Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато - Делез Жиль (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗
Итак, если все становления уже молекулярны, включая становление-женщиной, то следует также сказать, что любые становления начинаются со становления-женщиной и проходят через него. Это ключ для всех других становлений. Когда воин переодевается женщиной, сбегает, замаскированный под девушку, прячется как девочка, то это не временное позорное происшествие в его карьере. Спрятаться, закамуфлироваться — это воинственная функция; и линия ускользания пленяет врага, пересекает что-то и обращает в бегство то, что она пересекает; именно в бесконечности линии ускользания проявляется воинственное. Но если женственность воина и неслучайна, не надо думать, будто она структурна или регулируется соответствием отношений. Трудно увидеть, как могло бы соответствие между двумя отношениями «мужчина — война» и «женщина — замужество» повлечь за собой соответствие между воином и девушкой, выступающей в качестве женщины, которая отказывается выходить замуж.[335] Точно так же трудно усмотреть, как всеобщая бисексуальность или даже гомосексуальность военных сообществ могла бы объяснить этот феномен, который сколь подражателен, столь и структурен, но который представляет скорее сущностное anomie[336] воина. Такой феномен может быть понят только в терминах становления. Мы уже видели, как воин, благодаря своему furor'у и проворности, был вовлечен в неодолимые становления-животными. Именно эти становления обнаруживают собственное условие в становлении-женщиной воинственного или в своем альянсе с девушкой, в своем инфицировании ею. Воин неотделим от Амазонок. Союз девушки и воина не производит животных, но в то же время он производит становление-женщиной одного и становление-животным другой в одном и том же «блоке», где воинственное в свою очередь становится животным благодаря инфицированию девушкой в тот самый момент, когда девушка становится воинственной благодаря инфицированию животным. Все собирается вместе в асимметричном блоке становления, мгновенном зигзаге. Именно в пережитке двойной машины войны — машины Греков, вскоре вытесняемой Государством, и машины Амазонок, вскоре постепенно исчезающей, — Ахиллес и Пентесилея, последний воин и последняя царица девушек, выбирают Ахиллеса в становлении-женщиной и Пентесилею в становлении-сукой.
Ритуалы трансвестизма или переряживания в примитивных обществах, где мужчина становится женщиной, не объясняются ни социальной организацией, которая привела бы в соответствие данные отношения, ни психической организацией, которая явилась бы причиной того, что мужчина хотел бы стать женщиной не меньше, чем женщина — мужчиной.[337] Социальная структура и психическая идентификация оставляют в стороне слишком много специфических факторов — сцепление, неистовство и коммуникацию становлений, вызывающих травести; власть становления-животным, вытекающую из этого; и, главным образом, принадлежность всех этих становлений особой машине войны. То же верно и для сексуальности — она плохо объясняется как бинарной организацией полов, так и бисексуальной организацией каждого пола. Сексуальность запускает в игру слишком разные сопряженные становления так, будто есть п полов, целая машина войны, через которую проходит любовь. Это вовсе не сводится к отталкивающим метаморфозам между любовью и войной, обольщением и завоеванием, битвой полов и домашней сценой, или даже к [метаморфозе] война — Стриндберг: именно тогда, когда любовь прошла, а сексуальность иссякла, вещи появляются таким образом. Но в расчет берется лишь то, что сама любовь — это машина войны, наделенная странной и какой-то ужасной властью. Сексуальность — это производство тысячи полов, которые являются такими же неконтролируемыми становлениями. Сексуальность проходит через становления-женщиной мужчины и становления-животным человека — излучение частиц. Бестиализм здесь совсем не нужен, хотя бестиализм может возникать, и множество психиатрических анекдотов свидетельствуют о том весьма интересным образом — но слишком упрощенным, а значит окольным, ставшим слишком глупым. Речь не идет о «разыгрывании» собаки подобно старому господину на почтовой открытке; также речь не идет о половой связи с животными. Прежде всего становления-животными являются иной мощью, ибо их реальность пребывает не в животных, коих мы имитируем или каковым соответствуем, а в самой себе, в том, что вдруг захватывает нас и заставляет становиться — некая близость, некая неразличимость, извлекающие из животного нечто общее, куда большее, чем любое одомашнивание, любое использование, любая имитация: «Зверя».
Если становление-женщиной — это первый квант, или молекулярный сегмент, и затем становление-животным, с которым оно связано, то к чему они все так устремлены? Вне всяких сомнений, к становлению-невоспринимаемым. Невоспринимаемое — имманентная цель становления, его космическая формула. Например, «Невероятно уменьшающийся человек» Матесона проходит через царства [природы], скользит между молекулами, дабы стать неуловимой частицей, размышляющей в бесконечном о бесконечном. «Господин Зеро» Поля Морана пробегает большие страны, пересекает самые мелкие, понижает масштабы Государств, дабы устроить в Лихтенштейне анонимное сообщество, единственным членом которого является он сам, и умирает невоспринимаемым, складывая из своих пальцев частицу 0: «Я человек, который ускользает, плывя между двумя водами, и в которого палят все ружья мира. <…> Не следовало бы более предлагать мишень». Но что означает становление-невоспринимаемым в конце всех молекулярных становлений, начавшихся со становления-женщиной? Становление невоспринимаемым хочет сказать о многом. Каково же отношение между невоспринимаемым (анорганическим), неразличимым (а-означающим) и имперсональным (а-субъективным)?
Прежде всего мы сказали бы — быть как все. Именно об этом рассказывает Кьеркегор в своей истории о «рыцаре веры», человеке становления: глядя на него, мы не заметим в нем ничего — бюргер, ничего, кроме бюргера. Именно такое переживал Фицджеральд: после настоящего крушения мы доходим… действительно, до того, чтобы быть как все. Не так уж легко сделаться незаметным. Быть неизвестным — даже для консьержки, даже для соседей. И если уж столь трудно быть «как» все, то потому, что это дело становления. Вовсе не каждый, кто становится каждым, делает каждого становлением. Здесь требуется много аскетизма, трезвости, творческой инволюции — английская элегантность, английская ткань смешиваются со стенами, устраняют слишком-воспринимаемое, то, что чрезмерно-для-восприятия [trop-a-percevoir]. «Устранять все, что является остатком, смертью и избытком», жалобой и обидой, неудовлетворенным желанием, защитой и заступничеством — все, что укореняет всякого (каждого) в нем самом, в его моральности. Ибо каждый — это молярная совокупность, но становиться каждым — совсем другое дело, запускающее в игру космос с его молекулярными компонентами. Стать каждым — значит создавать мир, создавать некий мир. Благодаря устранению мы уже не более чем абстрактная линия или же деталь головоломки, которая сама по себе абстрактна. Именно сопрягаясь, продолжаясь с другими линиями, с другими деталями, мы создаем мир, который мог бы окутать первый как некая прозрачность. Животная элегантность, рыбка-камуфлятор, подпольное — по ним проходят абстрактные линии, не похожие ни на что и не следующие даже своим органическим делениям; но так дезорганизованная, дезартикулированная, она творит мир с линиями скалы, песка и водорослей, становясь невоспринимаемой. Рыбка подобна китайскому художнику-поэту — не подражательному, ни структурному, а космическому. Франсуа Ченг показывает, что поэт не гонится за сходством, а тем более не исчисляет «геометрические пропорции». Он удерживает, он извлекает только линии и сущностные движения природы; он действует только с помощью непрерывных и налагающихся друг на друга «штрихов».[338] Именно в этом смысле стать всяким, сделать из мира становление — значит создать мир, создать некий мир, миры, другими словами, найти свои близости и свои зоны неразличимости. Космос как абстрактная машина, и каждый мир как конкретная сборка, осуществляющая его. Когда мы сводим себя к одной или нескольким абстрактным линиям, которые будут продолжаться в других и сопрягаться с другими, дабы немедленно и непосредственно произвести некий мир, в коем становится именно этот мир, тогда мы становимся кем угодно, всяким. Мечта Керуак, или уже мечта Вирджинии Вулф, состояла в том, что письмо должно быть как линия китайского рисунка-поэмы. Вулф говорит, что надо «насытить каждый атом», а для этого устранить — устранить все, что является сходством и аналогией, но также «все вложить»: устранить все, что переходит границы момента, но вложить все то, что он включает — и такой момент не является мгновением, он — этовость, в которую мы соскальзываем и которая скользит в других этовостях благодаря прозрачности.[339] Быть в точке начала мира. Вот какова связь между невоспринимаемым, неразличимым и безличным — тремя добродетелями. Свести себя к абстрактной линии, штриху, дабы найти свою зону неразличимости с другими штрихами и таким образом войти в этовость как в безличность творца. Тогда мы подобны траве — мы сделали из мира, из всякого становление, ибо мы создали необходимо коммуницирующий мир, ибо мы подавили в себе все, что мешает нам проскальзывать между вещами, прорастать посреди вещей. Мы соединили «все» — неопределенный артикль, инфинитив-становление и собственное имя, к которому мы сводимся. Насыщать, устранять, все вложить.
