Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс - Сладков Александр Валерьевич (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
– А ребят?
– Тоже.
Я лежу под простыней в вертолете. Спиной, сквозь брезент носилок ощущаю холодное, ребристое дно салона МИ‑8. Рядом Леня. Уклейн, несмотря на контузию, от госпитализации отказался. Он уже должен спуститься в село, на нашу съемную хату. Возьмет вещи и отправится во Владикавказ по земле. Винт набирает обороты. Нас подбрасывает в небо, секунд пять покачивает на контрольном висении, а потом нежно уносит куда-то вдаль. Леня ерзает, морщится. К нему склоняется сопровождающая нас красивая медсестра. Громко спрашивает, перекрикивая гул винтов:
– Что такое?
– Что-то рука мерзнет.
– Давайте помассирую.
Медсестра нежно гладит Леню по руке. Я оживляюсь.
– Что-то и у меня нога подмерзает.
– Сладков, помолчи!
Это Хрулев. Лицо у него бледное, как бумага. Он тоже лежит на носилках на алюминиевом полу вертолета.
Промедол сладко растекается по мозгам. Я засыпаю в качающемся салоне, как в люльке. Нога не болит. Голова слегка кружится. Надо мной склоняется мама. Аккуратно поправляет маленькую подушечку под моей маленькой головой. Я новорожденный. Мне тепло, мне комфортно. И я снова, уже во сне, закрываю глаза.
Шшшарк! Не слишком-то церемонясь, меня проволакивают по салону и, как-то ненадежно приподняв, головой вперед извлекают на воздух. Аэродром Беслан. Дверь вертолета сдвинута, маленький трап вывешен. Едва опустив на бетонку, носилки вновь поднимают и задвигают в зеленый армейский УАЗик. Мытарства раненых… Я знаю наш будущий путь наизусть, во всех подробностях. Столько снимать в госпиталях… Сейчас отвезут в приемное отделение. Там осмотр, опрос… А потом на операционный стол.
Мне вдруг вспомнился доктор с блестящей трубочкой. Тот, что в Джаве. Зря я, об этом лучше сейчас не думать. Вот Леня, ему хорошо. Две пули, и обе навылет. Класс! Ходи себе на перевязки, болтай с медсестрами, и никаких операций. А у меня… Вспоминаю: у папы был друг, замполит полка. Так ему в Афганистане после подрыва отняли передние части ступней. Только пятки остались. Как копыта. Вот он мучился! Культи разъезжались в стороны, ему тяжело было ходить. Операции ему делали, одну, вторую, третью. Как-то их укрепляли, пятки его. А что меня ждет? Вон Сереге Говорухину в феврале 95‑го пуля попала в икру. Вроде нормально, навылет. А потом ногу оттяпали. А Валерка, мой друг? В 2004‑м боевики напали на Ингушетию. Басаев командовал. Тфу ты, тоже одноногий! Валеркину группу перекинули в самое пекло. Народу тогда погибло… И вот уже ночь. Позади сутки боя. Боеприпасов мизер, да и силы уже на исходе. Группа Валеры лежит в темноте, ждет, когда можно будет ретироваться. И тут метрах в десяти шарканье, позвякивание… Боевики! Длинная такая колонна! Валят из города. Спецназовцы замерли. Все бы хорошо, только вот у пулеметчика Сереги вдруг заиграл телефон. И не какую-то «Мурку», а гимн Российской Федерации. Секундное замешательство, а потом наши как дали из всех стволов! Последнее, что в магазинах осталось. Бой не бой, но осколок в пятку Валера тогда заработал. Положили в госпиталь, но доставать не стали. Он потом сам выходить начал, осколок-то. В Дагестане, в командировке. Опять же хирурги, операция и все такое прочее.
– Рука сильно мерзнет!
Вот Леня придумал фокус! Другая медсестра, но тоже симпатичная, массирует ему руку, пока нас везет УАЗик.
Мы завидуем.
– Лень, побойся Бога, на дворе плюс двадцать пять! Смотри не отморозь!
Старший машины, что возле водителя, оборачивается в салон.
– Напрасно вы смеетесь. Может, у него артерия перебита. А это не есть хорошо.
Госпиталь. Приемное отделение. Короткий опрос. Я прыгаю на здоровой ноге вслед за медсестрой. Темное помещение. На полу коричневый кафель. Справа какие-то шкафы, слева ванна. Чугунная. Уж не белая, а какая-то желтая вся от ржавчины. Не первой молодости. Как и сопровождающая меня санитарка.
– Мойтесь! Вот полотенце, вот пижама. Вот костыли.
Я, кряхтя, укладываюсь на холодное дно ванны. Акробатика… Раненую ногу выставляю вверх. Как перископ у подводной лодки. Поливаю себя, держа разбрызгиватель в руке. Вода то холодная, то горячая. Ошпариваю себе яйца, матерюсь и быстро сворачиваю процедуру.
В комнату заводят очередного раненого – Леню. Все то же самое.
– Полотенце, пижама, а вот вам бритва. Если что, вон товарищ ваш вам поможет.
Бритва? А зачем?
– Лень, ты что, побриться еще заодно решил?
– Нет, мне сейчас операцию делать будут. Сказали пах побрить. Будут вену оттуда доставать. В руку вшивать, вместо пробитой.
Эх, Леня… Хоть ты мне и боевой товарищ, хоть правая рука у тебя и прострелена, но вот с пахом я тебе, старина, ничем помочь не смогу. Ты уж меня, браток, прости! Все, что хочешь, только не это!
– Ленчик, сейчас! Сейчас помощь придет!
Я выпрыгиваю на свободу. В коридор. Один костыль выше другого сантиметров на двадцать. Переваливаясь, как Джон Сильвер из «Острова Сокровищ», достигаю приемной. Слева врачи, справа солдатики – на все готовые санитары.
– Там товарищ мой, Лосев. Ему помощь нужна.
На меня смотрит полная пожилая медсестра. Потом на санитаров.
– Ага. Давайте, ребята!
Из Цхинвала везут раненых. В приемном покое грязные танковые комбинезоны, пыльные сапоги. Двое сидят – голые торсы. У одного рука перебинтованная висит на шнурке. У другого бинты на ключице, крест-накрест. На белой марле алые пятна крови.
– Ребят, с какого полчка?
– Шестьсот девяносто третьего.
Ясно. Это те, что за полчаса до нас в город вошли. С полковником Казаченко.
– Должность какая?
– Механ.
– А ты?
– Пулеметчик.
Следующий раненый. В одних трусах. Перевязаны: кисть, локоть, спина. Левое предплечье на лангете.
На носилках лежит чеченец. На плече белая ленточка – «свой». Правая нога в грязной кроссовке, левая, выше колена, в гипсе. Двое носилок стоят рядом. На них бойцы. Без признаков жизни. Но простынями закрыты не совсем, до подбородка. Значит, они еще на этом свете. Над ними шуршат санитары.
– Несите их на второй этаж.
Длинный стол. Врачи сидят и все чего-то пишут. Как приемная комиссия в университете.
У меня забирают костыли, кладут на застеленную чистой простыней каталку и увозят в операционную.
– При каких обстоятельствах получили ранение? Ага, понятно… Танюша, давай промедол.
Ух ты… Меня здесь, пожалуй, наркоманом сделают. Я проваливаюсь в уже знакомую мне нирвану. Тук-тук, тук-тук-тук… Мне кажется, что стучат прямо по моей голове.
Мозги, как желе. Телепаются в черепной коробке. Долбаные наркотики. Разлепляю веки. Моя койка в палате самая дальняя, у окна. Дверь по диагонали. Отворена. В щель просовывается рыжая голова. Это ж Шевчуков Витя. Как нашел? Приятель мой. Майор. Как бы медицинской службы. Должность у него редкая. Пациенты на Шевчукова никогда не в обиде. Он начальник гарнизонного морга. Я слабо реагирую:
– Витек, ты ко мне как друг или по работе?
Патологоанатом хихикает. Я проваливаюсь в туман. Господи помилуй, Господи помилуй… Молитва проникает в меня сквозь забытье. Вскидываюсь на кровати и разрываю веки. По палате с кадилом маневрирует батюшка. Отец Тимофей. Священник владикавказского Храма Святого Георгия. Отпевает, что ли? Ну, дела…
Замечаю в дверном проеме все ту же рыжую голову Шевчукова. Он все хихикает. Циничные шутки у вас, майор… Сил нет. Голова моя обрушивается на подушку.
Утро. Госпиталь забит ранеными. Приладив подмышками костыли, выпрыгиваю в коридор. У стен справа и слева носилки. Посередине узкий проход. Сестры мечутся по нему.
– Алина, это наши носилки?
– Не знаю!
– Боже мой, сколько раненых…
Здесь легкие. Тяжелые по палатам. Вот носилки очередного поступившего санитары-срочники протискивают в дверной проем.
– Не спеши, не спеши!
– Вписывается?
– Приподними! Заноси!
Голова и ноги у раненого перебинтованы. Сквозь повязки обильно проступает кровь. Глаза закрыты. Ни на что не реагирует. В палате его аккуратно стягивают на кровать. Молоденькая медсестра спускает к поясу простыню, ощупывает кожу под локтем, ищет вену. Втыкает иглу капельницы. Раненый со стоном открывает глаза. Тело у него не белое, не тщедушное, как у большинства солдат. Загорелое, мускулистое. Пресс кубиками.
