Воспоминания (1915–1917). Том 3 - Джунковский Владимир Федорович (книги полностью .txt) 📗
«Ведь насколько, – пишет Джунковский, – больше впечатления произвело бы прибытие посланца царя, если бы для него не устраивали бутафорского парада, а он бы сам объехал войска в местах их стоянок, побывал бы и в окопах, это конечно заняло бы несколько дней, но зато и великий князь мог бы доложить государю, как действительно живут полки, и войска бы увидали посланца царя у себя – это бы имело колоссальное влияние на настроение войск… Конечно, это представляло известный риск, но я смотрю так, что даже если бы великого князя какая-нибудь шальная пуля и настигла где-нибудь в окопах, то и такого рода жертва окупилась бы вполне тем моральным впечатлением, которое бы она произвела на войска, сознанием, что и великие князья жертвуют своей жизнью за царя и Родину…».
Такой же неоднозначной была и его позиция в отношении Распутина. В декабре 1916 года Владимиру Федоровичу пришлось специально объяснять товарищам по оружию свой взгляд на его убийство.
«…Один из чинов штаба обратился ко мне: «Ваше превосходительство, почему Вы не разделяете нашего восторга?» Я ответил: «Это начало конца!» Меня просили объяснить, что я этим хочу сказать. Я сказал, что дело не в личности Распутина, а дело в том, что такие явления, как распутиниада, вообще были возможны… Что касается самого факта убийства, то этим самым участники его… еще более скомпрометировали престол. «Убийцы, – прибавил я, – сыграли в руку революции».
Спустя два месяца опасения генерала-майора Джунковского подтвердились. Февральские события 1917 года привели к власти политические силы и людей, которые завершают распад того, чему он служил и во что верил.
Потому и его оценки многих военачальников и политических деятелей из числа членов Государственной думы и Временного правительства резко отличаются от хрестоматийных. В высшей степени уничижительна его характеристика министра-председателя Временного правительства А. Ф. Керенского, оказавшегося наверху этой пирамиды.
Джунковский ясно видел неспособность Временного правительства решать значимые политические задачи. Демонстрацией служит эпизод, связанный с Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, на которую летом 1917 г. автор был приглашен для дачи показаний. Эта несвоевременная попытка сведения счетов с бывшими политическими противниками в условиях разваливающейся экономики и катастрофической ситуации на фронте, наглядно продемонстрировала близорукость и слабость новой власти.
Но и в данных условиях, как командир дивизии, а затем и корпуса, В. Ф. Джунковский предпринимает все от него зависящее, чтобы предохранить от анархии ввереннные ему части, сохранить порядок и боеспособность рот и полков, невзирая на «демократические» веяния, агитацию, пропаганду и революционные лозунги. Даже с комиссарами временного правительства ему удается договариваться.
Однако новая политическая власть расставляет на местах и соответствующее военное командование. Керенский назначает верховным главнокомандующим известного своим успешным наступлением в 1916 году генерала А. А. Брусилова, заменив им генерала М. В. Алексеева. Но вот что пишет об этом Джунковский:
«Благодаря Брусилову развал в армии усилился, т. к. твердые начальники в нем поддержки не имели. Керенский, приехавши в Ставку, пришел в ужас, когда ему показали всю картину развала армии, но он не решился принять радикальных мер против этого развала, боясь, как бы эти меры не способствовали бы контрреволюции. Он стал насаждать комиссаров, из бывших политических, главным образом эсеров, наивно думая, что эти последние сумеют, с одной стороны, укрепить дисциплину, с другой, – пресечь всякие контрреволюционные попытки. Убедившись, что и из этого ничего не выходит, он, напуганный июльским большевистским движением, сменил безвольного и ничтожного Брусилова, заменив его твердым как скала Корниловым, но было уже поздно».
Далее, оценивая личности А. А. Брусилова и А. И. Деникина, Джунковский дает понять, что его симпатии не на стороне генерала, пошедшего на службу к большевикам, а на стороне человека, чья фамилия при советской власти стала синонимом врага. Цитируя слова Деникина о долге и чести, Джунковский обозначает и свою личную позицию: «Иллюзий у него не было, но он считал долгом до конца, пока он в состоянии, твердо неуклонно продолжать свое дело защиты Родины».
Особое место в тексте воспоминаний занимает сюжет, посвященный положению дел в Московской практической академии коммерческих наук, попечителем которой Джунковский был без малого 10 лет. Первое письмо, включенное в текст, датировано 18 января 1916, а последнее – 1 мая 1917, т. е. уже после Февральской революции. Однако весь сюжет привязан в тексте к началу 1916 года, когда выдающийся русский химик и педагог А. Н. Реформатский принял решение об уходе с поста директора и перед попечительским советом встал вопрос о его замене.
Отношения между преподавательским составом, попечительским советом, администрацией и учащимися представляет собой некий слепок всего российского общества описываемого периода. Нельзя не отметить, что среди преподавателей, упоминавшихся в переписке, не менее половины – состоявшиеся ученые с европейским именем, а другая – будущие академики АН СССР, доктора наук и т. п. Их работа в стенах практической академии заставляет по-новому взглянуть на уровень образования ее выпускников.
Такие имена, как Д. Н. Анучин и А. П. Калитинский, С. А. Чаплыгин и В. И. Пичета, А. И. Успенский и П. И. Новгородцев и сегодня составляют славу и гордость отечественной науки и культуры. А что стоит список попечительского совета – практически повторяющий список промышленно-финансовой элиты Российской империи: Рябушинские и Абрикосовы, С. М. Долгов и Н. И. Астров, предприниматель и математик Е. М. Эпштейн, Н. К. Смирнов и Д. И. Филиппов. Ведущие коммерсанты считали своим долгом поддерживать образование и науку в России.
Как оказалось впоследствии, многие из преподавателей этих учебных заведений предпочли «бой кровавый», а не «сеять разумное, доброе вечное». Последний год существования учебного заведения по накалу страстей, скрытому напряжению и трагической развязке демонстрирует процесс распада всего общества в целом. Педагогические собрания превращаются в митинги, профессиональные качества преподавателей подменяются политическими взглядами, анонимки и доносы становятся средством избавления от профессуры старой школы. Большевистская идеология, исходящая из принципа «кто был никем, тот станет всем», одерживает верх над академическим подходом.
И в этой ситуации именно монархист, экс-жандарм и блестящий придворный В. Ф. Джунковский выступает в роли арбитра и пытается противостоять разрушительным тенденциям ради тех, кто пришел в академию учиться, его волнует учебный процесс, а не политические взгляды преподавателей.
По своему содержанию его переписка с С. М. Долговым, исполняющим обязанности председателя попечительского совета, и Е. Н. Ефимовым, директором академии, выходит далеко за пределы истории одного учебного заведения. Джунковский включил этот сюжет в состав книги как иллюстрацию того, что происходило в тылу, усматривая прямую взаимосвязь с процессами, происходившими на фронте.
А там, где маневренный период ведения боевых действий уже завершился и фронт застыл в окопах позиционной войны, В. Ф. Джунковский среди повседневных забот о большом дивизионном хозяйстве, личном составе, его боеготовности и здоровье, находит время для сбора документов по истории воинской части, у истоков создания которой он стоял. Так, в его личном фонде имеется целое дело [3], в котором собраны списки офицеров 15-й Сибирской стрелковой дивизии, исторические справки о частях, послуживших основой для формирования ее и 15-го Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона, разнообразные инструкции и наставления.
Показателен приказ № 84 по 15-й Сибирской стрелковой дивизии от 5 февраля 1917 г., устанавливающий порядок увековечивания подвигов военнослужащих части. В нем Джунковский делает нормой не просто фотографирование героя для полкового музея, а отправку на родину семье героя его фотографии с описанием подвига. Такое отношение генерала Джунковского к подчиненным, его приказам или просьбам вызывало уважение.
