Политическая история Первой мировой - Кремлев Сергей (читаем книги онлайн .txt) 📗
Мамонтов затеял новый крупный железнодорожный проект на Севере – дело для России крайне полезное. Витте вначале его притворно поддержал, а потом сам же и «потопил», лишив поддержки. Да ещё и возбудил против фирмы Мамонтовых уголовное дело. По суду присяжных они были оправданы, однако от разорения это их не спасло. Заодно был похоронен и перспективный экономический проект развития русского Севера. В России прямо говорили, что за крахом Мамонтова стоят происки еврейских банкиров.
Защитники Витте пытались доказывать, что, мол, «инвестиционное раскручивание экономики путём казённых субсидий имеет логические пределы», должны, мол, действовать механизмы саморегуляции. Но ведь даже эти «логические пределы» были в России далеко не достигнуты. При этом для блиохов субсидии отыскивались.
Витте изображал из себя поборника «честного бизнеса», но железную дорогу Пермь – Котлас (часть той линии Петербург – Вологда – Вятка, которую он не дал построить Мамонтову) позже строил родственник жены Витте – инженер Быховец. А на смену Мамонтову в правлении Архангельско-Ярославской дороги пришёл другой её родственник – врач Леви.
Долгое время Витте управлял и Министерством путей сообщения. В выпущенной в свет в 1989 году политической биографии Витте, написанной историком А. В. Игнатьевым, хвалебно расписывается, как Витте проводил-де «политику сосредоточения железных дорог в руках государства путём выкупа частных дорог и казённого железнодорожного строительства».
А вот результат этой «благородной» работы на благо государства. В Германии к 1913 году казённая железнодорожная сеть составляла 94 % от общей, а в России – только 67 %. Германские дороги были неубыточны, а российские – убыточны. Но убыточны лишь для казны. Что же касается частных акционеров, то они за 29 лет – с 1885 года по 1913 год – получили почти 4 миллиарда рублей чистого дохода.
Золотом.
Такой вот был Витте «государственный деятель» и «славянофил» (как его аттестуют некоторые биографы на том основании, что он в юности тиснул пару статей в газете Аксакова «Русь» и записывался в «Священную дружину» графа Шувалова, из которой, присягнув на верность, быстренько вышел).
Много позже в предисловии к мемуарам уже покойного мужа Матильда Ивановна-Исааковна Витте-Нурок жаловалась: «При дворе, среди консерваторов, у либералов, в демократических кругах – всюду на графа Витте смотрели как на человека «чужого». Он искал блага своей родине, идя собственными путями, и поэтому имел мало постоянных попутчиков».
Итак, блага искал, возможности для делания блага имел огромные, но попутчиков на пути служения Родине имел мало. То есть один лишь граф Витте о России и радел, а рядом была ещё одна понимающая его радетельница – графиня Матильда. О Ротштейне и Ротшильдах, для которых Витте чужим не был, графиня не упомянула, надо полагать, исключительно из чувства ревности.
Витте оказался гением приспособленчества, услужливости и угадывания, «откуда ветер дует». И то, как прочно этот идеальный хамелеон связал себя с младых ногтей именно с интернациональными еврейскими финансовыми кругами, лучше многого показывало, кто в России всё более властно и своекорыстно «заказывает музыку».
И это не голословное утверждение, читатель. Вот как накануне Первой мировой войны описывал изменение внутрироссийской ситуации с начала 80-х годов XIX века журнал «Еврейская старина»: «В выходцах из черты оседлости происходила полная метаморфоза: откупщик превращался в банкира, подрядчик – в предпринимателя высокого полета, а их служащие – в столичных денди. Образовалась фаланга биржевых маклеров, производивших колоссальные воздушные обороты. Один петербургский еврей-старожил восхищался: «Что был Петербург? Пустыня; теперь же ведь это Бердичев!»…»
А вот ещё одно свидетельство, интересное настолько, что я просто приведу отрывок из воспоминаний графа Игнатьева «Пятьдесят лет в строю», относящийся к 1896 году:
«На одном из дежурств по полку (Игнатьев только что вышел в кавалергарды. – С. К.) ко мне прибежал дежурный унтер-офицер по нестроевой команде и с волнением в голосе доложил, что «Александр Иваныч померли». Александром Ивановичем все, от рядового до командира полка, величали старого бородатого фельдфебеля, что стоял часами рядом с дневальным у ворот, исправно отдавая честь всем проходящим.
Откуда же пришёл к нам Александр Иванович? Оказалось, ещё в начале 70-х годов печи в полку неимоверно дымили, и никто не мог с ними справиться; как-то военный округ прислал в полк печника из еврейских кантонистов (военные воспитанники, обязанные потом отслужить. – С. К.), Ошанского. При нём печи горели исправно, а без него дымили. Все твёрдо это знали и в обход всех правил и законов задерживали Ошанского в полку, давая ему мундир, звания, медали и отличия за сверхсрочную «беспорочную службу». И вот его не стало…
Я никак не мог предполагать того, что произошло в ближайшие часы. К полковым воротам подъезжали роскошные сани и кареты, из которых выходили нарядные элегантные дамы в мехах и солидные господа в цилиндрах; все они пробирались к подвалу, где лежало тело Александра Ивановича. Оказалось – и это никому из нас не могло прийти в голову, – что фельдфебель Ошанский много лет стоял во главе петербургской еврейской общины. На следующее утро к полудню полковой манеж принял необычный вид. Кроме всего еврейского Петербурга сюда съехались не только все наличные офицеры полка, но и многие старые кавалергарды во главе со всеми бывшими командирами полка. У гроба Александра Ивановича аристократический военный мир перемешался с еврейским торговым и финансовым. После речи раввина гроб старого кантониста подняли шесть бывших командиров полка… Таков был торжественный финал старой истории о дымивших печах».
Сам Игнатьев видел в рассказанной им истории всего лишь забавный курьез, но дыма, как известно, без огня не бывает. Гвардейские печи «задымили», а потом четверть века жить не могли без Ошанского, надо полагать, не зря. Похоже, кому-то очень уж надо было, чтобы за «дымовой завесой» гвардейских печей десятилетиями скрывалась неприметная, но, как видим, отнюдь не незначительная фигура. И картину Игнатьев невольно нарисовал скорее зловещую, чем курьёзную. Императорский Санкт-Петербург воистину становился Нью-Бердичевым.
Во главе Ленского золотопромышленного товарищества оказывается сын барона Евзеля Гинцбурга Гораций Гинцбург и сын Горация – Габриэль. В 1908 году к русской золотодобыче подключаются такой своеобразный «англичанин», как барон Джеймс де Гирш, и его банкирский дом. Гирш орудует также в Южной Африке, а это означает: на пару с Ротшильдами.
Не обошлось здесь и без могущественного москвича Самуила Полякова (чья дочь была замужем за де Гиршем), а также парижанина (бывшего петербуржца) барона-банкира Жака Гинзбурга.
Дмитрий Рубинштейн («Митька» Распутина) выходит в банкиры последней нью-бердичевской императрицы Аликс. И с 1891 года неофициальным, а с 1894 года уже официальным агентом российского Министерства финансов во Франции на долгие годы (до самой войны и позже) становится действительный тайный советник (чин II класса!), кавалер ордена Белого Орла, французский финансист Артур Рафалович.
Впрочем, непосредственно русскую землю Рафаловичи тоже без благодеяний не оставили: в Одессе имелся банкирский дом «Рафалович и сыновья». Лучшим другом Рафаловичей был помещик Абаза, племянник которого «организовал» России войну с Японией.
Возвращаясь же к Витте, можно подытожить: не уважая и не признавая новую «бердичевскую» ипостась «града Петрова», ни один финансист – ни частный, ни казённый – долго на своём месте не усидел бы. С другой стороны, возникшему союзу Нью-Бердичева, Парижа и Лондона невозможно было не привлечь к затеваемой европейской войне русского мужика в качестве мелкой разменной монеты для оплаты крупных комбинаций.
Глава 3. Россия и Германия – от сотрудничества к раздору
КОМБИНАЦИИ же задумывались серьёзные и серьёзно. То, что война лишь продолжает политику другими средствами, мир знал со времён Клаузевица. Будущая мировая война тоже была, естественно, средством. И в качестве такового она должна была обеспечить выполнение сразу трёх задач.
