Сочинения великих итальянцев XVI века - Макиавелли Никколо (читать хорошую книгу полностью .TXT, .FB2) 📗
Джусто. Как это может быть?
Душа. Скажу тебе. Стремясь украсить наш язык, чужеземцы заключают фразу клаузулами, подобными латинским, но тем самым лишь вредят изяществу и природному порядку, в которых и заключается красота нашего языка. Больше того, они берут слова, всего несколько раз употребленные Боккаччо и Петраркой, и чем реже употреблялись эти слова, тем прекраснее они им кажутся, например: guari, altresi, sovente, adagiare,
soverchio и другие. А поскольку им, естественно, неизвестно ни истинное значение этих слов, ни их подлинное звучание, то они суют их куда ни попадя, очень часто совсем не к месту, и таким образом лишают их природной красоты.
Джусто. Думаю, если они в другом не могут подражать языку Боккаччо и Петрарки, им можно повторить слова Пиппо ди сер Брунеллески, обращенные к Франческо делла Луна.[499] Тот, оправдываясь за свой архитрав над лоджией дельи Инноченти,[500] который пригнул ее чуть не до земли, сказал, что сделал это по образцу архитрава в храме Сан Джованни.[501]На это Пиппо ответил: «Ты подражал ему как раз в плохом». Но если флорентийский язык столь совершенен, как ты уверяешь, отчего же многие так сильно порицают тех, кто на него что-нибудь переводит?
Душа. А какие они приводят доводы?
Джусто. Говорят, что флорентийский язык не готов к этому и не достоин, чтобы на него переводили возвышенные сочинения, будто бы в переводе умаляется их слава, и они принижаются.
Душа. Все языки по причинам, которые я раньше тебе изложил, способны выражать понятия и нужды тех, кто на них говорит: такими их делают те, кто ими пользуется. Так что не ссылайся на пустые отговорки.
Джусто. А почему же они говорят, что сочинения, переведенные на вольгаре, принижаются, а их слава умаляется?
Душа. По той причине, о которой я говорила тебе прошлый раз и которая повлекла за собой столько бед, — из-за проклятой зависти и желания иметь репутацию значительных людей.
Джусто. Ты безусловно права. Помнится, на днях я оказался в обществе каких-то ученых, и кто-то упомянул, что Бернардо Сеньи перевел на вольгаре «Риторику» Аристотеля,[502] а другой сказал, что тот совершил огромную ошибку. Когда же у него спросили, почему, он ответил: «Потому что негоже любому простолюдину знать то, что ученый вынужден добывать себе долгие годы ценой великих усилий из греческих и латинских книг».
Душа. О, эти слова не достойны христианина — да что там, даже любого человека! Ведь известно, как мы должны любить всех и помогать друг другу, причем душе больше, чем телу, а душе трудно принести большее благо, чем облегчить ей способ понимания.
Джусто. Наберись терпения. Я припоминаю, что говорят и другие.
Душа. А что именно?
Джусто. Говорят, что переведенное с одного языка на другой теряет прежнюю силу и красоту.
Душа. Это оттого, что во всяком языке есть свои шутливые слова и своеобразные выражения, которых нет в другом, и кстати, в тосканском их, наверное, больше, чем в прочих. Кто хочет в этом убедиться, пусть прочитает те места, где Данте и Петрарка повторяют сказанное каким-нибудь греческим или латинским поэтом, и тогда увидит, что во многих случаях они превзошли древних и лишь изредка уступили им.
Джусто. Да, но в переводах следует больше заботиться о смысле, чем о словах.
Душа. Знаю, что переводят ради наук, а не для того, чтобы показать силу или красоту языка; а если бы было иначе, римляне, считавшие свой язык самым прекрасным в мире, не стали бы переводить сочинение карфагенянина Магона[503] и многих других на свой язык. Точно так же и греки, настолько гордившиеся и кичившиеся своим языком, что все другие языки, например, египтян и халдеев, называли варварскими. Тем не менее в переводе следует стремиться, помимо сохранения максимальной точности, выражаться как можно красивее, и поэтому необходимо, чтобы тот, кто переводит, хорошо знал оба языка, а также свободно владел тем предметом и науками, из которых переводит, для того чтобы выражаться правильно и красиво на своем языке; ведь если говоришь на одном языке, а подражаешь выражениям другого, то теряется красота и изящество. Если бы все эти правила соблюдались, к переводу, возможно/не относились бы так неодобрительно.
Джусто. Ученые говорят еще, что переводы делают без согласия автора.
Душа. Как так можно говорить? Ведь все и записывается-то лишь для того, чтобы быть сохраненным в письменном виде и не пропасть, как устное слово, а стать известным всем людям.
Джусто. Стало быть, ты полагаешь, что перевод ученых сочинений на наш язык — хорошее дело, да?
Душа. Даже утверждаю, что не может быть ничего более полезного и славного, поскольку большинство ошибок порождено невежеством; и государи должны были бы заботиться об этом, ибо они как бы отцы народов. А отцу пристало не только направлять детей, но учить и наставлять их. Впрочем, если они не желают делать все это, то должны были бы, по меньшей мере, делать необходимое.
Джусто. А что именно?
Душа. Соблюдать законы как божественные, так и человеческие.
Джусто. Так какую же пользу это принесет людям?
Душа. Как какую пользу? Насколько больше люди бы почитали и оберегали сочинения, связанные с христианской религией, если бы начали читать их с детства и постепенно их осваивали, как принято у евреев. А это невозможно делать, не переведя хорошо и красиво эти сочинения на вольгаре.
Джусто. Неудивительно, что евреи так хорошо умеют говорить о том, что касается их законов. Пусть будет стыдно христианам, которые обучают своих детей чтению по торговым письмам или по каким-то легендам, которые не дают никаких знаний. А ведь они должны были бы в первую очередь знакомить их с христианским учением, поскольку то, что познается в первые годы жизни, обычно лучше всего сохраняется в памяти.
Душа. А кроме того, куда с большим почтением и вниманием слушали бы тогда богослужения, если бы понимали, о чем там идет речь.
Джусто. Да, конечно.
Душа. Скажи, какое благоговение и душевное расположение может быть у людей, славящих Бога, если они не понимают того, что говорится в церкви? Ты же знаешь, говор сорок и попугаев называется не языком, а звукоподражанием, только потому что птицы не понимают того, что говорят. Ибо говорить — это по существу произносить слова, обозначающие разные понятия, и понимать то, что говоришь. Поэтому наше чтение и пение псалмов, при котором мы не понимаем того, что произносим, сходно со стрекотом сорок или с болтовней попугаев. И я не могу найти другую религию, кроме нашей, где было бы так заведено, ибо евреи прославляют Бога на еврейском, греки — на греческом, славяне — на славянском, латиняне — на латинском, благодаря святому Иерониму, который как истинный патриот своей родины перевел им все на их язык.[504]
Джусто. Конечно, Душа моя, я согласен с тобой.
Душа. Как же иначе, ведь то же высказал еще апостол Павел в письме коринфянам, которые должны были совершать некоторые свои богослужения на еврейском: «Как будет неграмотный человек говорить "аминь" на ваше благословение, если он не понимает, что сказано? И какую он из этого извлечет пользу?»[505]
Джусто. А почему получилось так, что это не было сразу переложено с еврейского на вольгаре?
Душа. Из-за того, что в Италии перемешалось множество варварских племен, и в те времена лишь латынь была всем понятна. И посмотри, ты не найдешь в те времена ни одного сочинения, которое не было бы написано на том же языке, что и Священное Писание. Но довольно о божественных законах. Теперь перейдем к человеческим. Если они должны направлять людей, а те, в свою очередь, жить согласно с их установлениями, что хорошего, если они написаны на языке, понятном лишь единицам? Римляне, создавая законы, многое взяли у греков, однако записали их на своем языке; точно так же поступали Ликург, Солон[506] и другие, давшие законы всей Греции; они сделали это не на каком-нибудь другом языке, а на языке своего народа.
