Ведьма - Мишле Жюль (версия книг .txt) 📗
Письмо странное во всех отношениях! Он не доверяет заодно ни епископу, ни даже иезуиту, своему коллеге, старику Сабатье. По существу это – письмо преступника, охваченного тревогой. Он хорошо знает, что у нее в руках его письма, записки, что она легко может его погубить.
Оба молодых человека от имени сестры отвечают резко написанным письмом, единственным неподдельно искренним. Они отвечают на каждое слово, без оскорбительных выражений, но с резкостью порой иронической, в которой чувствуется их сдержанное негодование. Сестра обещает слушаться, не говорить ничего ни епископу, ни иезуиту. Она поздравляет его с тем, что у него «столько мужества, что он находит возможным ободрять других страдать». Она возвращает ему его оскорбительные галантности в не менее шокирующих выражениях (здесь чувствуется перо мужчины, перо обоих опрометчивых братьев).
Два дня спустя они отправились к нему сообщить, что сестра немедленно хочет покинуть монастырь. Он был чрезвычайно испуган. Он думал, что вместе с ней уйдут из его рук и его письма. Он так испугался, что поглупел и в припадке слабости он заплакал в приемной, опустился перед Екатериной на колени, спросил, хватит ли у нее мужества покинуть его. Бедная девушка была тронута, ответила «нет», приблизилась и дала себя поцеловать. Иуда хотел только обмануть ее, выиграть несколько дней, выиграть время, чтобы заручиться покровительством свыше. Двадцать девятого все изменилось. Екатерина остается в монастыре, просит у него прощения, обещает быть покорной. Более чем очевидно, что за это время Жирар привел в движение сильные пружины, что после 29 были получены угрозы (может быть, из Экса, впоследствии из Парижа). Писали столпы иезуитов, а из Версаля – покровители при дворе.
Что могли сделать братья против таких противников? Они, несомненно, посоветовались со своим начальством, а последнее, вероятно, предупредило их не слишком нападать на Жирара, как на развратного исповедника. Это вызвало бы недовольство духовенства, для которого исповедь была настоящей сокровищницей. Необходимо было, напротив, поставить его вне духовенства, указывая на его своеобразную доктрину, выставить его как квиетиста. Только таким образом можно было нанести ему сильный удар. В 1698 г. за приверженность к квиетизму в окрестностях Дижона был сожжен один священник. И вот братья решили написать (будто бы под диктовку сестры, которая, однако, была непричастна к этому плану) записку, содержавшую под видом прославления и восхваления квиетизма Жирара настоящий донос на него. Это был рассказ о видениях, которые она имела перед Великим постом. Имя Жирара уже сияет в небесах. Она видит его соединенным с ее именем в книге бытия.
Они, однако, побоялись отнести записку епископу, зато позволили другу, молодому священнику Камерл похитить ее. Епископ прочел записку, в городе распространились копии. 21 августа, когда Жирар находился у епископа, тот, смеясь, заметил ему: «Итак, отец, ваше имя значится в книге бытия».
Жирар был подавлен, считал себя погибшим, написал Екатерине письмо, полное горьких упреков, и снова со слезами просил вернуть его бумаги. Екатерина была глубоко изумлена и клялась, что записка написана не рукой ее братьев. Узнав, однако, что это так, она была в беспредельном отчаянии. Самые ужасные физические и душевные страдания терзали ее. Ей казалось одно мгновение, что она распадется на части. Она была похожа на помешанную.
«Мне страстно хочется страдать. Я дважды подвергла себя бичеванию, так что кровь лилась потоками». Изображая Жирара как человека почти погибшего, Гиоль довела до последней степени ее безумие, очень хорошо рисующее как ее слабый ум, так и крайнюю ее совестливость. Состраданию ее не было границ.
Она была готова вернуть ему его бумаги. И, однако, было слишком явно, что только они защищали, охраняли ее, доказывали ее невинность, что только они обнаружили те хитрости, жертвой которых она стала. Вернуть его письма, не значило ли это сделать так, что они поменяются ролями, что ее будут обвинять в том, что она совратила святого, сделать так, что вся гнусность будет на ее стороне.
Впрочем, если уж нужно было выбирать между собственной гибелью и гибелью Жирара, она предпочла бы первое. Этой мыслью искушал ее один из дьяволов (Гиоль, без сомнения), действуя на ее воображение странною возвышенностью такого самопожертвования. Екатерина писала Жирару, что Бог требует от нее кровавой жертвы. Она могла сослаться на святых, которые не оправдывались, когда их обвиняли, а даже сами обвиняли себя и умирали, как агнцы. Екатерина последовала их примеру. Когда в ее присутствии обвиняли Жирара, она оправдывала его, говоря: «Он сказал правду. Я лгала».
Она могла бы вернуть только письма Жирара, но, увлеченная своим порывом, она уже не хотела торговаться и отдала ему также черновики своих собственных писем. Он имел теперь как эти черновики, написанные доминиканцем, так и копии, написанные и отосланные другим братом. Теперь ему уже не приходилось бояться. Никакой контроль уже не был возможен. Он мог сокращать, вставлять, уничтожать, вычеркивать, подделывать. Ничто не мешало его работе фальсификатора, и он поработал изрядно. Из 24 писем осталось 16, да и они производят впечатление тщательно сфабрикованных задним числом.
Имея в своих руках все документы, Жирар мог смеяться над своими неприятелями. Теперь наступил их черед бояться. Епископ, человек светский, слишком хорошо знал Версаль и кредит иезуитов, чтобы не ссориться с ними. Он счел даже политичным дать Жирару некоторое удовлетворение за сделанный ему раньше насмешливый укор по поводу книги бытия и милостиво заметил, что готов крестить ребенка кого-либо из его родственников.
Тулонские епископы всегда были грансеньорами. В их списке мелькают самые знатные имена Прованса: Бо, Гландев, Николаи, Форбек, Форбек д'Оппед и славнейшие имена Италии: Фиеско, Тривульчьо, Ларовера. В период с 1712 до 1737 гг., в эпоху Регентства и Флери, епископом был некто Тур дю Пен... Он был человек богатый, имея еще два аббатства в Лангедоке, аббатство Анианское и аббатство святого Василия Пустынника. Говорят, во время чумы в 1721 г. он вел себя хорошо. Впрочем, он редко жил на одном месте, вел совершенно светскую жизнь, никогда не служил и считался более чем галантным человеком.
В июле он приехал в Тулон, и хотя Жирар отговорил его от посещения монастыря Оллиуль и Екатерины, он тем не менее пожелал посмотреть на нее. Он увидел ее в один из ее хороших моментов. Она понравилась ему, показалась ему похожей на маленькую святую. Он так был уверен в ее сверхъестественном уме, что имел легкомыслие говорить с ней о своих делах, о будущем, советуясь с ней, как с гадалкой. Несмотря на просьбы братьев, он, однако, колебался выпустить ее из монастыря и отнять у Жирара. Нашли средство заставить его решиться. В городе распространили слух, будто молодая девушка выразила желание бежать в пустыню, как поступила в двенадцать лет святая Тереза, служившая ей примером. Рассказывали, будто эту мысль внушил ей Жирар, имевший в виду похитить ее в одно прекрасное утро, увезти за пределы епархии, славу которой она составляла, и подарить это сокровище какому-нибудь отдаленному монастырю, где иезуиты, пользуясь своей монополией, эксплуатировали бы ее чудеса, ее видения, ее популярность миловидной молодой святой. Епископ был оскорблен. Он приказал игуменье отпустить ее только к матери, которая в скором времени возьмет ее из монастыря и отправит на принадлежащую семье мызу.
Чтобы не обидеть Жирара, Екатерину заставили написать ему, что если такая перемена ему неприятна, то он может присоединиться и дать ей второго исповедника. Он понял, в чем дело, и предпочел разоружить своих противников ценой измены Екатерине. Он отказался (15 сентября) в очень осторожной, смиренной и жалостной записке, в которой пытался сохранить себе ее дружбу и любовь. «Если я и совершал ошибки по отношению к вам, вы все же вспомните, что я всегда искренно желал помочь вам. Я был и всегда буду вашим в священном сердце Иисуса».
