Записки об осаде Севастополя - Берг Николай (читаем книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Затем я не видал его до 4 августа.
Базар также раздвинулся и увеличился. Нашлись соперники Александру Ивановичу, устроившие точно такие же лавки и палатки. Землянок вокруг прибавилось втрое.
Явившись к дежурному генералу, я стал просить о квартире. Квартир вовсе не было. Их импровизировали сами офицеры из солдатских и матросских землянок. Мне указали одну, подле штаба, над бухтой, и в то же время предложили поместиться на фрегате, против Северной балки. Землянка была ни на что не похожа: сыра и вдобавок уже занята двумя офицерами. Они теснились в трех маленьких каморках вместе со своей прислугой.
Куда же тут было поместиться еще мне, и притом с двумя людьми? Я в раздумье пошел на фрегат. Надо было перелезть две горы. Фрегат, окруженный транспортными судами38, стоял в небольшом заливе, неподалеку от 4-го номера. Я прочел: «Коварна». Странно теперь произнести мне это слово, имеющее и русское значение39. Тихо было на судах; они казались совершенно пустыми. Я не умел с непривычки разглядеть вахтенного, так же точно, как не умел кликнуть лодку. Это исполнил за меня какой-то матрос, сидевший у пристани, тогда еще спокойной и пустынной. Лодка подошла, я переехал и спросил командующего. Явился офицер, очень молодой человек, и показал мне несколько кают, отличавшихся, как небо от земли, от душной и сырой землянки, которую я только что оставил. Тут не могло быть колебания в выборе. Я воротился на станцию очень довольный, что имею квартиру. Сейчас же послал на базар нанять телегу; телегу наняли за 75 копеек; я положил мои вещи, а сам пошел с людьми пешком. Расстояние было около версты. Когда мы, или, лучше сказать, наши вещи, подъехали к пустой пристани, где ровно ничего не было, кроме торчавшего из земли якоря да сваленных в кучу ядер, – люди мои удивились и посматривали по сторонам, ища жилища. Я объявил им, что мы будем жить на корабле.
– На корабле? – повторили они и призадумались.
Это было так ново, так странно… и кажется, им не понравилось. Я сел в поданный туз40, а за людьми и вещами прислал двойку, и мы перебрались на фрегат. В бухте в это время развело сильное волнение, и людей моих тотчас же укачало. Кучер выпил водки и поправился, а человека я должен был послать на берег. На меня же качка не имела никакого влияния.
Итак, я поселился на фрегате. Прежде всего занялся я раскладкой моих вещей в каюте, в которую ход был из кают-компании, большой комнаты на нижней палубе, с освещением сверху. Русский человек не любит тесноты; я разложился по-помещичьи: в каждом ящике (а их было довольно много: четыре в кушетке, два в шкапу и четыре в комоде) у меня что-нибудь да лежало, хоть два листа бумаги.
Сверх моей каюты я мог пользоваться также и капитанской, потому что капитан с нами не жил: он командовал в это время Константиновской батареей, а наш командующий занимал простую офицерскую каюту.
Капитанская каюта была светлая, большая комната с окнами, тогда как офицерские каюты имеют не окна, а иллюминатор – круглое стеклышко, прикрепленное к особенной распорке, которая вынимается вон.
Кроме меня из нашего штаба жил еще на фрегате переводчик дипломатической канцелярии, родом болгар, человек пожилой, с сильной проседью в волосах, но еще бравый, с чудесными усами и румянцем во всю щеку. Он очень любил Россию; приходил в восторг от успехов нашего оружия и унывал от потерь. В грустные минуты он обыкновенно начинал крутить усы, выпивал водки, пьянея после второй рюмки; поглаживал свой седой хохолок и говорил что-то такое, из чего мы разбирали только половину. В нем сохранялось еще много восточного, несмотря на давность его переселения в Россию. Например, он сердился, если кто просил у него огня из трубки. Для восточного курителя это род обиды. Наложив трубку, он сосет ее до конца. Перервать курение, дать из нее огня на сторону – значит испортить все дело.
Почтенный переводчик много путешествовал: был в Сибири, в Китае, в Египте, бог знает где, и говорил на многих языках. Мы часто слушали его рассказы под скрип фрегата и гром отдаленных батарей.
Потом присоединился к нашей компании один гусарский офицер, служивший когда-то в Польше и Финляндии. Он переносил нас с юга на север и смешил гусарскими анекдотами.
Священник фрегата, иеромонах Вениамин, был человек самой строгой жизни и, по-своему, довольно образованный. Все священники фрегатов и кораблей, стоявших тогда на рейде и даже затопленных, обязаны были посещать те бастионы, где находилась команда их экипажа, освящать батареи, исповедовать умирающих и совершать различные церковные службы. Вениамин был чрезвычайно усерден в исполнении этих обязанностей. Он ходил по бастионам с каким-то увлечением, и мы всегда боялись, если он долго не возвращался. Но Бог хранил его до конца. Мне известно, что во всю осаду он исповедал и приобщил с лишком 11 тысяч человек.
Матросы «Коварны» представляли смесь племен и наречий: тут были русские, хохлы, жиды и цыгане. Но, разумеется, командовал всеми один общий русский дух. Ходили они, большею частью, в холстинных куртках или даже просто в рубашках, исключая те случаи, когда служба требовала суконной одежды. Иногда по вечерам, сидя у себя на кубрике41 или на батарейной около кухонной печи, по-морскому камбуза, они пели песни, которым близость и шум моря придавали что-то особенное… Подле них всегда было две-три кошки, любимые всем экипажем и выученные ходить на задних лапках. А не то, матросы толковали об осаде, только история осады у них была своя. Они и знать не хотели офицерских рассказов, а слушали и повторяли только то, что приносилось с бастионов их же товарищами, отвозившими туда ежедневно обед и ужин для команды своего экипажа. Этими россказнями был сыт не только фрегат, но даже и берег Северной и Сухой балки; а иные повествования улетали и на базар, и дальше. Его, то есть неприятеля, били тысячами. Чуть не каждую вылазку ложилось тысяч пятьдесят. Это число почему-то было самое употребительное.
Несмотря на некоторую внешнюю грубость и какую-то беспардонность, матросы «Коварны» были самый простой и богобоязненный народ; служили службу свою честно и исправно. Если погибал товарищ на бастионе, они старались похоронить его прилично, одеть в чистое белье и отслужить панихиду. Особенно меня умиляла их необыкновенная набожность. Я часто замечал, как иной матрос, ложась спать, или вставая поутру, или так, среди дня, когда просило сердце молитвы, – молился на коленях перед единственным образом Спасителя нашей маленькой церкви, или, правильнее, иконостаса, читая вслух свои молитвы и не смущаясь никаким окружающим шумом. Когда же происходила у нас какая-либо служба и мы собирались перед образом, я видал, как иные матросы подходили и клали медные деньги под образ. Как мне было завидно, что я не умею так же чисто и просто положить свой грош под образ!
Фрегат «Коварна» стоял от берега в 70 саженях. Вот какой вид был от нас на Севастополь.
Прямо против нас, смотря по бушприту42 через рейд43, виднелась на расстоянии версты Южная бухта в раме строений Корабельной слободки и Южной части города. Здания Корабельной начинались Павловской батареей, стоявшей у самой бухты, на мыске. За ней, влево, шли низкие одноэтажные магазины и казармы; потом открывалась и сама Корабельная слободка: мелкие домики, разбросанные по горе, которая венчалась Малаховым курганом – небольшим возвышением, едва-едва отделявшимся от строений. Еще левее, книзу, спускались к бухте Аполлонова и Ушакова балки, замыкаемые водопроводами, которых белые арки ярко отделялись от зелени гор и были видны далеко. Затем шли пологие горы, и на них дымились батареи.
За Павловским мыском выступали Александровские казармы, и за ними показывались темные окраины 3-го бастиона в виде зубцов: это были траверсы батарей.
Направо от Южной бухты пестрела разнообразными зданиями Южная сторона, так сказать, настоящий Севастополь. В средине ее, несколько наискось от нас, виднелась знаменитая Графская пристань – красивый портик на пестумских колоннах и под ним каменная лестница к рейду. Правее – Екатерининский дворец, едва заметный домик на площадке; еще правее по всему берегу до Артиллерийской слободки, на расстоянии 250 саженей, тянулось длинное здание Николаевской батареи. Выше, за пристанью, Михайловский собор; далее пестрели разные здания, но ярко от них отделялась Библиотека, венчавшая Южную сторону, как Малахов венчал Корабельную. За Библиотекой замечался на красивых колоннах храм Святых Петра и Павла, а далее опять пестрели разные здания.
