Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта» - Драбкин Артем Владимирович (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Выгрузили нас севернее Сталинграда, построили, и начали ходить вдоль строя «покупатели». В разведку набирал бравого вида старший лейтенант. А в разведчики, как известно, отбирали только добровольцев. И мы с моим товарищем Алексеем Солодовниковым решили: погибать, так с музыкой, свои жизни надо «продать» подороже. Мы подошли к этому офицеру и попросились в разведку. Он задал нам несколько вопросов, и то, что у нас не было боевого опыта, его не смутило. Из добровольцев он отобрал всего десять человек. Так мы оказались в отдельной разведроте 27-й гвардейской стрелковой дивизии, которая входила в состав 29-го стрелкового корпуса 62-й армии под командованием Чуйкова. За бои под Сталинградом 62-ю армию, единственную из армий, наградили орденом Ленина, и она стала 8-й гвардейской. Ведь награждали только полки, дивизии, корпуса, а армии не награждали. Мне повезло, в составе этой разведроты я воевал до самого конца войны.
— Какая структура и задачи были у вашей разведроты?
— В составе нашей роты было два взвода пешей разведки и взвод конной разведки. Но «конники» разведкой почти не занимались, а выполняли, скорее, функции связистов и коноводов у командования дивизии. Среди них большинство людей было «в возрасте». Во взводах пешей разведки была только молодежь. Самый опытный и заслуженный разведчик нашей роты, Виктор Кривоногов, был с 1921 года, и воевал он с самого начала войны. Он был у нас самым старшим по возрасту, а, например, все 10 человек, которые пришли одновременно со мной, были 1924 года рождения. Постоянно в составе роты было 40–45 человек, но непосредственно для «выходов» у нас были две группы примерно по 12 человек. Большинство разведчиков были славяне, но были люди и других национальностей. У некоторых были судимости, но на это не обращали внимание, так как ребята были хорошие и смелые. За что они их получили, я не интересовался, думаю, за незначительные преступления. По моим данным, с момента моего прихода и до конца войны в нашей роте воевало человек 100. Потери роты за чуть более двух лет фронта составляют примерно 50 %.
Главной задачей нашей разведроты был захват «языков». Работали мы на глубину до 20 километров за линией фронта. Обычно мы возвращались в ту же ночь, но если ходили глубоко в тыл, то могли вернуться и на вторую ночь. Во время наступления как пехоту нас не использовали, берегли. Но постоянно давали нам различные задания, обычно по налаживанию связи с каким-нибудь подразделением нашей дивизии.
Наша разведрота непосредственно подчинялась начальнику штаба дивизии и начальнику разведотдела дивизии, только они могли ставить нам задачу. Ну и, конечно, командир дивизии. Обычно в наступлении при нем всегда была небольшая группа разведчиков для выполнения самых срочных и опасных заданий.
— Какое снаряжение было в вашей разведроте?
— Форма у нас была самая обычная, а зимой мы ходили исключительно в ватниках, так как в шинелях ползать невозможно. И зимой, и летом у нас были маскхалаты. По этим маскхалатам нас, разведчиков, сразу «вычисляли», а отношение к нам было самое доброе. В немецкой форме мы на задания не ходили, это исключалось полностью.
У каждого из нас был автомат ППШ, пистолет, нож, и на задания брали по четыре гранаты. Конечно, пистолеты не были положены, но они были у всех. У меня были за войну и наши, и трофейные пистолеты. Мне больше всего нравился «парабеллум», отличное, надежное оружие, и легкий «вальтер».
Иногда мы брали на задания немецкие автоматы, но только потому, что они были легче наших, а так ППШ — хороший, надежный автомат. Обычно немецкие автоматы брала группа захвата, а иногда они шли вообще без них, только с ножами и пистолетами.
Один раз меня чуть не подвел ТТ. Во время наступления на Берлин наша разведрота оказалась в одном городке, где шли преимущественно танковые бои, пехоты там почти не было. Нам, разведчикам, была поставлена такая задача: выяснить, где находятся немецкие танки, и разведать пути для скрытного подхода к ним наших танков. В одном месте мы с товарищем обнаружили один немецкий танк, незаметно подвели к нему наш, который его и поджег. Из загоревшегося танка выскочил один немецкий танкист, который попытался спрятаться в доме, но мы его взяли в плен и отвели к начальнику разведки. Немец был необычный: высокий, интеллигентного вида и не в танкистской форме, а в кожаном пальто, но в шлемофоне. Видно было, что это офицер, причем высокого звания. Наш начальник разведки пытался его допросить, а тот заладил: «Я ничего не знаю. Я не солдат, я фольксштурмист». Мы, конечно, не поверили, а тот больше ничего не говорит. Что делать? Каждый человек на счету, девать пленного некуда. Начальник разведки приказал мне: «Выведи его и…» Вывел я его во дворик, там такой тупичок был. Он все сразу понял и начал кричать на немецком: «Я офицер! Офицер!» Я нажимаю на спусковой крючок ТТ, а выстрела нет. Он увидел, что у меня заминка, и бросился на меня… Я успел понять, в чем дело: у ТТ иногда не до конца отходили подвижные части, и если рукой не подтолкнуть их, то выстрела не будет. Я успел… Когда немец уже навалился на меня, я выстрелил. Сразу после этого ТТ я выбросил и взял себе немецкий пистолет.
— Был в вашей роте какой-нибудь ритуал «о принятии в разведчики»?
— Никаких ритуалов у нас не было. Тем удивительнее мне слушать о нравах в современной армии, обо всех этих разделениях на «стариков» и «молодых». У нас на фронте, да и в послевоенное время, ничего подобного не было. «Старики», т. е. опытные и заслуженные воины, некоторые из которых отслужили по 5–7 лет, не только не ставили себя выше других, но и всячески старались помочь молодым солдатам во всем, стремились воспитать себе достойную замену. Конечно, надо учитывать, что разведчики особая каста. Тут для успешного выполнения задания просто необходимо быть полностью уверенным в своих товарищах. Уверенность в них придает и спокойствие, и смелость. Отношения у нас в разведроте были прекрасные.
— Вы хорошо помните ваш первый бой?
— Это было на Северском Донце. Мы попали в дивизию в период после окончания Сталинградской битвы, и почти сразу нас перебросили под Купянск, это узловая станция в Харьковской области. Там мы стояли во втором эшелоне и вели интенсивную боевую учебу. Костяк разведроты состоял из опытных разведчиков, но они и сами продолжали тренироваться, и нас обучали вести разведку на переднем крае, установлению засад, преодолению препятствий, захвату «языков» и многому другому. К моменту начала боев мы уже были хорошо подготовлены.
Упор в обучении делался на том, что нам действительно понадобится в реальном бою. Ничего лишнего. Зато искусство маскировки, проведение ночного «поиска», форсирование водных препятствий, рукопашный бой и многое другое мы изучали досконально. Даже как-то к нам приехали обучить использованию снаряжения, необходимого для форсирования рек, показывали бесшумное оружие, но в боевой обстановке мы это снаряжение, конечно, так ни разу и не увидели.
В бои мы вступили в июне 1943-го, а уже 17 июля перешли в наступление. Обычно в поиск у нас ходила группа из 12 человек, четверо — группа захвата, и по группе прикрытия с обеих сторон. В первый мой выход меня назначили в группу прикрытия. Я, конечно, сильно волновался.
В тот раз нас обнаружили, обстреляли, но вернулись мы без потерь.
Еще из тех боев мне запомнился такой случай. Мы организовали засаду на нейтральной полосе, в расчете захватить сапера или связиста. Ждем. Слышим, в сторонке кто-то ползет. Что делать? Один из наших бросил туда гранату, завязалась перестрелка. Естественно, что немцы начали обстреливать «нейтралку» из пулеметов и минометов. Мы начали отход, но из двенадцати разведчиков до наших окопов добежало только семеро… И что же выяснилось потом? Оказалось, что рядом работали саперы, просто наши командиры проявили халатность и не согласовали одновременные действия саперов и разведчиков. Командиром той группы был сержант Храпов, и поэтому тот случай стал называться у нас «храповское побоище». А наших раненых и убитых мы, конечно, всех вытащили.
