Поэзия и проза Древнего Востока - Сборник Сборник (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Глава 40
И отвечал Господь Иову, и сказал:
«Корящий Крепкого поспорит ли впредь?
Пусть винящий Бога отвечает Ему!»
И отвечал Иов Господу, и сказал:
«Вот, я ничтожен; что отвечу Тебе?
Руку мою кладу на уста мои!
Однажды говорил я – не возражу вновь;
даже и дважды – не буду впредь!»
И отвечал Господь Иову из бури, и сказал:
«Препояшь твои чресла, стань, как муж;
Я буду спрашивать, а ты отвечай!
Желаешь ли ничтожить Мой суд,
Меня обвинить, чтоб оправдать себя?
Подобна ли Божьей твоя длань
и можешь ли громами гласить, как Бог?
Так укрась же величием и славой себя,
в благолепие и блистание облекись,
излей ярость гнева твоего,
воззри на всех гордых и смири их!
Воззри на всех гордых и унизь их
и придави злых к земле,
всех их совокупно зарой во прах
и лица их мраком завесь!
Тогда и Я похвалю тебя,
что твоею десницею ты храним!
Воззри: я Бегемота сотворил, как тебя;
травой он кормится, словно вол.
Какая мощь в чреслах его
и твердость в мышцах его живота!
Как кедр, колеблется его хвост;
сухожилия бедер его сплелись.
Нога его, как медяная труба,
и, как стальная палица, его кость!
Он – начало Божьих путей,
сотворен над братьями своими царить;
ибо горы приносят ему дань
со всеми зверями, что играют в них.
Меж зарослей лотоса он лежит,
в болотах, в укроме тростника;
заросли лотоса покрывают его,
и обступают его ивы ручья.
Вздуется ль поток – не страшно ему,
хотя б пучина хлестала ему в пасть.
Кто его ухватит возле глаз,
подцепит его за нос багром?
Ты можешь Левиафана поймать удой
и прижать леской ему язык?
Проденешь ли тростник ему в нос
и проколешь ли его челюсть шипом?
Станет ли он множить мольбы,
говорить тебе умильные слова?
Заключит ли он с тобой договор,
возьмешь ли его в рабы навек?
Станешь ли, как с пташкой, с ним играть,
свяжешь ли на забаву для девиц?
Будут ли рыбаки вести о нем торг,
между хананеями тушу делить?
Пробьешь ли копьем кожу ему
и голову – рыбацкой острогой?
Подыми-ка на него свою длань
и запомни: ты бьешься в последний раз!
Глава 41
Смотри, надежда тебя предаст:
не падешь ли от одного вида его?
Нет смелого, кто б вызвал его на бой;
кто же предо Мной отважится стать?
Кто предварит Меня и обяжет ко мзде?
Под целым небосклоном все Мое!
Не умолчу о действии мощи его,
о дивной соразмерности членов его.
Кто приоткроет край его одежд,
кто проникнет сквозь двойную его броню?
Врата его пасти – кто их отворит?
Ужас – зубов его круг!
Величавы ряды его щитов,
как печатью, намертво скреплены,
плотно пригнаны один к одному -
и ветру не провеять между них!
Ряд к ряду тесно прижат,
они сцеплены так, что разъять нельзя.
От его чоха блистает свет,
и глаза его, как вежды зари,-
из пасти его рдеет огонь,
искры разлетаются окрест нее!
Из его ноздрей валит пар,
словно из клокочущего котла,-
его дых раздувает жар углей,
пламя пышет из гортани его!
На его вые почила мощь,
и ужас несется впереди него;
крепко сплочена его плоть,
словно литая, не задрожит;
как камень, твердо сердце его,
жестко, как жернов, на котором трут.
Когда встает, дрожат силачи,
от испуга теряют они ум!
Ударишь ли его? Не выдержит меч -
сломится копье, и дрот, и стрела;
железо с соломой равняет он
и с трухлявой древесиной – медь!
Лучник не заставит его бежать,
за мякину он считает камни пращи -
за мякину палица идет у него,
и смешон ему свист копья!
Под брюхом его грани черепиц,
он на ил налегает, как борона;
нудит он пучину клокотать, как котел,
и в кипящее зелье претворяет зыбь,-
за ним светится его след,
словно поседела глубь морей!
Подобного ему нет на земле:
не ведающим страха он сотворен.
На все высокое смотрит он:
всему, что горделиво, он царь!»
Глава 42
И отвечал Иов Господу, и сказал:
«Теперь знаю: Ты можешь все,
и невозможно противиться Тебе!
Кто есть сей, что промысл мрачил
речами, в которых разуменья нет?
Да, Ты явил дивное, непонятное мне,
великое, непостижное для меня.
Внемли же, я буду говорить,
и что буду спрашивать, изъясни!
Только слухом я слышал о Тебе;
ныне же глаза мои видят Тебя,-
сего ради отступаюсь
и раскаиваюсь во прахе и пепле!»
И было после того, как Господь сказал те слова Иову, и молвил Господь Элифазу из Темана:
«Гнев Мой пылает на тебя и на двух друзей твоих; ибо вы не говорили обо Мне так правдиво, как раб Мой Иов!
Потому возьмите семь тельцов и семь овнов, и пойдите к рабу Моему Иову, и принесите за себя жертву всесожжения; и пусть раб мой Иов помолится за вас, ибо только его молитву Я приму, чтобы не отвергнуть Мне вас за то, что вы не говорили обо Мне так правдиво, как раб Мой Иов!»
И пошли Элифаз из Темана, и Билдад из Щуаха, и Цофар из Наамы, и сделали так, как велел им Господь. И принял Господь молитву Иова.
И повернул Господь к возврату путь Иова, когда помолился Иов за друзей своих; и вдвое умножил Господь все, что было у Иова.
Тогда пришли к нему все братья его, и все сестры его, и все прежние близкие его, и ели с ним хлеб в его доме, и жалели его, и утешали его за все то зло, которому дал Господь найти на него; и каждый подарил ему по кесите золота и по золотому кольцу.
Господь же благословил конец Иова больше, чем его начало: и стало у него четырнадцать тысяч овец, и шесть тысяч верблюдов, и тысяча пар волов подъяремных, и тысяча ослиц.
И стало у него семь сыновей и три дочери: и назвал он одну – Горлица, вторую – Корица, а третью – Румяна; и по всей земле нигде нельзя было найти женщин, которые были бы так хороши, как дочери Иова. И дал им отец наследство наряду с братьями их.
После этого Иов жил еще сто сорок лет и видел своих детей и детей своих детей, вплоть до четвертого поколения. И умер Иов в старости, насытясь жизнью [887].
Время возникновения «Книги Иова» может быть определено только гипотетически. Острота чувства и отчетливость мысли, характеризующие этот шедевр древнееврейской литературы, бескомпромиссность, с которой в нем поставлен «проклятый вопрос» о разладе между умственной доктриной и жизненной реальностью, заставляют думать о «послепленной» эпохе, скорее всего о IV в. до н. э. Этим не исключено присутствие в составе книги более раннего материала (может быть, проза в начале и конце) и более поздних вставок (вероятно, речи Элиу, возможно, песнь о мудрости в 28 главе, описания Левиафана и Бегемота в 40 и 41 главах и т. д.).
Имя героя книги засвидетельствовано уже для II тыс. до н. э.; оно жило в народном воображении как имя вошедшего в поговорку праведника сказочной древности. Когда пророк грозит божьей карой, постигающей грешную страну, он может сказать так: «Если бы среди нее были такие три человека, как Ной, Даниил и Иов, то они бы и спасли жизнь свою праведностью своею; ...даже эти три человека не спасли бы ни сынов, ни дочерей, и только сами бы спаслись, а земля стала бы пустыней» («Книга пророка Иезекииля», гл. 14, ст. 14 и 16). Приводимая Иезекиилем присказка о трех великих праведниках соединяет имя «Иов» (Ийов) с именем Ноя (из легенды о потопе) и с именем пророка Даниила (присутствующим уже в угаритском эпосе); это заставляет думать об очень глубоких пластах общесемитских традиций. Итак, время действия – легендарная старина. Место действия несколько загадочно: имя «Уц» фигурирует в библейском родословии потомков Сима, но с чем следует отождествлять землю Уц – с арамейскими областями на севере Заиорданья, или с Хаураном, лежащим южнее и еще восточнее, или с Эдомом, расположенным к югу от Мертвого моря,– до сих пор не ясно. Скажем так: Иов ровно настолько близок по крови и географическому местожительству к иудейско-израильской сфере, чтобы входить (вместе с тремя своими друзьями и с Элиу) в круг почитателей единого бога; и он ровно настолько далек от этой сферы, чтобы являть собою столь нужный для философской притчи тип «человека вообще», пример «открытого» религиозного опыта, образец как бы «естественной» праведности, не прикрепленной к какому-либо моменту истории древнееврейского народа (потому что иначе читательский интерес был бы перенесен с личного на общенародно-политическое). Иов верит в того же бога и постольку стоит перед теми же проблемами, что любой иудей, но все-таки он не иудей, и поэтому его устами можно было спрашивать об этом боге и об этих проблемах свободнее, чем устами иудейского персонажа.
887
Стихи снова сменились прозой; этим подчеркнуто, что книга кончается так, как она началась,– идиллией. Поразительно, что автор после картин предельной патетики с высокой поэтической дерзостью решается кончить повесть в тонах сказочного юмора (чего стоят хотя бы «говорящие» имена трех дочерей!)