Народные сказки и легенды - Музеус Иоганн Карл Август (бесплатная регистрация книга TXT) 📗

Я никогда больше не видел её, но память о нежной любви к ней храню как святыню в сердце, а кольцо как реликвию — в шкатулке. На том месте, где лежал оставленный свёрток, я посадил розовый куст и любисток, а вокруг — синеголовники и незабудки.

Время, проведенное в обманчивых надеждах на возвращение любимой, согнуло мою спину и провело глубокие складки на лбу, но до сих пор меня волнует прилёт лебедей на это озеро. Они напоминают мне увлечение молодости и лучшие мечты моей жизни. И теперь, стоя у края своего земного существования и впервые бросая серьёзный взгляд в прошлое, я, хоть и ощущаю некоторое чувство сожаления о том, что растратил жизнь так беспечно, без пользы и наслаждения, как богатый кутила своё наследство, что всё промелькнуло, как сновидение в долгую зимнюю ночь, всё же утешаю себя тем, что это обычный жребий смертных, — при жизни наслаждаться мечтами и причудливой фантазии жертвовать лучшую её часть. Вся мечтательность и вся поэтичность, будь они земные, или устремлённые к Небу, — вздор и безумие, и набожный чудак стоит не более влюблённого. Все люди, замкнувшиеся в себе, независимо от того, заперлись ли они в кельях и скитах, или бродят по полям и лесам, то любуясь на луну, то меланхолически ощипывая лепестки цветов или срывая былинки и бросая их в протекающий мимо ручей, или, как мученики страсти, слагающие свои элегии скалам, ручейкам или приветливой луне, — пустые мечтатели, ибо жизнь созерцателя, кто бы он ни был, если он не ходит за плугом или не знаком с серпом и лопатой, не более чем жалкое прозябание.

То, что я привил молодые фруктовые деревья и развёл виноград и сахарные дыни, чтобы услаждать ими истомлённых странников, право, более полезное дело, чем посты, молитвы и покаяния, прославившие моё благочестие, и достойнее, чем любовный роман всей моей жизни.

Поэтому, — продолжал Бено, обращаясь к внимательному слушателю, любимцу Фридберту, — я не хочу, чтобы ты, здоровый юноша, промечтал всю свою жизнь в этой глуши. Последние дни, ещё оставшиеся мне в этом мире, ты можешь терпеливо провести вместе со мной, но когда окажешь мне последнюю услугу и положишь мои останки в могилу, давно уже вырытую мной под той песчаной горой, возвращайся в мир и в поте лица зарабатывай на хлеб для любящей супруги и расцветающего рода твоих сыновей и дочерей. Похищение сабинянок когда-то принесло римлянам счастье, и ты можешь попытаться здесь, на этом озере, найти возлюбленную, если только твоя любовь укротит её, и она пожелает связать с тобой свою жизнь. Но если пламя любви уже опалило её сердце, и она не сможет полюбить тебя, то дай бабочке улететь, чтобы сатана не мучил тебя безрадостным браком».

Утро забрезжило на востоке, когда разговорившийся старец закончил свою чудесную историю таким полезным советом и растянулся на ложе, устланном сухим мхом. Ему давно уже необходим был покой. А Фридберт совсем позабыл про сон. В его голове, обгоняя друг друга, проносились мысли, — пёстрые и фантастичные. Он уселся у входа в келью и устремил взор навстречу восходящему солнцу. Высоко в небе сновали хлопотливые ласточки, и в каждой из них ему виделась прекрасная девушка-лебедь.

Спустя несколько месяцев успокоился навеки отец Бено. Он был предан земле его питомцем под громкие стенания всех богомольцев Рудных гор, оплакивавших своего заступника перед Небесным судом.

Могила погребенного дала впоследствии его наследнику хороший доход. Наивная простота верующих требовала реликвий из наследства святого человека, и Фридберт, пожелавший обзавестись звонкой монетой, не преминул этим воспользоваться. Он разорвал старое одеяние отшельника на мелкие кусочки и за небольшую плату стал раздавать их всем, кто посещал святой рынок возле могилы.

Когда Фридберт увидел, как хорошо идёт торговля, в нём пробудился дух наживы, и он не менее прибыльно стал сбывать и другие предметы, оставшиеся после отца Бено. Наконец, в ход пошла и боярышниковая палка. Расщепив её на тонкие лучинки, Фридберт стал продавать их как зубочистки, избавляющие от зубной боли, а так как в материале для них недостатка не было, то он мог без труда снабдить чудотворными зубочистками всё достойное христианство, — были бы только покупатели. Со временем приток паломников к келье уменьшился, и она вновь стала настоящим жилищем отшельника, где можно было безмятежно предаваться романтическим мечтам.

Шло время. Фридберт с удовольствием замечал, как день всё дальше отодвигает ночь, и солнце близится к зениту. Когда наступило солнцестояние, он аккуратно и в утренние, и в вечерние часы стал посещать озеро и устраиваться в засаде, в камышовом шалаше. И вот однажды, в канун Святого Албания, он увидел так страстно ожидаемых гостей.

Три лебедя показались на юге. В величественном полёте они трижды прокружили над озером, словно высматривая, нет ли опасности, и медленно опустились в прибрежные камыши, откуда вскоре вышли, обнявшись как богини три миловидные девушки, составившие прелестнейшую группу, какую когда-либо видел человеческий глаз. Они резвились и плескались, качаясь на прозрачных волнах, потом запели мелодичными голосами какую-то весёлую песню.

Фридберт стоял, недвижим, как мраморная статуя, онемев от восторга и изумления. Было мгновение, когда, улучив благоприятный момент, он чуть было не схватил добычу, чтобы безвозвратно её потерять. К счастью, у него нашлись силы, вовремя вырвавшие его из состояния магического экстаза. Фридберт оставил наконец свой пост и незаметно пробрался сквозь заросли кустарника к месту на берегу, где лебеди оставили свои эфирные одежды. На траве лежали три женских покрывала из незнакомой ткани, которая, казалось, была тоньше паутины и белее свежевыпавшего снега. Верхний край каждого из них был продёрнут в маленькую корону и уложен над ней крупными складками, напоминая плюмаж. Рядом лежало бельё из более плотной ткани, быть может, персидского шёлка цвета морской воды.

Жадной рукой схватил дерзкий похититель первое попавшееся покрывало и радостный, полный нетерпеливого ожидания поспешил с добычей к себе в келью.

Положив добытое сокровище в железный ларь, он уселся на дерновую скамью против входа в грот, чтобы, как римский авгур, [175] наблюдая за птицами, по их полёту узнать свою судьбу. Вечерняя звезда только что зажглась, когда Фридберт увидел, как два лебедя, будто напуганные хищным зверем, выпорхнули из камышей и быстро полетели прочь. Сердце шваба усиленно забилось, и радость, готовая вырваться наружу, охватила его, трепеща в каждой жилке. Любопытство побуждало Фридберта идти к озеру, благоразумие — удерживало в келье. После долгой борьбы практические соображения, такие редкие в любви, наконец взяли верх. Хитрый парень подумал, что будет лучше, если он не признается в похищении. Во всяком случае, в его положении выгоднее было оказаться лицемером, чем вором.

Фридберт зажёг лампу, свет которой, как он справедливо полагал, должен был привлечь прелестную ночную пташку, и, взяв в руки четки, принял позу молящегося. Перебирая пальцами бусы, он в то же время чутко прислушивался, нет ли кого за дверью.

Хитрость удалась. Скоро он услышал слабый шум, похожий на шелест робких шагов по песку, будто кто-то боялся обнаружить себя. Лукавый отшельник, почувствовав, что за ним наблюдают, с удвоенным усердием продолжил своё занятие. Наконец, окончив молитву, он поднялся со скамьи и огляделся вокруг. В дверях стояла она — прекрасная пленница, с выражением такой глубокой, чисто женской скорби, что чувствительное сердце Фридберта сразу растаяло, как воск от пламени свечи. Девушка была несказанно прекрасна в своём горе. Она открыла очаровательный ротик и произнесла несколько робких умоляющих слов.