История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович (онлайн книга без TXT) 📗

суммируются все достижения первого периода салтыковского

творчества. Это нечто вроде пародии на русскую историю,

сконцентрированную в микрокосме провинциального города, где

градоначальники – прозрачные карикатуры на русских монархов и

министров, и самое название города дает его характеристику – город

Глупов.

В дальнейшем творчество Салтыкова одушевлялось чувством

острого негодования и высоким понятием о нравственных ценностях.

Сатира его обратилась на новых, пореформенных людей:

просвещенного, но, в сущности, не изменившегося бюрократа;

вырванного из привычной почвы, но не переродившегося помещика;

жадного и бессовестного капиталиста, поднявшегося из народа.

Ценность этих книг ( Господа ташкентцы, 1869–1872; В царстве

умеренности и аккуратности, 1874–1877; Убежище Монрепо, 1879–

1880; Письма к тетеньке, 1881–1882 и т.д.) больше, чем

предыдущих, но крайняя злободневность сатиры делает ее явно

устаревшей. Кроме того, они написаны на языке, который сам

Салтыков называл эзоповым. Это постоянные околичности из-за

цензуры, которые все время требуют комментария. К тому же стиль

глубоко укоренен в дурной журналистике эпохи, порожденной

Сенковским, и неизменно производит на сегодняшнего читателя

впечатление тщательно, с муками разработанной вульгарности.

На более высоком литературном уровне стоят Сказки,

написанные в 1880–1885 гг., в которых Салтыков достигает большей

художественной крепости, а иногда (как в замечательной Коняге, где

судьбы русского крестьянства символизирует старая заезженная

кляча) концентрации, почти достигающей поэтического уровня.

И все-таки Салтыков занимал бы в русской литературе место

только как выдающийся публицист, если бы не шедевр –

единственный его настоящий роман Господа Головлевы (1872–1876).

Эта книга выдвигает его в первый ряд русских романистов-реалистов

и в число национальных классиков. Это социальный роман – история

провинциальной помещичьей семьи, изображающая скудость и

скотство быта класса крепостников. Никогда еще с большей силой не

изображалась власть животного начала над человеческой жизнью.

Злобные, жадные, эгоистичные, лишенные даже родственных чувств,

лишенные способности ощущать удовольствие или испытывать

счастье из-за своей тупой и темной души, Головлевы – это

безнадежно запущенное полуживотное человечество. Книга эта,

конечно, самая мрачная в русской литературе, еще мрачнее оттого,

что впечатление достигается простейшими средствами, без всяких

театральных, мелодраматиче-ских или атмосферных эффектов.

Вместе с гончаровским Обломовым, написанным раньше, и

бунинским Суходолом, написанным позже, это величайший

monumentum odiosum (памятник ненавистному), воздвигнутый

русскому провинциальному дворянству. Самая замечательная фигура

в этом романе – Порфирий Головлев (прозванный Иудушкой), пустой

механический лицемер, растекающийся в медоточивом и

бессмысленном вранье не по внутренней необходимости, не ради

выгоды, а потому, что его язык нуждается в постоянном упражнении.

Это одно из самых страшных видений вконец дегуманизированного

человечества, когда-либо созданное писателем.

В последние годы жизни Салтыков написал большую

ретроспективную вещь под названием Пошехонская старина (1887–

1889); это хроника жизни средней провинциальной дворянской семьи

и ее окружения незадолго до отмены крепостного права. В ней много

детских воспоминаний. Книга эта «тенденциозная» и невыносимо

мрачная; в ней много великолепно написанных картин, но не хватает

той концентрации и непреложности, которая есть в Господах

Головлевых и которая одна только и могла бы поднять ее над уровнем

обычной «литературы с направлением».

4. УПАДОК РОМАНА В 60-Е И 70-Е ГОДЫ

К началу 60-х годов круг общепризнанных авторов определился,

и никто из романистов, появившихся позже, не сумел завоевать

всеобщего одобрения. Это вызвано двумя взаимосвязанными

причинами: усилившимся чувством партийной принадлежности,

раскалывавшим русское общественное мнение на множество

взаимоисключающих отделений и категорий, и очевидным и всем

заметным недостатком творческих сил у писателей младшего

поколения. Единственным романистом 60-х гг., кому нечего было

бояться сравнения с людьми сороковых, был Николай Лесков (1831–

1895). Но отчаянная партийность общественного мнения и неумение

Лескова подделаться к какой бы то ни было партии помешали его

признанию: радикальная пресса его освистала и даже подвергла

бойкоту. То, что Лесков был признан поздно, и то, что в его

творчестве есть черты, резко отличающие его от всех его

современников, побудило меня исключить его из этого тома. О нем

говорится в Современной русской литературе.

Однако в ранних своих произведениях – реакционных романах

Некуда (1864) и На ножах (1870), Лесков не более, чем типичный

«тенденциозный» антирадикал, эти романы не выделяются из общего

потока реакционных романов, где сатирически изображалось новое

движение и молодое поколение шестидесятых и семидесятых годов –

их тогда писалось великое множество. Правда, сюда входят такие

замечательные, совершенно иные вещи, как Взбаламученное море

Писемского (1863, первая из всех), тургеневский Дым, гончаровский

Обрыв и даже Бесы Достоевского. Но типичный реакционный роман

находится на гораздо более низком литературном уровне. Обычно это

история аристократического и патриотического героя, который в

одиночку, несмотря на недостаточную поддержку властей, борется

против польской интриги и нигилизма. Типичнейший и

популярнейший поставщик таких романов – Болеслав Маркевич

(1822–1884). Другие, упражнявшиеся в том же роде, – Виктор

Клюшников (1841–1892); В. Г. Авсеенко (1842–1913) и Всеволод

Крестовский (1840–1895). Последний написал также широко

задуманный и весьма популярный русский вариант французского

мелодраматического боевика – Петербургские трущобы (1864–1867).

У реакционного романа был свой противовес – «тенденциозный»

радикальный роман, который очень скоро стал такой же условностью.

Самый первый из таких романов и, без сомнения, самый

примечательный – Что делать? Чернышевского (1864), который

имел немалое влияние на формирование радикальной молодежи.

Другие знаменитые и влиятельные романы – Знамения времени

Даниила Мордовцева (1830–1905) и Шаг за шагом (1865) Иннокентия

Омулевского (1836–1883). Самым плодовитым из радикальных

романистов был А. К. Шеллер-Михайлов (1838–1900). Все эти

романы повествуют об идеальных молодых радикалах, юношах и

девушках, борющихся и побеждающих в борьбе с враждебным

социальным окружением. С литературной точки зрения все они

ничего не стоят. Но они способствовали формированию

идеалистической интеллигенции семидесятых годов.

В семидесятых годах к уже существовавшим двум родам

«тенденциозного» романа присоединился третий: народнический

роман. Он рассказывал не об индивидуальных добродетелях героев

из образованных классов, а о коллективных добродетелях

крестьянских общин в их борьбе с темными силами крупного и

мелкого капитализма. Наиболее известными из романистов-

народников

были

Н. Н. Златовратский

(1845–1911)

и

П. В. Засодимский (1843–1912).

Другие романисты продолжали традицию Тургенева и людей

сороковых годов, нажимая не на «тенденцию», а на социальный, в