Смоленская Русь. Княжич 1 (СИ) - Алексей Янов (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
Лафеты полевой артиллерии изготавливались из дуба. Основной несущей частью полевого лафета были две станины (лафетные доски), окованные вдоль ребер по периметру железными полосками и скрепляющиеся четырьмя деревянными подушками: передней (боевой), средней, задней и хоботовой. Лафетные подушки представляли собой деревянные бруски, через которые были пропущены железные болты, стягивающие станины. При этом бруски как бы распирали станины. Для прочности станины были окованы несколькими поперечными металлическими поясками. Полевые лафеты не имели поворотного механизма, и горизонтальное наведение осуществлялось поворотом хобота лафета.
Все лафеты состояли из дубовых станин. В боевом положении цапфы орудий помешались в боевых гнездах лафета, а в походном положении (для удобства возки) – в походных гнездах, расположенных ближе к хоботовой части. Таким образом, при переходе из походного положения в боевое орудие приподнималось и переставлялось из походных гнезд в боевые. В походном положении лафет орудия передвигался на так называемых походных (лафетных) колесах, а передок – на колесах меньшего диаметра – боевых (передковых). В боевом положении происходила замена колес, и на ось лафета надевались передковые колеса. Передок был общим для всех трех лафетов.
Обширных, многокилометровых открытых пространств для стрельбы ядрами и бомбами во время всего похода нам практически не попадалось. Поэтому провели испытания картечи двух видов – ближней и дальней.
В деревянном поддоне укрепляли стержень, вокруг которого рядами укладывали чугунные пули (30–40 штук), обмотанные сверху просмоленной веревкой – так изготовляли нашу «вязаную» картечь. Во время полета от сопротивления воздуха оболочка лопалась, и пули осыпали площадь в несколько десятков квадратных метров. Эффективная дальность вязаной картечи достигала 600 м.
Пробовали стрелять и дальней картечью с особыми сферичными чугунными пулями. Дальняя картечь имела меньше пуль, по сравнению с ближней, но эти пули были большего диаметра и веса, понятно, что и летели они дальше. Рассеиваемость дальней картечи была куда выше вязаной картечи, что существенно снижало кучность стрельбы. Наши опытовые стрельбы показали, что эффективная дальность ближней картечи – 210–430 м, а дальней – 430–750 м.
Производя картечные выстрелы орудия, окутывались белыми облачками, вздыбливая, пролетев сотни метров множественные фонтанчики земли, дырявя и разламывая деревянные щиты, имитирующие строй противника.
Заряжание в нашей полевой артиллерии производили только картузом, который с помощью пробойника досылали до дна ствола. Картузы представляли собой мешки из ткани, в которых внизу находился заряд пороха, а сверху – картечь, ядро на поддоне или разрывная граната.
Перед выстрелом брали протравник, прочищали им затравку и одновременно протыкали ткань картуза. В отверстие вставляли скорострельную трубку с порохом внутри. Ее поджигали тлеющим фитилем, зажатым в пальнике на длинной ручке. После выстрела орудие чистили банником, дабы загасить тлеющие остатки пороха с картузом и снять часть нагара в стволе. По завершении стрельб драили канал специальной «трещоткой», выглядевшей как скребок из двух половинок. От тщательности чистки зависел срок службы орудия. При необходимости вытащить заложенный заряд применялся «пыжовник» – этакий спиралеобразный штопор на длинной ручке.
В Смоленск из Гнёздово я возвращался на лодье водным путём, в благодушном настроении любуясь проплывающими за бортом пейзажами. Храмовая застройка левобережных днепровских круч начиналась за 3,5 км. от города и тянулось длинной вереницей до самой столицы и даже выплёскиваясь за её восточный пределы. Сначала, в устье р. Кловки, взору открывался высокий и острый силуэт храма Троицкого монастыря. Далее, ближе к городу, над самой поймой в устье р. Смядыни находился ансамбль Борисоглебского монастыря, где, кроме большого храма, была построена вторая, Васильевская церковь. Выше по Днепру на Свирской «горе» располагался княжеский двор с величественным придворным храмом Архангела Михаила. Чуть далее с противоположной стороны Днепра виднелась моя дворовая Борисоглебская церковь – главный храм Ильинского конца. А напротив Заднепровского острога хорошо просматривался вольно раскинувшийся на холмах окольный град Смоленска, поражая зрение обилием луковок церквей. Но и здесь храмы не заканчивались. К востоку от Смоленска, вверх по Днепру стояли церкви в устье реки Рачевки и за 2 км. от города на берегу реки Протока возвышался ещё один огромный монастырский храм. Всего, этот грандиозный архитектурный ансамбль тянулся вдоль Днепра на протяжении около 6 км., создавая обманчивое впечатление огромной величины города, внушая всем речным путникам мысль об его многолюдности, силе и богатстве. И глядя на всю эту красоту я больше думал о том, что эти красивые фасады с красочными обёртками на самом деле являются «потёмкинскими деревнями» за которыми скрывается серость и нищета.
Но я надеялся, что зрелище, внушаемое этими величественными видами, вскоре уже не будет казаться пустым миражом. Работая день за днём, месяц за месяцем, несколько портящие общий пасторальный вид дымящие металлургические трубы моих Заднепровских заводов, возвеличивали на практике Смоленск сильнее, чем все эти храмы вместе взятые. Колос на глиняных ногах рос и обретал мощные стальные корневища, которые должны будут выдержать все ураганы и прочие невзгоды.
А в Смоленске меня уже поджидали гости из Новгорода.
– Вот, Владимир Изяславич, мой давний новгородский знакомец, Макар Климятич, входит в купеческое товарищество «Ивановского ста». Занимается бортным промыслом, скотоводством, ну и отдаёт деньги в рост. Владетель четырёх сёл. – Представлял новгородца глава совета директоров «РостДома» Юрий Захарьевич.
Макар Климятич, мужчина лет 35–ти, одетый в богатый, вышитый позолотой кафтан встал и поклонился со всем уважением.
– Хочу в ведомое тобой, Владимир Изяславич, товарищество ростовщическое вступить. Что такое давать и брать деньги в рост я не на словах знаю, а на деле. Ещё батюшка мой сим делом промышлял. – Сразу перешёл к сути вопроса купец, говоря при этом смешным «цокающим» новгородским говором.
– Юрий Захарьевич, – обратился я к главе РостБанка, – можешь поручиться за новгородца?
Банкир утвердительно кивнул головой.
– То, что Макар Климятич человек богатый, уважаемый я не сомневаюсь. Если он состоит в «Ивановском ста», это априори значит, что свои обязательства он будет исполнять, прохиндеев там не держат, да и товарищество купеческое своего члена всегда в случае нужды поддержит. Но ты, Юрий Захарьевич, сам должен понимать, в наше совместное дело абы кого вводить нельзя, человек должен пользоваться 100% –ым доверием. С остальными директорами эту кандидатуру согласовал?
– Согласовал, Владимир Изяславич, большинство не против, но последнее слово за тобой.
– Что я могу решить? Я этого купца не знаю и впервые вижу, потому собственного суждения о нём вынести не могу. Значит, прислушаюсь к вашему мнению, – размышляя, растягивал я слова. – Ты купец, надеюсь понимаешь, что твоя контора должна превратиться в паевую, а 51% паев ты должен будешь отдать РостДому. Новгородским отделением РостДома ты не сможешь самостоятельно, лишь по своему усмотрению распоряжаться – продать, завещать и т.д. Передача имущества твоей ростовщической конторы РостДому будет зафиксирована в договоре, оформленном по всем правилам в Смоленске и в Новгороде.
– Но у меня есть некоторые условия, – спохватился купец, – вернее хочу тебя Владимир Изяславич кое о чём спросить.
– Хм! Давай излагай!
– Будут ли мне предоставлены для выдачи ссуд и для иного пользования латунные деньги, на тех же условиях, что и смоленским отделениям?
– Не вижу проблемы. Но предупреждаю, регулировать как–то спрос на латунные деньги в Новгороде я не могу, сам понимаешь, почему.
– Почему? – не знаю, наигранно или всерьёз тупил новгородец.
