Штольня в Совьих Горах - Добкевич Корнелия (лучшие книги .txt) 📗
Сначала они втроем весь дом волостного правления перетряхнули, потом двор, сарай… Когда не нашли ничего, велел староста всех жителей Замлынской Гурки на площадь собрать, и всем наказал знамя прусское искать. А малых ребят, Киприанека и Мартина, даже на башню костельную с этой целью послал, и на хоры им велел заглянуть — чем сильно обидел ксёндза Замлынского. В тот день люди и в поле не вышли, и коров на пастбище не гоняли: всё искали знамя это треклятое. Где только не лазили — и в канавах придорожных, и на кладбище, и под кроватями, и под шкафами смотрели, а по всем хатам даже сундуки с одеждой перетряхивали, и в закрома заглядывали. Нигде знамени того нет, как в воду кануло!
— Ну, смотрите у меня! — грозился отступник-староста. — Вот вызову жандармов из Крапковиц, все под арест пойдете!
Но никто знамени так и не смог найти. Даже в курятниках искали, в хлевах, в стогах сена — нету!
— Две горсти серебряных талеров тому дам, кто королевское знамя найдет! — такую награду пообещал староста. — Еще и корову с теленком добавлю, только знамя мне разыщите…
Но нигде не находили знамени.
Вечер наступал, люди расходиться начали по хатам. О Станеке Заваде как-то и позабыли в этой заварухе. И хотя искали знамя даже в самых отдаленных уголках деревни, — гумно его стороной обошли, потому что стояло оно на отлете, за садом густым.
Весь день парень проспал спокойно, глубоко в мягкое, пахучее сено закопавшись. Разбудил его только ветерок холодный, вечерний, который ноги его босые, что из-под сена выступали, несколько раз холодком овеял. Потянулся Станек, зевнул громко, поднялся и, как ни в чем не бывало, на улицу вышел. Как раз тут Мисюриха его и заметила: она в это время кур кормила.
— Станек, Станек! — закричала бабка. — А где ж это ты был?
— Нигде, соседка, — невинно так парень ей ответил, — только поспал немного на гумне, да вот и вылез сейчас!
— Ох, сыночек, в самую пору ты спал! — молвила бабка.
Руками размахивая и головой качая, рассказала Мисюриха соседскому парню, как всей деревней знамя прусское искали, которое вдруг исчезло и неведомо где затерялось.
— А староста наш так сейчас в доме бушует, аж страх берет! Уж и не знаем, где его искать, знамя это треклятое! — воскликнула бабка.
— Ну и леший с ним! Пусть староста у своей кобылы под хвостом его поищет! — засмеялся Станек и к себе в хату ушел.
Так вот и вышло, что в самый праздник немецкий, на волостном правлении в Замлынской Гурке, впервые за много лет, прусского знамени не оказалось.
Ни словами пересказать, ни пером описать невозможно, как в доме своем староста-отступник отчаянно выл да бушевал. То всей деревне тюрьмой грозил долголетней и розгами на площади в Крапковицах, то страшно мужиков проклинал, то снова их к дому своему скликал и щедрыми посулами склонял знамя это искать… Даже плакал и волосы свои рыжие на голове драл. Только ничему всё это не помогало.
Знамя прусское исчезло бесследно!
Тогда заперся староста в доме и стал сам себя утешать: уселся за стол обильный и давай лопать печень жирную, колбасы всякие, мёд и водку пить. И каждый раз, как чарку с водкой или кубок с мёдом поднимет — жестоко поносит мужиков из Замлынской Гурки, а короля прусского и министров его во весь голос расхваливает. До позднего вечера он так пировал, но за полуопорожненным жбаном пива сон его, наконец, сморил.
Утром воскресный день пришел, а с ним и годовщина рождения Фридриха, короля прусского. Но хотя солнышко и высоко уже поднялось, и давно в костёле на раннюю обедню прозвонили — Шимон Клосек всё еще за столом оставался и с перепоя спал крепко, голову на руки уронив. Только перед полуднем еле добудились его писарь с писарёнком. Без шапок, от страха дрожа, вбежали они к нему в горницу.
— Пан староста! — кричали они. — Пан староста! Да пробудитесь же вы, пан Шимон!
Поднялся староста со скамьи и спросил неласково:
— Ну, чего надо, что случилось?
— Ангелы небесные! Святые мученики, спасите нас!.. — со страхом превеликим бормотал писарь.
— Говори скорее, не хныкай! — одернул его староста.
— А послушайте… — простонал писарь, еле дух переводя. — На дороге, что от Крапковиц идет, карету мы видели в шесть коней… Все кони серые, в яблоках. И едет карета к нам, а за нею кирасиры, тоже на серых…
— Сто дьяволов! — закричал перепуганный староста. — Так ведь это никто иной, как сам пан генерал, граф Манштейн, наведался в Замлынскую Гурку! А тут знамени нет!.. Что делать? Что делать?
Однако поздно было искать спасения. Хорошо кормленные овсом застоявшиеся серые рысаки резво несли прусского генерала к Замлынской Гурке. Мужики высыпали на площадь перед волостным правлением: любопытно им было поглазеть на такого важного пана, на слуг его, на богатую упряжку, а пуще того — послушать, что скажет немец, когда увидит: нету знамени на положенном месте?
Шатаясь на ослабевших ногах, бледный и совсем растерянный вышел староста-отступник на крыльцо дома волостного, а писарь с писарёнком под руки его поддерживали с обеих сторон — чтобы ненароком не упал от испуга.
Тем временем граф Манштейн подъехал к дому, из кареты вышел. А был это человек необычайно толстый, в блестящем мундире синем с отворотами красными и с множеством шитья золотого. Усы его, цвета пива баварского, кверху закрученные, грозно торчали по обе стороны большого мясистого носа. Брови его льняные, блёклые, сведенные в одну черту над водянисто-голубыми, заплывшими жиром глазами, и пятна багровые на пухлом лице — на сильное возбуждение указывали.
— Не вижу тут знамени королевского! — голосом очень суровым начал он. — Да еще в самую годовщину рождения короля нашего милостивого! Где знамя?! — грозно спросил он у Шимона, который его с низкими поклонами встречал. — Почему не вывешено?
Пал тут староста-отступник в ноги генералу.
— Ясновельможный пан генерал! — простонал Клосек. — Простите мою вину, но тут вор какой-то, грабитель подлый, украл вчера наше знамя… Искали мы его, всей деревней искали, но напрасно! Смилуйтесь, ясновельможный пан граф… Не знаем, клянусь, не знаем, что сталось со знаменем! Знаем только, что пропало…
— Не пропало, не пропало! — закричал генерал. — Лжешь, негодяй! Не пропало!.. Знамя на старой мельнице висит. С дороги его хорошо видно, мерзавец! Знаешь ли ты, что ждет тебя порка за такое неуважение к гербу королевства прусского?
Слезами тут староста залился, а писарь с писарёнком вторили ему в мольбах о милости, и в рыданьях громких.
— Всё готов сделать, только бы прощение вымолить у власти моей любимой… — сквозь слезы бормотал староста.
При этих словах прусский генерал успокоился малость и более милостиво сказал ему:
— Если так, то пойди сейчас на мельницу, сними оттуда знамя и сюда принеси. Потом вывесишь его, как положено, зеленью украсишь… Ну, иди же ты, болван, козёл силезский!..
А других слов староста уже и не слышал: потонули они в потоке благодарностей — и его, и писаря, и писарёнка. Да тут еще вышел из толпы корчмарь и, кланяясь низко, просить генерала стал, чтоб соизволил в саду его отдохнуть и плодов отведать, пока филе из серны к обеду поспеет, а доброе вино бургундское в студеной ключевой воде охладится.
Принял граф это приглашение и спесиво так к саду направился. Корчмарь же наказал челяди своей за счет старосты, с которым в родстве был, каждому солдату немецкому по чарке водки поднести.
Надвинул Шимон Клосек шапку на голову и поспешил на мельницу — напрямик, через сад свой и заросли ольховые. От страха и перед генералом прусским, и перед чудищем, что на мельнице людей пугало, шел староста пригнувшись, голову в плечи втянув и ногами еле переступая.
А Утопец, который в это время в камышах отдыхал после ночной прогулки на лодке, старосту еще издалека углядел. И подумал о нем, что это человек, который не с добром со двора вышел. Как только ступил Клосек на мост, — начал речной владыка изо всех сил ветхие сваи раскачивать, и свалился тут староста в воду. Речка в этом месте илистая была, дно топкое, а берега болотистые, так что едва-едва отступник на сушу выкарабкался. И когда добрался в конце концов до мельницы, то всем видом своим сильно напоминал черта водяного, страшного Рокиту — так был в грязи измазан и водорослями опутан! Иззябший, отекающий водой, крадучись ступил староста в сени темные, мельничные.
