Русские идут. Как я вырвался из лап ФБР - Сугру Дэнис (бесплатные полные книги txt) 📗

– Не мог ли это быть демодулятор? – предположил я неуверенно.

– Да, – ответил Зибер. Его лицо стало более расслабленным.

Он сделал паузу, глядя в свои записи.

– Имеет ли демодулятор 64 QAM? – спросил Зибер.

– Да, – сказал я.

– Может быть, он работает с 128 QAM²? – подсказал он.

– Он может делать это, но подобных испытаний ещё не было, – ответил я.

– Может ли он работать… – он сделал паузу, посмотрел на своих коллег и заглянул мне прямо в глаза, – … с 256 QAM? – спросил он, произнося по отдельности цифры «2», «5», «6» и буквы «Q», «А» и «М» тихим голосом, как если бы они представляли собой некоторый сверхважный секрет американской технологии, и одно лишь повторение цифр и букв должно охраняться от подслушивания.

– Я не знаю. Это никогда не тестировалось, – отвечал я.

Четыре агента ФБР обменялись понимающими взглядами: «Он в наших руках! Он сознался в своём преступлении». Зибер не сказал, что это была причина моего ареста, но я понял тогда по его реакции, что проблема была связана с QAM, и наиболее вероятно, с 256 QAM.

Это наиболее невероятная причина, как я думал. QAM и, в частности, 256 QAM является ключевой частью в кабельных интернет-модемах, в цифровом телевидении и в массе других общеупотребительных изделий. Такие устройства продавались десятками миллионов в США и экспортировались американскими компаниями по всему миру. Перед началом проекта моя компания «Amideon Systems Ltd.» изучила экспортное законодательство США и нашла конкретные статьи, разрешающие устройства с QAM, вплоть до 256 QAM включительно, свободно экспортировать. Мы попросили компанию «Wideband Computers Inc.» получить официальное подтверждение. Компания «Wideband Computers» представила в Министерство торговли США спецификацию устройства, которое она намеревалась разрабатывать, и Министерство торговли подтвердило в письменной форме, что оно может свободно экспортироваться. Это было в октябре 2003 года.

Затем опять, в июне или в июле 2004 года, компания «Wideband Computers Inc.» запросила и получила дополнительное подтверждение от Министерства торговли, что компания может свободно экспортировать это устройство. Причина для проявления такой заботы о проверке в органах экспортного контроля США заключалась в том, что в законе имелся подпункт об изделиях, которые не могли экспортироваться зарубежным клиентам. Следовательно, моей реакцией на его намёк на то, что я был арестован за экспорт устройства с QAM, стало неверие. Я объяснил Зиберу, что QAM является ключевым компонентом в интернет-модемах, в цифровом телевидении и т. п. и рассказал ему о письме из Министерства торговли США. Он не отреагировал на эту информацию.

– Могу ли я сделать телефонный звонок? – спросил я, думая, что и «право хранить молчание», и «право на телефонный звонок» были фундаментальными в американской юридической системе. Я хотел позвонить семье, чтобы рассказать им, что случилось. Я искал глазами свой мобильный телефон, который они отобрали у меня.

– Я не знаю процедуру, – ответил Зибер, – но Вы сможете сделать звонок из тюрьмы.

– Не хотите ли Вы, чтобы мы позвонили в Ваше посольство? – спросил Зибер, вспомнив про международные конвенции о том, что полиция должна информировать посольство страны иностранного гражданина, если он арестован³.

– Да, мне хотелось бы, чтобы Вы сделали это, – ответил я.

– Вы уверены в том, что Вы хотите, чтобы мы позвонили? – спросил Зибер с выражением, которое наводило на мысль о его нежелании.

– Да, Вы должны, – подтвердил я.

– Поберегите голову, – сказал он, когда я не мог справиться с руками, чтобы усесться на заднее сиденье машины. Наручники врезались мне в запястья. Я сидел в углу, чтобы облегчить боль.

– Специальный агент Зибер, резидент в LAX⁴, сопровождающий заключённого в ГЦСС⁵, одометр 3161,7, – произнёс он речитативом в микрофон. Мы ехали минут двадцать или около того. Он завернул во двор большого здания в центре Лос-Анджелеса. «Зибер, прибывающий в ГЦСС с заключённым, одометр 3 183,4⁶, – прошептал он в микрофон.

Я был препровождён из гаражной зоны через стальную дверь в приёмное помещение, в котором была клетка на одной стороне и камеры на другой. Наручники были сняты. Меня провели в клетку и заперли. Мест для сидения там не было. Ввели группу молодых людей в наручниках, сцепленных вместе, и посадили в камеру. В мою клетку посадили уличного оборванца, лет, вероятно, двадцати пяти. Он сел на пол. Его глаза были безжизненны. В приёмное помещение ввели красивую китаянку в возрасте от двадцати до тридцати лет, с завитыми волосами, в наручниках, сковывающих руки спереди, а не сзади, как обычно, вероятно, из уважения к её молодости и красоте. Её посадили в камеру отдельно от группы молодых людей.

– Сегру, – выкрикнул полицейский, неправильно произнеся мою фамилию. Я немного вздремнул стоя.

– Сегру, – крикнул он громче. Я взмахнул рукой. Он открыл дверь клетки.

– Сюда, – сказал он, указывая.

Зашёл агент Зибер.

– Я хотел бы завтра прийти и поговорить с Вами, – сказал он.

– Я буду очень рад поговорить с Вами, – ответил я. Зибер ушёл.

– Повернись кругом и сложи руки за спиной, – приказал охранник. На меня опять надели наручники.

Снова вошёл агент Зибер.

– У Вас есть выбор, – сказал он. – Вы можете пойти в общую зону с другими заключёнными или в одиночную камеру. Вероятно, в отдельной камере будет безопаснее, – посоветовал он, намекая на какую-то ужасную опасность, если бы я находился с другими заключёнными. Я никогда не сидел в тюрьме, но из американских фильмов имел представление об их тюрьмах, криминальных авторитетах, терроризирующих других заключённых, о бандите – пахане и его прихвостнях, гнобивших сидельцев, которые не подчинялись его диктату, о том, что можно быть окружённым бандой в душевой и подвергнуться гомосексуальному насилию. Безопасность одиночной камеры казалась привлекательной. Однако что-то говорило мне, что именно этого хотел Зибер, но это вряд ли пошло бы на пользу мне.

Я читал книги великого русского писателя Солженицына, который провёл восемь лет в советских тюрьмах. Он знал, как заключённых «раскалывали», причём зачастую не силой, чтобы они признавались в самых фантастических преступлениях. Первые несколько дней были критическими, как объяснял он. Заключённый был вырван из привычного окружения. Он был обвинён в ужасном преступлении и брошен в одиночную камеру. Там его разум, сбитый с толку и дезориентированный, доделывал остальное. Большинство людей, лишённых человеческого общения, которое могло бы оказать им поддержку, предоставить некоторую опору для самосохранения в новой и ужасной ситуации, в которой они оказались, приходили к убеждению, что они на самом деле совершили преступление, каким бы невероятным или фантастическим оно ни было, или, по меньшей мере, вошли в сговор для совершения преступления или, возможно, имели замысел о таких действиях и, следовательно, были некоторым образом соучастниками. Люди, которые не могли примирить обвинение с реальностью, могли выдумывать другие, более реальные возможности таких действий и признаваться в них следователям. Наиболее стойких лишали сна с помощью яркого света, охранники постоянно прерывали их сон или принуждали целыми днями стоять на ногах. Измождённую жертву могли поднять среди ночи.

На неё могли давить, чтобы она повторяла свой рассказ снова и снова, и каждый раз ей говорили, что она врёт. Даже самые сильные люди это выдерживали всего лишь несколько дней. Затем следовало предложение: «Сотрудничайте, и Вам скостят срок». «Сотрудничайте, и мы не арестуем Вашу жену (или дочь и др.)». Жертва могла «расколоться» и сознаться.

Это всё было ложью, как объяснил Солженицын в своей фундаментальной книге «Архипелаг ГУЛАГ». Следователи в Советском Союзе не имели полномочий выносить приговор жертве. Но как только они вытягивали из человека признание, он оказывался перед перспективой провести десять лет в тюрьме. Его жена могла быть приведена на допрос и получить такую же десятку за содействие и подстрекательство к преступлению.