эти показания должны доказывать зависит только от вас».

Может, так с ним и было. Но рубцы от клещей на руках, судя по всему, остались. Боб никогда не появлялся на внутренней лужайке Алексеевского кампуса в рубашке с короткими или закатанными рукавами.

Раздел девятый

«Гамбургский счет»

Разведка подобно политике есть искусство возможного. Профессиональные шпионы по найму затрачивают значительную часть времени и усилий на то, чтобы приспособить это искусство к специфике своего ремесла. Шпионы придают большое значение выявлению всех, включая незначительные и сомнительные, ситуационных возможностей, прикидывая будущий баланс исхода дела. Даже относительно слабый деловой и финансовый расчет, если его подкрепить скрупулезным изучением мелочей и прошлым опытом, может лечь в основу предприятия.

Шпион и его работодатель хорошо осведомлены относительно суровых реальностей и низменной суетности своих забот. Будучи людьми прагматичными, оба знают, где именно положено обретаться им в общей схеме человеческих отношений. Но тот и другой лучше кого-либо знают также, во-первых, собственную цену, во-вторых, цену за последствия рисков, которые несут, и, в-третьих, цену продукта своего производства, который никакими иными путями не добывается. Сложив все эти моменты в некоей формуле, они и выставляют шпионские ценники на информацию или PR-акции по своей линии.

Шпионская деятельность, как и всякое свободное индивидуальное предпринимательство, является эффективной тогда и там, когда и где она с финансовой точки зрения ведется расчетливо, экономно и избирательно. Какой смысл затевать чрезмерно расходную и, вполне возможно, сурово наказуемую уголовно операцию, если информацию или какие-то PR-компоненты, запрашиваемые заказчиком, можно получить с помощью менее дорогих и «мягких средств» — путем перегонки прессы, передач радио и телевидения, через запуск масс-медийной шумихи, из материалов публичной библиотеки, Интернета или по запросу у правительственного или частного агентства, имеющего право продавать ее? Наконец, отчего бы просто не предоставить клиенту соответствующую аппаратуру вроде перехватчика светодиодных импульсов, который подслушает полностью и без остатка «электронный шепот» любых компьютеров с достаточного расстояния даже, скажем, через бронированное стекло, и не оставит никаких следов? И так далее…