Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир (читать книги онлайн полностью без регистрации .TXT) 📗
Село Хлебниково представляло собой в то время «медвежий угол», затерянный в густых лесах. И хотя расстояние от райцентра было всего 25 километров, добраться туда было далеко не просто. Поселились в избе раскулаченной семьи. В одной половине жили мы, в другой — мать репрессированного кулака, которой было разрешено остаться. К нам, детям, она относилась довольно хорошо, иногда даже угощала чем-нибудь. Усадьба же была разорена дотла в период коллективизации. От добротных некогда ворот осталась одна крыша на двух дубовых столбах, забор растащили, большой огород за домом зарос бурьяном и крапивой, некогда цветущий сад одичал. Печать запустения царила на всем в этом разоренном хозяйстве. Отец с утра до поздней ночи пропадал на работе, мать томилась без дела, старший брат ходил в школу, я же с ватагой деревенских мальчишек мотался по оврагам и буеракам, играли в лапту, в ножик, гоняли обруч по пыльной улице. Мать вскоре уехала в райцентр, где продолжала работать в райкоме. Мы с отцом остались одни, о нас заботилась бабушка.
А трактора в МТС то и дело выходили из строя. Постоянно плавились подшипники, и оперуполномоченные НКВД приезжали искать саботажников и диверсантов. Кое-кого забирали, но вскоре выпускали, так как выяснилось, что имел место заводской брак и никто специально песок в подшипники не подсыпал. Отгремела финская война. Мы переехали обратно в райцентр Мари-Турек, где отец получил какую-то незначительную должность в райисполкоме. Старший брат пошел в восьмой класс, я— в первый. Родился младший брат.
Сорок первый год. Грянула Великая Отечественная война. В полдень 22 июня по радио выступал Молотов. Мать дни и ночи стучала на машинке в военкомате. Шла всеобщая мобилизация, и она работала в призывной медкомиссии. Отец, которому уже было под пятьдесят, был на брони, не вылезая из лесов, где руководил лесозаготовками для фронта. Небогатый марийский край отдавал для фронта все до последней нитки. В селах вязали рукавицы, носки, шили полушубки, валяли валенки. Вскоре наступил голод. Хлеба иждивенцам, а я был таковым, давали по 150–200 граммов. Ел свою порцию долго, отламывая по кусочку. Лакомством считалась картофелина, нарезанная кружочками и запеченная прямо на чугунной плите, топившейся дровами. Картофельную шелуху сушили, мололи на мельнице и, добавив щепотку муки, сушеной лебеды, а иногда и торфа, жарили на рыбьем жире или на воске, благо хоть эти продукты были в достатке. Всеми силами спасали моего младшего брата, родившегося за год до войны. Каким-то чудом добывали для него пол-литра молока, за которым я ходил в мороз и в стужу на окраину села Мари-Турек к ветеринару, державшему корову, единственную на весь райцентр. Бабушка самоотверженно спасала нас всех троих от голода. Обходя дома знакомых, она брала вещи для продажи и шла на толкучку, где их продавала, всегда принося с собой буханку хлеба пли кринку молока.
Старший брат в 1943 году ушел в семнадцать лет добровольцем в армию. В апреле 1944 года отцу удалось, благодаря опыту работы на Украине и знанию украинского языка, получить назначение в освобожденную часть Украины. Выехали из Мари-Турека 4 апреля 1944 года. Кругом еще лежал глубокий снег, а по ночам здорово подмораживало. Ехали на двух санях, нагруженных домашним скарбом, в том числе, конечно, классическим бабушкиным сундуком. Друзья пришли проводить меня. Генка Неверов — сын директора школы, погибшего под Харьковом в сорок втором, подарил мне самое дорогое, что у него было, — ножовку по дереву. Я не хотел брать, зная, как она ему дорога, но он мне все же ее вручил. До места назначения добирались целый месяц. Сначала — трое суток по большаку на санях до Йошкар-Олы, столицы МА ССР. Сани наши не раз опрокидывались в сугроб, и мы все летели в него: отец, мать, бабушка, трехлетний младший братишка и я, двенадцати лет. Когда замерзали— бежали за санями. Но было начало апреля, и солнце днем начинало уже изрядно пригревать, так что в Йошкар-Олу (Красный город) уже въезжали по воде. Наши изможденные лошади с трудом тащили сани по растаявшим, покрытым конским навозом, разбитым улицам Йошкар-Олы. Оставив нас у наших давних друзей по Мари-Туреку Решеткиных, отец поехал сдавать багаж и определять на ночлег конюха и лошадей, которым на следующий день предстоял обратный путь длиною в сто километров.
Мы в зеленом плацкартном вагоне пассажирского поезда Йошкар-Ола — Казань. Последний раз я ехал по железной дороге в двухлетнем возрасте и, естественно, ничего не помнил. Станция Казань. Через многочисленные пути пробираемся в эвакопункт. Согнувшись, пролезаем под вагонами товарняков. И вдруг — перед нами оскаленная морда огромной овчарки, рвущейся с поводка. Кругом солдаты-конвоиры с автоматами на изготовку. Еще две сторожевые собаки. И люди, сидящие рядами с руками за голову. Все в серых ватниках и серых поношенных шапках. Их лица также землисто-серые. Вагон с решетками на окнах. Люди сидят лицом в нашу сторону и смотрят на нас впалыми глазами; начальник конвоя, яростно размахивая руками, что-то нам кричит, но слова его заглушаются шипением пара от проходящего паровоза. Отец, мать, бабушка и мы с братом размещаемся на ночь в эвакопункте — в огромном зале коек на пятьдесят. Ночью не спится. Тревожно кричат паровозы. В свете прожекторов медленно проползает поезд с платформами, на которых стоят огромные махины танков желтого и зеленого цвета — немецкие «тигры», «пантеры» и «фердинанды». Многие машины зияют черными отверстиями, борта в саже, развороченные башни. Солдат без руки, приподнявшись на койке, сказал мне, что это немецкая техника с полей Курской битвы. Теперь она направляется на переплавку на заводы Урала.
То пассажирскими, а то и товарными поездами мы пробирались на Украину. Подолгу простаивали на запасных путях, пропуская воинские эшелоны. Поездам этим всегда давали зеленый свет. Все больше ощущалось дыхание войны.
Пенза I, Пенза II, Рузаевка, станция Лиски Воронежской области— это уже территория, где был остановлен враг. Кругом воронки, стреляные гильзы от зенитных пулеметов. Украина, Харьков. Вокзал — сплошные руины. Где-то из стены под этими руинами торчит кран, а из него непрерывной струйкой течет вода. Умываются обнаженные по пояс солдаты. Водопровод уже работает, хотя кругом все начисто разрушено. У водоразборных колонок стоят очереди за водой с ведрами, банками, бутылками. Пирожки!!! Прямо на улице! Этакие большие пирожки! Просто огромные! И дешевые! Пирожки с фасолью, с картошкой! Вареная картошка со сметаной! Вволю! Такого изобилия в еде мы давно не видели! Такого богатства! Таких деликатесов! В растерзанной, разграбленной, недавно освобожденной Украине и вдруг — с едой так вольготно! А огромный «блошиный» рынок Харькова! Там было все — от кильки до хромовых сапог, порой на картонной подошве, искусно сделанной под кожу: выйдешь из дому в дождливую погоду, а домой вернешься в одних голенищах. Море людей. И над всем этим скопищем людским скорбные звуки трубы: слепой музыкант, уставившись в небо незрячим взглядом, играл «Ермака». Играл искусно. Обожженное, все в шрамах лицо его становилось багровым от натуги. Люди стояли и слушали, клали деньги в его засаленную кепку.
Поезд медленно, но верно приближался к Киеву. Перед самой Дарницей наш вагон отцепили, так как лопнула рессора. Отец ушел добывать хлеб. Вагон тем временем починили, прицепили к какому-то составу, и мы поехали, без отца. Каким-то образом он сумел уже под самым Киевом нас нагнать. Отец притащил пять огромных желтых караваев из кукурузной муки. Паляницы эти очень крошились, хотя были необыкновенно вкусными. Ночью в небе над нами летали ночные истребители. Доносились глухие раскаты грома. Оказывается, бомбили Дарницу. Утром, проезжая территорию, подвергшуюся бомбежке, мы видели воронки от бомб, убитую лошадь, разбитые зенитки на берегу Днепра, сгоревший тягач.
На горизонте Киев. Сверкающий остатками позолоты, зияющий черными провалами купол Киево-Печерской лавры. Поезд медленно движется по временному шаткому деревянному мосту через Днепр, наведенному саперами сразу после освобождения Киева. На площадках моста — зенитные установки, часовые. В вечернем небе над Киевом, помигивая зелеными огоньками, барражируют ночные истребители. Заночевали на площади перед вокзалом, наполовину разрушенном, положив наш старый фамильный ковер прямо на асфальт и укрывшись всем, что у нас было. Ночью бомбили аэродром, находившийся неподалеку. Одна крупная фугаска грохнула где-то совсем рядом. Земля заходила ходуном. Тошнота подступила к горлу.
