Российская дань классике. Роль московской школы в развитии отечественного зодчества и ваяния второй - Рязанцев Игорь
Создавая произведение на другой сюжет с другим персонажем, нежели в наследуемом образце, мастер избегает сложностей прямого соперничества. В этом случае осваивается тип состояния персонажа, мотив движения, поза, тип натуры, «приличествующие», как говорили в XVIII веке, предмету изображения, избранному художником. Приведем лишь некоторые примеры. Русская скульптура второй половины XVIII века разрабатывает античную пластическую идею контрастного сочетания живого и мертвого тела. Воплощенная в классических группах «Менелай с телом Патрокла», «Галл, убивший жену и убивающий себя», эта идея вдохновляет Козловского в его группе «Аякс защищает тело Патрокла». Античный мотив бегущего (фигура Гипноса, IV в. до н. э., и многие другие) совсем по-разному претворен И.П. Прокофьевым и И.П. Мартосом в их статуях Актеона. И наконец, состояние и соответствующая ему поза, навеянные прославленным «Лаокооном». Вариации состояния многочисленны, но, как правило, подчеркивается напряженность мускулатуры, мучительность усилий в попытке избавиться от мучений. Главное в позе – диагональное подобие положения руки и ноги (вытянутой руке соответствует вытянутая противоположная нога, согнутой руке – противоположная нога). При этом само положение в пространстве может быть различным: фигура иногда лежит, иногда прикована к вертикальной опоре, – однако в любом из вариантов сохраняется ощущение распростертого тела. В русской скульптуре второй половины XVIII века этот тип состояния и позы встречается в «Прометее» Ф.Г. Гордеева, в «Марсии» Ф.Ф. Щедрина, в «Поликрате» М.И. Козловского. Кстати, А.П. Лосенко тоже обращается к подобному состоянию и позе в «Прометее» и «Авеле».
Ф.Г. Гордеев. Прометей. Отлив XIX в. с гипсового оригинала 1769. ГРМ
«Поза Лаокоона» не только дает наследующему ощущение причастности к величайшему, как тогда считали, творению искусства, но и открывает огромные пластические возможности передачи обнаженной мужской натуры. «Поза Сцеволы» привлекает другим. Она как бы помогает обнаружить в изображаемом те же черты мужества, чести, верности долгу, которые обессмертили имя римского героя. Обычно его представляют подле жертвенника, опускающим руку в зажженный там огонь. Таким Муций Сцевола показан П. П. Рубенсом, затем Д. Б. Тьеполо, а у нас в XVIII веке самим Козловским в несохранившемся, но известном по гравюре барельефе и, наконец, Г.И. Угрюмовым. Не исключено, что именно в «позу Сцеволы» Козловский ставит Я. Долгорукого в упоминавшейся выше ретроспективной портретной статуе. Она и ныне называется «Яков Долгорукий, разрывающий царский указ», хотя герой этого не делает. Как раз чисто физического акта разрывания документа нет в работе Козловского. Даже нельзя сказать, что Долгорукий готовится к этому, ведь одна рука у него занята факелом [78]. Правильно отмечают аллегоричность горящего факела, весов правосудия, поверженной змеи, маски, лежащей у ног. Но думается, что поза героя символически не менее красноречива: подобно тому как изображают Сцеволу, он, сделав небольшой шаг вперед, гордо развернулся к зрителю, накрыв рукою указ, лежащий на постаменте. Причем этот последний объемно соответствует в композиции жертвеннику, непременному атрибуту Сцеволы. Апелляция к иконографически закрепленной позе тем более вероятна, что такой прием встречается у Козловского. Нам уже приходилось обращать внимание на созвучность позы его «Геркулеса Фарнезского» и «Спящего Амура» [79].
В архитектуре тоже нередко та или иная форма, возникшая в конкретном типе сооружений, перекочевывает в совсем иную разновидность зодчества, при этом, конечно, преобразуясь. Уже рассмотренная колонная ротонда-храм используется, как упоминалось, Баженовым для парадной лестницы Кремлевского дворца. Принцип античного перистильного дворика ощутим в решении колонных залов Казакова и Кваренги. Пирамида выступает не только в своей исконной мемориальной функции, но и как форма. Она служит у Львова основой для композиции то колокольни (так называемая «Пасха» в селе Александровском), то погреба (в усадьбах Никольское-Черенчицы и Митино Тверской губернии). Даже стенопись античности дает почву для чисто архитектурных решений. Вспомним интерьеры Камерона в царскосельском Екатерининском дворце, развивающие в объеме и пространстве идеи четвертого помпеянского стиля.
И наследование, условно говоря, в русле сюжета-персонажа, и наследование вне его не изобретены XVIII веком и встречаются, начиная с античности. Первое из них дает уже рассмотренные выше хронологические цепи произведений на один и тот же сюжет, с одними и теми же персонажами. Второй вариант наследования тоже нередок в античности и Ренессансе. Известна популярность «позы Лаокоона». Найденная в изображении гиганта Алкионея из фриза Пергамского алтаря, эта поза стала всемирно известной благодаря созданной 150 лет спустя группе «Лаокоон» и уже в Ренессансе была, в частности, использована А. Ломбарди для рельефа «Рождение Афины из головы Зевса». Точно так же в архитектуре, например, идея портика, перекрытого фронтоном, перекочевывает из греческой античности в римскую, далее в Ренессанс, в XVII и XVIII века.
Иными словами, оба варианта наследования традиционны и сами унаследованы Россией второй половины XVIII века.
Знание наследия помогает не только созданию произведения, но и его восприятию. Оно почти одинаково важно и для мастера искусства, и для зрителя (заказчика). Таким образом, у наследия – два «наследника». Компетентность каждого из них составляет необходимую основу взаимопонимания, обеспечивает нормальное течение процесса художественной жизни.
Забота об изучении наследия обоими «наследниками» явственно видна в «Привилегии и уставе» Академии художеств 1764 года. В известной цитате из этого документа говорится: «Академии иметь публичную библиотеку… дозволяя и посторонним… пользоваться как чтением книг, так и выписыванием всего, что каждый найдет для себя нужного или по любопытству своему примечания достойного» [80].
Пристальный интерес к наследию, точнее к его текстовой разновидности, отражается в том, что важнейшие в этом смысле книги-источники встречаются как в библиотеках деятелей искусства, так и в библиотеках зрителей. Сопоставим для примера книги, бывшие в распоряжении В.И. Баженова, А.П. Лосенко, И.И. Бецкого, педагогов и воспитанников Академии художеств, с одной стороны, а с другой – П.Ф. Жукова, библиофила, чиновника средней руки, среднеобразованного человека, неспециалиста по искусству, обладавшего средним достатком. Словом, во многих отношениях среднего представителя дворянской служилой интеллигенции. Пример Жукова весьма удобен, так как его библиотека куплена для Петербургского университета и хорошо изучена [81]. Начнем с книг по искусству и архитектуре. Баженов, Бецкой и библиотека Академии художеств обладают изданием Витрувия во французском переводе Клода Перро, есть оно и у Жукова; «Правила пяти ордеров архитектуры…» Виньолы на французском языке имеется у Лосенко и у Жукова [82]. Библиотека Академии и Жуков располагают книгой Ж.-Ж. Ле Франсе де Лаланда «Описание римския ватиканския церкви святаго Петра…» на русском языке. И Лосенко и Жуков владеют «Кратким словарем изящных искусств…» Ж. Лакомба на французском языке. В библиотеке Академии, у Лосенко и у Жукова фигурирует популярный тогда И.-Д. Прейслер («Основательные правила, или Краткое руководство к рисовальному художеству»).
У Жукова и у Лосенко довольно основателен подбор исторических источников: Иосиф Флавий, Ксенофонт, Квинт Курций, Геродот и Плиний (оба последние есть и у Баженова), Гвидо делле Колонне («Историа о разорении Трои…»), Вольтер («История Российской империи…» на французском языке), а у Жукова и в библиотеке Академии – исторические труды М.М. Шербатова, В.И. Татищева, М.В. Ломоносова.
