В Афганистане, в «Черном тюльпане» - Васильев Геннадий Евгеньевич (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Застонало материнское сердце, внезапно похолодела кровь, и Анна Ивановна вдруг бессвязно подумала:
– Почему же все-таки полевая почта? Почему у сына нет нормального адреса?
И она уже хотела спросить у лейтенантов, знают ли они такую часть, пэ-пэ восемьдесят девять девятьсот тридцать три. Но не успела. Заскрипели тормоза электрички, мелькнули за окном полосатые столбики загородной платформы. Хлопнули двойные вагонные двери, отсекая парней с войны от мирных людей. И недопетой осталась песня:
12
По дымящейся остывающей высоте бродили черные фигурки.
Разгребали заваленные окопы.
Вытаскивали из песчаных завалов засыпанные палатки.
Плевались землей.
Устало шаркали ногами.
Окоп с Шульгиным сначала обходили стороной. Слишком огромной казалась в темноте пахнущая гарью воронка. И, может быть, вообще до утра не обнаружили их братскую могилу, если бы земля вдруг не зашевелилась, и среди глинистых комков не показалась бы грязная растопыренная пятерня. Вслед за пятерней возник черный бугор плеча, и, наконец, чумазый ком головы. Тут же прозвучал рычащий, плюющийся голос:
– Похор-р-ронщики хреновы! Глаза разуйте, тьфу-у-у на вас! По живым людям ходите…
Богунов вывернул свое мощное тело из земли. На его голос со всех сторон сбежались товарищи. И хоть голос этот нещадно матерился, скрипел песком на зубах, плевался, сыпал проклятиями, ему несказанно обрадовались. Комья земли полетели во все стороны торопливо и яростно.
– Все живые, – сержант, часто отплевываясь, рыл землю руками, – все шевелились подо мной. Тьфу-у-у… И лейтенант живой. Подталкивал меня коленом под зад… Тьфу-у… Ну, живучий, наш лейтенант! Везет нам с ним! Тьфу-у-у… Сколько раз уже хоронят, не похоронить. Тьфу-у, тьфу-у… Тащи их живее, ребята. И воды несите побольше. Наглотались земли по это самое, не балуйся… Тьфу-у, тьфу-у…
Вскоре откопали всех. Очумевших, оглохших, залепленных землей. Они сморкались, плевались, беспомощно жмурили глаза. Матиевский долго тряс головой. Потом прохрипел с кашлем:
– Лейтенант-то живой? Ни фига же не вижу… Глаза, кажется, землей выдавило…
Шульгин отозвался с хрипом:
– Я в порядке. Бывает хуже… Слава Богу, вроде дышу… Только в голове сильно гудит… Кажется, все живы, черви земляные, а-а? – повернулся он испачканным лицом к солдатам. – Как остальные? Потери есть? Командиру докладывали?
Из темноты донесся голос:
– Докладывали. Только что… Потерь нет. Кроме вас…
– Как это? – Шульгин поперхнулся. – Кроме нас?..
Голос виновато пояснил:
– Так вас же нигде не было. Вон ведь как вас аккуратно завалило. Ровным пластом. Мы же фонарями светили… Рядом пустая воронка, даже котелков не нашли… Вот и доложили… Думали, разнесло вас всех. Вдребезги… Как ребят с вертушки…
Шульгин затряс головой:
– Как это разнесло? Кого вдребезги? На-ас?.. Да вы знаете, что сейчас?.. Да вы же всех на уши… Ну, вы даете?..
Шульгин потрясенно замолчал. Потом нервно рассмеялся.
– Стоило выбираться с того света, чтобы узнать, что ты умер. Ну, вы даете, юноши? Радиостанцию, живо… И запомните, похоронщики. Не спешите хоронить своих. Надо искать без устали. Искать до последнего… Не теряя надежды… Постучите по своей деревяшке.
Принесли радиостанцию. Лейтенант нажал на тангенту:
– «Первый», я, «Метель-один», прием. На связи Шульгин. «Первый», я, «Метель-один», прием…
В эфире раздался резкий ворчливый голос:
– Шульгин?.. Что за шутки? Кто докладывает? Я – «Первый», прием.
Шульгин прокашлялся:
– Докладывает Шульгин. В моей группе потерь нет. Ни одной потери. Повторяю, ни одной потери. Все целы. Я, «Метель-один», прием.
– Шульгин? То есть, как Шульгин? Как это все целы? Кто докладывает? Прием…
Долго в эфире стояла полная неразбериха. «Первый» все пережевывал слово «потери», хрустя им на зубах, как стеклом, пока Шульгин не взорвался:
– К еб… фени… все потери! Несколько человек завалило взрывом… Нажрались земли досыта, как шахтеры в забое. Сознание на время потеряли… Теперь все в порядке. Вроде, все целые. Возможно, только немного контужены. Словом, отделались испугом…
Голос в эфире крякнул:
– Теперь все ясно. Теперь понятно. Ну, и дела там у вас! Напасти на вас сыплются, как из ведра. Ты, Шульгин, наверное, неприятности притягиваешь… Держись, лейтенант… Вопросы есть?
Шульгин ответил не спеша:
– Есть один вопрос… Кто был артнаводчиком, кто корректировал огонь отсюда, с нашей стороны? Очень интересно узнать эту фамилию.
Первый ответил нехотя, с недовольством:
– Огонь артиллерии корректировал лично командир артдивизиона. Он сейчас рядом со мной. Принимает непосредственное участие в операции.
Шульгин с хрустом сжал тангенту, желваки выступили на скулах:
– У меня просьба, товарищ «Первый», передать командиру дивизиона, а при встрече я скажу ему тоже, – Шульгин взорвался кашлем, сжал рукою ноющую грудь, – если он вышел в горы, чтобы заработать орден на грудь, то пусть занимается делом по-настоящему…
Голос «Первого» стал сухим, неприязненным:
– Вы вдвое моложе командира дивизиона, товарищ лейтенант.
Шульгин ответил, твердо выделяя каждое слово:
– Мне кажется, на войне моложе тот, кто хуже воюет…
13
Возвращалась с дачи Анна Ивановна под вечер. В сумерках запирала калитку на висячий замок. Спешила по утоптанной тропе на перрон. Вздрагивала от вечерней прохлады. Мягкие лапы ветвей цеплялись за одежду. Длинные тени сплетались в паутину сумерек. Остались позади весенние дачные хлопоты.
Как не хватало Анне Ивановне мужских рук в разросшемся за два года саду. Как ловко подрезал бы сын ветвистые яблони, выровнял кроны вишневых деревьев, распорядился бы по-мужски с кучами хвороста в саду. Истосковался сад по своему любимцу, давшему жизнь каждому деревцу, каждому кустику.
Где ты, хозяин, поменявший лопату на штык?
Где твои крепкие, заботливые руки?
Когда обласкаешь ты зеленые косы раскидистых яблонь?
Когда встряхнешь цветастый подол ранней сирени?
Анна Ивановна вздыхала, не таясь, и выпрямлялись под ногами повороты дачной тропы.
Показался перрон, полный дачного люда и жителей подмосковных окраин. Были среди прочих военные, только не офицеры, а молодцеватые худощавые пареньки с полосками на погонах. По соломенной букве «К» догадалась Анна Ивановна, что это курсанты какого-то московского училища.
Они громко перешептывались и заразительно смеялись, жизнерадостные и подвижные, как ртуть.
Когда в сумерках вспыхнули огни подходящей электрички, Анна Ивановна подошла поближе к путям. И зашипели сжатые тормоза, взвизгнули скандально запыленные двери. Повалил народ в обе стороны. Горохом посыпался стук каблуков.
Курсанты не рванулись вместе со всеми, напротив, пропускали всех, встав по обе стороны дверей часовыми. Они и Анну Ивановну пропустили вперед и даже подтолкнули под локоток.
И когда Анна Ивановна уже проходила в вагон, нетерпеливо дернулся поездной состав. И с этим рывком вновь скандально взвизгнули двери, и вдруг послышался жалобный тонкий крик, словно ребенку прижало пальцы.
Анна Ивановна резко обернулась и увидела, как замерла в проходе девушка в просторном плаще. Курсанты с трудом держали рвущиеся двери. А девушка, оказавшаяся между сжимающимися створками обхватила большой живот, как обхватывают арбуз, и жалобно стонала тонким плачущим криком.
Анна Ивановна рванулась к девушке, подхватила ее за плечи и бережно втащила в тамбур. Курсанты отпустили сжимающиеся створки дверей и ухнули стекла с лязгом, дернулась электричка в неудержимом порыве, загудели электрические дуги.
– Что же вы, милая моя, – зашептала Анна Ивановна, – в таком положении путешествуете? Разве так можно?