Бомба для дядюшки Джо - Филатьев Эдуард Николаевич (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
Продолжим уже приводившиеся нами слова физика Виктора Талызина о том, что после взрыва атомной бомбы все ядерщики захотели заниматься…:
«Все захотели заниматься только наукой, каждый начальник сектора хотел строить ускоритель. Но приехал Курчатов и перевернул всё на 180 градусов: наука — это прекрасно, но страна ждёт сейчас от нас другого: надо строить АЭС, развивать атомную энергетику».
О том же рассказывал и Николай Доллежаль:
«Как-то — дело было в конце 1949 года — мне позвонил Игорь Васильевич Курчатов. Попросил приехать. Через час я был у него.
— Что ж, — сказал он, — одно дело сделано и сделано неплохо. С бомбой мы получили результат на год раньше, чем рассчитывали. Теперь можно приниматься и за другое: за мирное применение энергии атома. Есть у вас какие-нибудь соображения на этот счёт?
Я ответил, что одно из соображений лежит на поверхности: это утилизация тепла, выделяемого в ходе реакции деления тяжёлых ядер. В промышленном реакторе оно выступало вредным фактором, который устраняли путём охлаждения. Если же главную задачу видеть не в производстве плутония, а в эффективном использовании тепловой энергии, то её можно обратить на выработку тепла, способного вращать ротор турбогенератора.
— Вы правы: идея лежит на поверхности, — согласился Игорь Васильевич. — Но на самом деле всё не так просто.
— Конечно. Масса технических проблем. Тип реактора. Теплоноситель. Температура и давление. Материалы. Безопасность. Экономическая эффективность, наконец. Вопросы, вопросы — и к вам, физикам, и к нам, инженерам.
— Вот и будем браться за них сообща, благо, опыт совместной работы есть!».
Так ядерщики, до сих пор выковывавшие только атомные «мечи», теперь взялись и за изготовление атомного «орала».
Начало пятидесятых годов
Опубликованные архивные документы атомной отрасли страны Советов заканчиваются 1949 годом. О том, что происходило в атомной отрасли СССР потом, можно судить лишь по отрывочным фактам и по воспоминаниям современников тех давних событий.
Как для физиков-ядерщиков начинался год 1950-ый, рассказал один из сотрудников Лаборатории № 2 Борис Дубовский:
«Я вспоминаю ночь на 1 января 1950 года. Игорь Васильевич в 3 часа ночи отпустил меня и главного инженера В.И. Меркина. Перед этим он потребовал у меня логарифмическую линейку, справочник по физике и два тома книги Гудмена.
В 10 часов утра я приехал на работу. Игорь Васильевич всё ещё находился там, утомлённый от бессонной ночи. Он сказал, что пока некоторые веселятся, он решил вопрос, как справиться с «козлами», и высказал мне свои соображения. Как известно, «козлом» называют закупорку технологических каналов и спекание урана и графита. Дальнейший опыт и эксплуатация подтвердили правильность и важность принятого Курчатовым решения».
К этому времени участник Манхэттенского проекта и тайный советский информатор Клаус Фукс успел покинуть США и, приехав в Великобританию, стал работать над созданием английской атомной бомбы.
Но тайное, как ни скрывай его, в один прекрасный день всё равно становится явным. Британской разведке повезло — она довольно быстро сумела выйти на Фукса и «расколоть» его. Физик сознался в том, что передавал сведения секретного характера «агентам советского правительства». Иными словами, учёный-антифашист сознался в передаче Советскому Союзу тайны атомного оружия.
1 марта 1950 года Клаус Фукс предстал перед судом. Процесс продолжался недолго — чуть более часа. Подсудимый был приговорён к 14 годам тюремного заключения. Столь мягкий вердикт объяснялся тем, что атомные секреты физик передавал не врагам, а союзникам Великобритании.
Не отреагировать на этот процесс страна Советов, конечно же, не могла, и в центральных газетах появилось официальное заявление:
«ТАСС уполномочен сообщить, что… Фукс неизвестен советскому правительству и никакие „агенты“ советского правительства не имели к Фуксу никакого отношения».
Так Кремль отнёсся к человеку, который из чисто гуманистических соображений помог ему создать атомную бомбу. Вожди Советского Союза отказались от «агента», который попал за решётку.
Зато к «агентам», которые находились на свободе, отношение было самое доброжелательное. Например, к немцу Николаусу Рилю.
В 1950 году производство чистого металлического урана на заводе № 12 города Ногинска достигло одной тонны в день. Дело, можно было считать, наладилось. И Героя Социалистического труда Николая Васильевича Риля отправили на Урал в Лабораторию «Б», которой руководил тогда бывший заключённый Карагандинского лагеря Николай Владимирович Тимофеев-Ресовский.
Местные жители, встречаясь с начальником лаборатории, смотрели на него с удивлением:
— Зек, а в какой особняк въехал!
— Пятикомнатный!
— А какой паёк получает! Килограмм мяса, полкило рыбы!
— 125 граммов масла, пол-литра сметаны! Сливки, шоколад, крупы!
— В день!
Статус Тимофеева-Ресовского, в самом деле, удивлял многих. Ведь на Урале в ту пору ежедневная норма хлеба на работающего составляла всего 450 граммов!
Николай Риль тоже удивил уральцев. Размерами своей зарплаты. В те годы работники промышленных предприятий получали в среднем 700 рублей в месяц. Инженеры, занимавшие руководящие должности, — от 1,5 до 2,5 тысяч рублей. А у Риля ежемесячный «оклад жалования» был просто немыслимым — 14 тысяч рублей! Придя в первый раз за получкой, Николай Васильевич не мог унести её от кассы. С тех пор приходилось прихватывать с собой объёмистый портфель.
Вот так жил в те времена человек, лично известный Иосифу Сталину.
Столица в те годы тоже не очень шиковала. Доктор физико-математических наук Юрий Адамчук впоследствии воспоминал:
«Однажды Игорь Васильевич встретил нас, студентов, у проходной около шести часов вечера, когда мы дружной стайкой направлялись домой.
— Уже уходите? — обратился он к нам, и вдруг не то с горечью, не то с сожалением произнёс. — Неужели вам в лабораториях неинтересно? Неужели не захватило то, чем занимаетесь?
— Игорь Васильевич, — ответил я, — всё просто: мы хотим есть…
Тогда в стране ещё действовала карточная система. Свои продуктовые карточки мы отдавали отоваривать в семьи, завтраки были не такие плотные и калорийные, как сейчас, и краюха хлеба с чаем, съеденная в час дня, не могла предотвратить вечерний голод. Поэтому мы часов в шесть-семь вечера галопом бежали домой обедать.
Через неделю Курчатов вызвал меня в свой кабинет. В руке он держал какие-то узкие белые полоски бумаги.
— Знаешь, — сказал он, улыбаясь, — я комбинаты построил, так это было сделать легче, чем вырвать для вас, студентов, талоны на молоко у наших хозяйственников. Но я стоял насмерть. И вот ощутимый результат: раздай-ка эти карточки ребятам…».
В те времена никаких проблем не было, пожалуй, только у одного Игоря Курчатова. Борис Брохович рассказывал:
«Он — культурный, умный интеллигент, большой учёный, тонкий эстет, никогда не переходивший невидимой грани дозволенного в отношениях с людьми, где бы они ни стояли на служебной лестнице.
В присутствии Курчатова, как правило, не ругался матом да. же такой виртуоз, как Славский — сдерживался и не кричал, не разносил подчинённых. Крикливые споры стихали, и всё приходило в мирное русло. Он был человеком, присутствие которого облагораживало окружающих.
Я был свидетелем, когда Игорю Васильевичу приходилось давать поручения или требовать ускорения выполнения работ и от маститых академиков, имевших свои школы и большой круг учеников, и от докторов наук, имевших большой «вес», но по тем или другим причинам не выполнявших или своевременно не выполнявших поручение, которое действительно нужно было сделать. Это были А.И. Алиханов, А.П. Виноградов».
Владимир Комельков:
