Тайные коды боевых искусств Японии - Маслов Алексей Александрович (книги без сокращений .txt) 📗
Прибыв в город, Мусаси первым делом обратился к местному даймё Хосокаве Тадаоки, на чьи деньги и содержалась школа Цубамэ-гаёси, с просьбой разрешить сразиться с Сасаки. Разрешение было получено, вызов на поединок принят, бой назначен на восемь часов утра следующего дня. Было определено и место – небольшой островок в нескольких километрах от Огурё.
Накануне Мусаси спокойно отправился пировать в дом своего старого друга Кобаяси Таро Дзаэмона и пропьянствовал там всю ночь. Наступило утро. Сасаки Кодзиро вместе со своими слугами и секундантами прибыл на место. Он прождал почти час, а Мусаси все не было. Сасаки, потеряв терпение, послал гонца за своим противником. Гонцом вызвался быть некий Сато Окинага, который когда-то учился фехтованию у отца Мусаси. Оказывается, Мусаси просто крепко спал после бурной ночи, и Сато Окинаге потребовалось немало усилий, чтобы разбудить его.
Наконец, пробудившись, Мусаси невозмутимо выпил воды из тазика для умывания и неторопливо пошел к лодке.
Сато сел на весла, а Мусаси, наспех подвязав волосы грязным полотенцем и перехватив бумажными лентами рукава кимоно, чтобы не мешали в бою, принялся обстругивать обломок старого весла, пытаясь превратить его в некое подобие меча, – свой меч он «где-то позабыл». Так и не завершив работы и решив, что обструганной рукояти будет вполне достаточно, он вновь заснул в мерно покачивающейся лодке.
Лодка причалила, и великий Мусаси с обломком весла в руках сошел на берег. Кодзиро и его свита, пораженные, взирали на встрепанного и неопрятно одетого Мусаси, у которого даже не было меча. Сам же Мусаси, нимало не смутившись, ринулся с деревяшкой на Кодзиро. Тот едва успел выхватить свой меч и отбросить ножны в сторону. Этот жест был встречен колким замечанием Мусаси: «Правильно, они тебе больше не понадобятся!»
Никто не ожидал, что дуэль будет столь быстротечна. Первым же ударом Сасаки рассек хатимаки на голове Мусаси, но в ответ тотчас получил в ответ сокрушительный удар в голову. Сасаки рухнул ничком, лицом вниз, но собравшись с силами, сделал последний взмах мечом и… рассек подол куртки Мусаси (сусо). После этого он уже не двигался, а из ушей и носа у него хлынула кровь. Мусаси опустился рядом с ним на колени, положил руки на голову и наклонился, чтобы понять, убит ли он. Убедившись, что Сасаки мертв, Мусаси поклонился распростертому телу, его секундантам, и после этого удалился. Хакама сползли, открыв изумленным секундантам и ученикам некоторые интимные части тела великого Миямото Мусаси. Тот же невозмутимо поклонился присутствующим (самурайский ритуал обязывает!), развернулся и направился обратно к лодке.
Но откуда же возник этот миф о «благородном воине»? Следует осознать, что в западной и японской традиции понятия «благородство» и «честь» могут иметь совсем разное содержание. Для самурая благородство, в частности, заключалось в том, чтобы любой ценой не уронить честь своего рода и господина, а отнюдь не в любезностях и мушкетерской куртуазности по отношению к противнику. Поэтому допускались любые уловки. Мусаси, конечно, не случайно регулярно опаздывает на бой, заставляя противников нервничать, терять самообладание; постоянно демонстрирует презрение к сопернику: он топчет ногами лежащего на земле Ёсиоки, убивает из засады юношу, который ожидает открытого боя, убивает даже тех, кто заведомо слабее его. Это – самурайская культура в чистом виде без мифов и прикрас.
Идеал благородства по отношению к врагу так и оставался идеалом, он существовал в основном оторванно от реальной самурайской жизни. И в то же время составлял ее весьма важную часть – именно из идеалов, мифов и преданий ткалась материя самурайской культуры.
Но разве все эти жестокие убийства не противоречат благородному духу Бусидо?
Не противоречат и не могут противоречить по самой логике японской культуры. В Японии, равно как и в Китае, сложилось особое понимание «гуманности», или «человеколюбия» (япон. – ниндзё, кит. – жэнь), отнюдь не схожее с аналогичным европейским понятием. По конфуцианским представлениям, каждый человек должен выполнять множество ритуальных норм, прежде всего по отношению к своему господину, родителям, друзьям. Как только человек переставал выполнять эти нормы (что считалось признаком утраты необходимых моральных качеств), например, выказывал нелояльность по отношению к своему господину, он как бы переставал быть человеком. А об убийстве нечеловека вряд ли стоит сожалеть.
В японской культуре выше гуманности стоит практицизм. Скажем, намного практичнее добить упавшего и даже сдающегося противника, нежели помиловать его, дабы он не успел прийти в себя и броситься опять в бой.
Отношение к человеческой жизни в традиционной Японии было утилитарным, и все поступки определялись только практическим результатом, а не отвлеченными нормами морали. Так, в XVIII–XIX веках в японских деревнях существовал обычай регулярного детоубийства, который именовался «прореживанием» и сдерживал прирост населения. Делали это отнюдь не из патологической жестокости, а из чисто практических соображений: урожай был небогатым, а крестьянский труд малопроизводительным. Считалось, что намного гуманнее убить ребенка еще в колыбели, нежели обрекать его на голодную смерть.
На государственном уровне жестокость считалась признаком могучей власти, которая карает того, кто «утратил облик человека». Казни проходили обычно при большом стечении народа. Людей зарывали по пояс в землю и убивали, пронзая бамбуковыми палками, четвертовали, варили на медленном огне. Даже самурай мог подвергнуться мучительной пытке и столь же чудовищной смерти. Нередко ниндзя из числа самураев низкого ранга (а именно из этой среды происходило большинство ниндзя) умирали в котлах с кипящей водой.
Самураи рождались и умирали в обстановке чрезвычайной жестокости и умаления ценности человеческой жизни. Да и что есть жизнь? «Лишь отблеск предутреннего луча в капле росы на листке». За нее не стоит держаться и о ней не надо сожалеть, ценности сама по себе жизнь не представляет. Для самурая намного важнее были мысли не о том, как избежать смерти, но как правильно умереть.
Нередко трупы казненных преступников отдавались самураям на опробование мечей. Впрочем, не только преступников. Например, свод самурайских законов XVII века недвусмысленно предписывал: «Если же лицо низшего сословия, такое, как горожанин или крестьянин, будет виновно в оскорблении самурая речью или грубым поведением, его можно тут же зарубить». Это самурайское право распоряжаться чужой жизнью вошло в историю под названием кирисутэ гомэн – «разрешение зарубить или оставить» [28]. Печально знаменитым стало и разрешение сёгуна Тоэтоми Хидэёси «на пробу меча», согласно которому самурай мог опробовать клинок своей новой катаны на любом прохожем.
Характерно, что фольклорные герои японской воинской традиции также поступали на удивление «не по-геройски». Тем не менее рассказы о таких героях распространились в XIV–XVI веках, т. е. тогда, когда законы Бусидо уже сложились.
Посмотрим теперь, какими чертами характера в действительности восхищались японцы во времена расцвета самурайской культуры. В одном из небольших анонимных повествований, которые были широко распространены в народной среде, рассказывается о Минамото-но Ёсицунэ. Ёсицунэ – реальная личность, он принадлежал к роду Гэндзи. В японской традиции Ёсицунэ считается отчаянно храбрым воином, владеющим многими чудесными приёмами бу-дзюцу. О том, как Ёсицунэ узнал секреты воинского искусства, повествует следующая история.
Ёсицунэ захотел стать полновластным правителем Японии. Его вассал и советник Фудзивара Хидэхара заметил, что для этого нужно овладеть всеми секретами боевого ремесла. В далекой земле Эдзогасима (Остров айнов), или Тисима (Тысяча островов) в замке правителя Канэхиры хранится тайная рукопись «Закон будды Дайнити», где изложены самые сокровенные секреты боевых искусств. Ёсицунэ тотчас загорелся идеей заполучить эту рукопись, купил корабль и после долгих приключений причалил к берегам Острова айнов.