Агент. Моя жизнь в трех разведках - Штиллер Вернер (книги TXT) 📗
В 1994 году я обедал во Франкфурте с бывшим руководителем Федерального ведомства по охране конституции Херибертом Хелленбройхом, впоследствии на короткое время также ставшим президентом БНД. Он рассказал мне, что незадолго до этого ужинал с Маркусом Вольфом. По словам Хелленбройха, Вольф постоянно заботился о том, чтобы бокал Хелленбройха не оставался пустым.
От Хелленбройха это не скрылось, и он постарался быть осторожным. Позже, когда Вольф решил, что вино уже возымело свое действие на Хелленбройха, он спросил: — Скажите‑ка, господин Хелленбройх, с этой злополучной фотосъемкой в Стокгольме, там вы больше ничего еще не заметили? Хелленбройх в деловом тоне ответил, что нет. А мне он сказал: — И сразу стало видно, что у Маркуса Вольфа после этих слов камень с души свалился. Он вздохнул, и ему явно стало легче.
Я сам много раз видел, что Маркус Вольф в любой ситуации всегда все держал под контролем, на все сто процентов. То есть, речь тогда шла о чем‑то на самом деле очень важном. ООП в то время вполне могла бы ликвидировать предположительного агента Израиля, которому она доверилась.
Разумеется, это все лишь версии, но в мире разведок, на мой взгляд, не бывает ничего невозможного.
«РАЗВЕДЧИКИ» КАК ГЕРОИ ДЕЛА СОЦИАЛИЗМА?
Руководство ГДР и руководство МГБ не любили слово «агент», хотя оно в переводе означает всего лишь «действующий» и не более того. Нет, это слово официально носило отрицательный оттенок, и поэтому должно было применяться только к тем, кто действовал по заданию западных, империалистических секретных служб. Социалистические шпионы напротив всегда назывались «разведчиками», а внутри самого МГБ просто использовался термин «неофициальные сотрудники» (НС). В фильмах и книгах их тоже представляли в героическом виде как «патриотов». Их мотивация всегда основывалась на политико — идеологической убежденности в преимуществах социалистической идеи и на неприятии милитаристских потуг империалистических сил и организаций — черно — белая картина без какой‑либо дифференциации. Однако, реальность в большинстве случаев выглядела иначе, в чем мне достаточно часто приходилось убеждаться на примере отозванных назад западных НС. Если действовавшие в оперативной зоне информаторы ГДР попадали в поле зрения западной контрразведки, или появлялись серьезные проблемы в их частном окружении, НС временно «отключали» (прерывали связь), или в случае особой опасности отзывали в ГДР. Для многих из них, довольно долгое время проживших «снаружи» и изображавшихся МГБ как героические патриоты, привлекательный прежде образ реально существующего социализма после возвращения давал глубокие трещины. Они представляли жизнь в ГДР совсем не такой: постоянно контролируемой, ограниченной в духовном плане и полной повседневных бытовых проблем и дефицита. Некоторые НС, которые не были посланы, а выросли на Западе, предпочитали оставаться там даже в экстренных ситуациях и готовы были попасть под уголовное преследование, лишь бы не ехать в унылую и бедную ГДР. Но также и переселенные из ГДР агенты, как например, мой НС «Штурм», тоже больше не хотели возвращаться на старую родину. Большинство из них хорошо устроились на новой родине, жили в материально обеспеченных условиях отношениях и знали ГДР по своим поездкам на агентурные встречи и из сообщений контактных лиц. Больше всего многих пугала перспектива лишиться права ездить по миру и до выхода на пенсию оставаться запертым в пределах Восточного блока, потому что у них уже были друзья во многих других странах. Тех, кто, тем не менее, решился выполнить приказ центра ГУР о возвращении, вначале, естественно, ожидал сердечный прием. Им вручали ордена, воспевали как «беззаветных патриотов», и они получали хорошие квартиры и привлекательные места работы. Если возможно, перевозили даже их домашнюю обстановку с Запада. Но несколько позже, как правило, наступало отрезвление. Среди моих знакомых НС, отозванных с Запада в ГДР, не было ни одного, кто действительно бы чувствовал себя как дома на новой старой родине и хорошо бы адаптировался. Особенно убедительно это можно показать на двух примерах.
Геофизик Армин Рауфайзен, псевдоним «Кох», переселился в 1957 году в Западную Германию и вскоре получил там должность начальника отдела фирмы «Пройссаг АГ» в Ганновере, откуда он отправлял разведывательную информацию до момента ареста в январе 1979 года. Я не знал Рауфайзена лично, но в привезенных мной сопроводительных списках материалов он упоминался неоднократно, поэтому Федеральному ведомству уголовной полиции относительно легко удалось идентифицировать его. В документах МГБ подтверждается хорошая работа разведчика, которая принесла «большую политическую и экономическую пользу». «Его работа отличалась инициативой, предусмотрительностью, готовностью идти на риск, работоспособностью и очевидной дисциплиной». В качестве признания успехов его работы и показанного им поведения НС 1 октября 1967 года даже был включен в кадры как активный офицер МГБ, что случалось очень редко. Последним его званием был старший лейтенант. МГБ было настолько довольно достижениями «Коха», что впоследствии его наградили Боевым орденом ГДР и даже Орденом за заслуги перед отечеством.
После моего перехода Рауфайзена предупредили о возможной опасности и порекомендовали ему срочно вернуться в ГДР. Ничего не сообщив семье об истинных причинах, он с женой и двумя сыновьями приехал 22 января 1979 года в Восточный Берлин. Когда там выяснилось, что действительно произошло, семья взбунтовалась и хотела вернуться в Ганновер. Уже совершеннолетний сын Михаэль отказался подписывать заявление на гражданство ГДР, после чего ему в декабре 1979 года, наконец, снова позволили уехать. Несовершеннолетний сын Томас вынужден был остаться с родителями в ГДР. Так как у Рауфайзена внезапно появился теперь родственник первой степени в Федеративной республике, его уволили из кадрового состава Министерства государственной безопасности. Официальные лица ГДР отвернулись от него. Семья подала заявление на выезд, но оно было отклонено. Рауфайзен не захотел с этим смириться и принялся зондировать возможности выезда и возможности бегства. Среди прочего, он установил контакты с «конторой», занимавшейся перевозкой людей за границу, с западногерманскими журналистами и с посольством ФРГ в Будапеште. Наконец, он от отчаяния обратился в универсальном магазине «Центрум» в Восточном Берлине к офицеру американской военной миссии в Западном Берлине, который как раз заехал туда за покупками. Затем последовали две тайные встречи, в ходе которых Рауфайзена в самых общих словах расспрашивали об его положении.
Эти контакты не остались в тайне от контрразведки МГБ, тем более, что один НС из нижнесаксонской полиции государственной безопасности в городе Целле тоже сообщил об этом. 11 сентября 1981 года семья была арестована и предана суду после года предварительного заключения. С 14 по 16 сентября 1982 годом состоялся судебный процесс перед Первой коллегией по уголовным делам военного трибунала первой инстанции в Восточном Берлине. Некогда награжденный самыми высшими орденами разведчик обвинялся в шпионаже с особо отягчающими обстоятельствами, изменнической шпионской деятельности и попытке незаконного перехода границы при отягчающих обстоятельствах. Конкретно его обвинили в том, что он является завербованным агентом БНД и американской разведки ЦРУ и выдал им методы работы МГБ, а также личные данные семи разведчиков и курьеров. Однако, обвинительный акт умолчал, что данные семь разведчиков и курьеров были отозванными в ГДР НС, которым не угрожала никакая опасность. «Заслуженному сотруднику государственной безопасности» дали пожизненное заключение — в точности, как это было запланировано заранее и предписано министром Мильке. Его жена получила семь лет тюрьмы, сын Томас три года.
Все трое должны были отбывать наказание в тюрьме Баутцен II, причем полный срок, хотя первоначально было запланировано позволить их выкупить. Наконец, Томас смог в сентябре 1984 года уехать к своему брату в Ганновер. 12 октября 1987 года Армин Рауфайзен умер при невыясненных до сегодняшнего дня обстоятельствах после операции на желчном пузыре в тюремной больнице Лейпциг — Мойсдорф. Официальной причиной смерти указали эмболию легочной артерии. Но даже после этого его жену Шарлотту еще не освободили. Только после отбытия полного срока ее выпустили осенью 1988 года, но и тогда ей пришлось еще до апреля 1989 года ждать разрешения на выезд в Федеративную республику.
