«Вселить в них дух воинственный»: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов - Зверев Сергей Анатольевич
Конечно, победа и слава добываются только в бою, а бой в свою очередь предполагает поражение и уничтожение неприятеля, о чем прагматично замечает «указ» 45-й, трактуя, что лучшее испытание артиллериста есть война, «где против недругов встречно стреляют, и опознается вскоре мастер, потому что тут все увидят мертвые телеса [2]… а которой к такому делу не извык, и такой в пушкари не пригодится, хотя будет в нем всего света мудрость…» [167, с. 105]. С завидной прагматичностью устав учит, что от военного, несмотря на все сказанное выше, требуется в первую очередь результат, о котором нынешние боевые документы предпочитают выражаться эвфемизмами, за что после каждого вооруженного конфликта войска расплачиваются печальной статистикой психических травм и посттравматического стрессового расстройства.
Мудрости артиллерийского начальника устав предпочитал ответственность, исполнительность и смелость: «…подобает пушкарскому голове прилежну быти к делу, всякого приказу и смелу во всем» [3], т. е. те качества, которыми и сегодня делается всякая настоящая строевая карьера.
Во втором уставе чувствуется дыхание Тридцатилетней войны (1618–1648), на сто лет вперед опустошившей не имевшими морали бандами ландскнехтов Германию. Именно поэтому его текст начинается с отсылок к Священному Писанию, убеждающих на примере Иисуса Навина, Самуила, Давида и прочих персонажей ветхозаветной истории в том, что воинская служба есть дело божье, а «ратной чин есть Богу приятен, и им самим установлен и добром познан» [171, с. 18]. Историческая действительность, однако, сильно противоречила идеалу, недаром автор оговаривается пословицей, гласящей, кто не слушает отца и матери, тот послушает телячьей кожи (барабана), и замечанием, что богобоязненного ратного человека можно встретить не чаще, чем черного лебедя. Оттого воспитательная функция в «Ученье» выражена несравненно сильнее, чем в предыдущем уставе, более озабоченном профессионализмом воинов, нежели их нравственностью. «Ученье» же рекомендует государям и начальствующим над войском во избежание всеобщей пагубы и разорения «прежде искать божьей чести и искреннему своему прибыль» [171, с. 20]. В этом случае войны признавались справедливыми, особенно если они велись против иноверцев, язычников «и иных врагов христианского имене».
Новый для воинского институционального дискурса концепт «честь», отражающий требования к моральному облику воина, получит в России широкое распространение чуть позже, начиная с XVIII века, выражаясь в понятии «воинская честь». Пока же он свидетельствует о необходимости для каждого чина снискать добрым поведением милость, благословение и помощь Божию и «счастье», т. е. удачливость в трудах и бранях. Обращение к ценностям религиозной морали вполне объяснимо, если вспомнить, что в отсутствие только формировавшихся национальных ценностей Нового времени Тридцатилетняя война формально велась под знаменем ценностей религиозных, доступных обыденному сознанию и практической морали воинов, как о том свидетельствует следующий пассаж из обязанностей полководца: «Надлежит ему ведати как ему бога прямо почитати и служити, и салдатов, которые под ним есть прилежно и с радением в страсе божии держати, и чтобы они богу честь воздавали» [171, с. 21].
Мало того, добрая нравственность полагалась залогом профессионализма и высоких боевых качеств, поскольку воинский, рыцарский дух возгорается только в тех, кому подобает «быти зерцалу учтивости, чести и чювству». Об этом не мешало бы почаще вспоминать современным военнослужащим, особенно некоторым командирам, ошибочно полагающим, что грубость и брутальность есть непременная спутница мужественности и воинственности. Пример предков свидетельствует об обратном: «А как ныне меж иными нашими ратными людьми делается, не так как предки наши чинили, которые на недругов своих смелым и неробливым сердцем оружьем своим дерзали, руками своими смели прииматся и побеждати. А нынешние проклинанием и божбою себя хотят обороняти, мыслят и чают, как у них у всякого слова не по сту клятвенных бесчинных слов, что они тогда не ратные люди» [171, с. 286].
Реформы царя Алексея Михайловича внесли немало нового в русские воинские обычаи. Знакомство с европейскими методами ведения войн не всегда обогащало русскую традицию ратного служения. Хлынувшие в Москву после окончания Тридцатилетней войны оставшиеся без работы многочисленные наемники учили русских не только нужному и полезному, о чем свидетельствует приведенное выше язвительное замечание.
Падение незыблемого прежде русского благочестия и воинской нравственности, привычка полагаться на многочисленность и строевую выучку войска, воспитанного на усвоении иноземной механики войны в ущерб ее духу, выразилось в запальчивой фразе воеводы Василия Борисовича Шереметева: «При моих силах можно с неприятелем управиться и без помощи Божией!» Судьба судила ему убедиться в своей опрометчивости: после разгрома и капитуляции в сражении с поляками под Чудновым (1660) он 22 года провел в плену. Достаточно закономерно, на наш взгляд, что многолетняя борьба русских с Речью Посполитой при Алексее Михайловиче не достигла решительных результатов, сведясь только к взаимному истощению сторон.
Добрая нравственность, согласно уставу, выступала и основой войскового товарищества, боевой сплоченности подразделения и части, в которой «салдатом подобает, как братиям, жити, и друг при друге в войне стояти, и тела и живота своего не щадити» [171, с. 29].
Не лишено интереса в наш век всеобщей коммерциализации и замечание о том, что воинским людям подобает размышлять о том, как бы им «рыцарственно учинити и честь и славу себе получити» [4], а не уподобляться купечеству и торгашам, чая получить от службы материальные выгоды. Это, конечно, не означает, что армию можно содержать впроголодь, но чрезмерные заботы о хлебе насущном неизбежно ведут к умалению воинского духа; еще Иван Пересветов в своем послании Иоанну Грозному отмечал: «Пусть даже богатырь разбогатеет, и тот обленится. Воина содержать, что сокола кормить: всегда ему сердце веселить, никакой печали к нему не подпускать» [65, с. 609].
Очень важно, что «Ученье» не ограничивалось перечислением обязанностей воинских чинов, что стало уделом не столь уж далекого будущего и по наследству перешло в современные российские уставы – оно устанавливало, какими качествами должен был соответствовать тот или иной чин, например: «…та рота гораздо устроена, когда капитан печется о своих салдатах. А поручик мудр и разумен. А прапорщик весел и смел» [171, с. 64–65]. Это урок для нас: все многотрудные обязанности по занимаемой должности запомнить нелегко, да и очень уж это неприятное слово – «обязанности», очень уж отдающее принуждением, которому всегда противится человеческая природа, но вот соответствовать простым и привлекательным качествам, каждый может почитать за честь. А значит, в исполнении воинского долга рождается та почти немыслимая для нас сегодня приятность [5], с которой когда-то было сопряжено понятие о благородстве военной службы. И тогда не возникнет необходимость в ст. 2 современного устава внутренней службы, требующей от военнослужащих организованных действий, независимо от их желаний. Если нет желания – нет и надлежащего исполнения – это аксиома. В критической же ситуации, в бою, когда «и командиры все охрипли», по выражению Б. Окуджавы, именно сформированные воспитанием воинские и человеческие качества остаются тем поплавком, который препятствует психике низринуться в темные глубины страха и хаоса и позволяет сознательно исполнять служебные обязанности.
Воинские уставы Петровской эпохи
Петровская эпоха ознаменовалась разработкой и принятием уставов, по которым русская регулярная армия жила почти полтора века. Идеи, заложенные в уставах 1607 и 1647 гг., получили в «Уставе воинском» (1716) и «Уставе морском» (1720) свое развитие. Даже в документах военного законодательства того времени чувствуется стремление воспитать в войсках понятие о воинской чести, гордости за принадлежность к воинскому званию, которое само по себе поднимало солдата над уровнем простой черни и служило средством, ограничивающим необходимость применения дисциплинарных мер. Для армии, практически с самого начала своего существования комплектуемой на основе рекрутского набора, – а в рекруты и мiр и помещики всегда стремились отдавать далеко не лучших людей, – это было актуально. Воинские статьи «Устава прежних лет» (1702) предваряет эпиграф: «Чрез оружие домогаются чести» [108, с. 13]. «Артикул воинский» (1715) благородно уравнивал в солдатском звании всех воинских чинов независимо от чина: «Имя солдата просто содержит в себе всех людей, которые в войске суть, от вышняго генерала, даже до последняго мушкатера».
