Граф де Габалис, или Разговоры о тайных науках - де Виллар Николя Монфокон (читать книги бесплатно txt) 📗
Что же касается саламандр, пламенных обитателей области огня, то они также служат Философам, но не слишком стремятся к общению с ними; их дочери и жены редко показываются на глаза человеку.
— И правильно делают, — прервал я его, — меня только радует, что они освобождают нас от необходимости их лицезреть.
— Почему же? — удивился граф.
— Да потому, сударь, что не великое это удовольствие — беседа со столь безобразной тварью, как саламандра, будь она мужеского пола или женского.
— Вы не правы, — вскричал мой собеседник, — вы не избавились от представлений, внушенных вам невежественными живописцами и скульпторами; женщины-саламандры прекрасны, их красота воистину совершенна, ибо они — порождение чистейшей из всех стихий. Я не упомянул вам об этом в своем кратком описании сих существ, поскольку вы, будь на то ваша воля, еще насмотритесь на них в свое удовольствие. Вы увидите, как они одеваются и чем питаются, познакомитесь с их нравами, управлением, восхитительными законами. Их духовная красота очарует вас более, чем телесная, но вы не сможете не проникнуться жалостью к этим несчастным созданиям, когда они поведают вам, что душа их смертна и они лишены малейшей надежды на вечное ликование в лоне высшего существа, коего они так благоговейно почитают. Они объяснят вам, что состоят из тончайших частиц того элемента, который служит им обиталищем, — всего лишь одного элемента безо всяких противоположных примесей, — вследствие чего умирают лишь по прошествии многих столетий. Но что такое эти столетия в сравнении с вечностью? Удел бедных духов — возврат к вечному небытию. Эта мысль так угнетает несчастных, что нам стоит большого труда их утешить.
Наши отцы-Философы, говоря с Богом лицом к лицу, сетовали на горестную судьбу сих существ, и Господь, в безграничном своем милосердии, открыл им, что это несчастье поправимо. Он изрек, что подобно тому как человек, заключив завет с Богом, стал причастен божественности, так и сильфы, гномы, нимфы и саламандры, заключив союз с человеком, становятся причастниками бессмертия. Какая-нибудь нимфа или сильфида становится бессмертной и способной к достижению вечного блаженства — а к нему стремимся и мы сами, — если ей посчастливится выйти замуж за Мудреца; равным образом какой-нибудь сильф или гном перестает быть смертным с той поры, как сочетается браком с одной из наших дочерей.
Вот тут-то и коренится заблуждение первых веков христианства, заблуждение Тертуллиана, великомученика Юстина, Лактанция, Климента Александрийского, христианского философа Атенагора и вообще всех писателей того времени. Они признали, что эти стихийные полулюди ищут общения с девицами, но вообразили себе, будто падение ангелов произошло по причине любви, которой они к ним воспылали. В самом деле, иные из гномов, всеми силами стремясь к бессмертию, пытались завоевать благосклонность наших дочерей, поднося им самоцветы, единственными хранителями коих они являются, а вышеупомянутые авторы, опираясь на превратно понятую книгу Еноха, заключили, что все это не что иное, как козни влюбленных ангелов, посягающих на честь наших жен. Вначале сии сыны небес, внушив к себе любовь дщерей человеческих, породили пресловутых исполинов; дурные каббалисты Иосиф Флавий и Филон Александрийский, невежественные, как и все евреи, а вслед за ними и все писатели, те, которых я только что перечислил, а также Ориген и Макробий, поспешили заявить, будто это были ангелы, не подозревая о том, что на самом деле речь идет о сильфах и других насельниках стихий, нареченных, в отличие от сынов человеческих, сынами Элохима. Сдержанность мудрого Августина, не решавшегося высказываться по поводу приставаний, которыми Сатирессы и Фавнессы одолевали его соотечественников, объясняется тем, что я только что сказал, а именно желанием всех этих обитательниц стихий соединиться с людьми, ибо для них это единственный путь к достижению бессмертия, коим они не обладают.
Ах, наши Мудрецы и не думали делать женскую любовь причиной падения первых ангелов, они и не помышляли обвинять мужчин в связях с демоницами, извращая таким образом приключения нимф и сильфов, коими переполнены все исторические сочинения. На самом же деле во всем этом не было ничего предосудительного. Здесь можно говорить лишь о сильфах, всеми силами стремившихся к бессмертию. Их невинные страсти, отнюдь не приводя в негодование Философов, показались нам столь оправданными, что мы единодушно решили навсегда отречься от земных женщин и целиком предаться иммортализации нимф и сильфид.
— О Боже, — вскричал я, — что я слышу! Куда же может завести такая философическая блажь?
— Не блажь, сын мой, а достойная восхищения благотворительность. Подумайте о женщинах, чьи недолговечные прелести вянут на глазах, сменяясь ужасными морщинами: Мудрецы могут даровать им неувядаемую красоту и бессмертие. Вообразите себе любовь и признательность сих незримых любовниц, представьте тот пыл, с которым они стремятся завоевать расположение сострадательного Философа, способного их обессмертить.
— Нет, нет, сударь, увольте, — воскликнул я.
— Да, да, сын мой, — вновь перебил он меня, не дав возможности договорить. — Отрекитесь от пустых и пресных наслаждений, которые могут вам даровать женщины; самая прекрасная из них показалась бы уродиной в сравнении с самой невзрачной сильфидой; вы никогда не почувствовали бы ни малейшего пресыщения, проводя ночь в ее нежных объятиях. О несчастные невежды, откуда вам знать, что такое философическое сладострастие!
— О несчастный граф де Габалис, — прервал я его смешанным тоном гнева и сострадания, — да позвольте же мне наконец сказать, что я отрекаюсь от этой бессмысленной мудрости, что мне кажется смехотворной вся эта визионерская философия, что мне омерзительны эти объятия с призраками! Как мне страшно за вас! А вдруг какая-нибудь из ваших пресловутых сильфид возьмет да и утащит вас в преисподнюю в самый разгар любовных упоений — утащит, опасаясь, что столь порядочный человек, как вы, может в конце концов осознать все безумие этих химерических страстей и покаяться в своем великом прегрешении.
— Ох, ох, — простонал граф, отступив от меня на три шага, — горе вам, непокорный дух!
Признаюсь, что его поведение перепугало меня, но еще большим страхом я проникся, когда он, отойдя еще дальше, достал из кармана клочок бумаги, испещренный письменами, коих я, за дальностью расстояния не мог разобрать. Состроив скорбную физиономию, он принялся вполголоса читать свою писанину. Я решил, что он вызывает духов, чтобы те погубили меня, и почти раскаялся в безрассудной своей откровенности.
«Если мне удастся выйти живым из этой переделки, — думал я, — каббалист уже ничего не сможет мне сделать». Я взирал на него как на судью, готового произнести мне смертный приговор, и вдруг заметил, что его лицо прояснилось.
— Бесполезно брыкаться, — сказал он, улыбаясь и подходя ко мне, — бесполезно переть против рожна. Вы — избранный сосуд. Самим небом вам предназначено стать величайшим каббалистом нашего века. Вот ваш гороскоп, он не может лгать. Если не сейчас и не при моем посредничестве, ваше обращение все равно свершится тогда, когда это станет угодно вашему попятному Сатурну.
— Ах, если уж мне суждено стать Мудрецом, я без сомнения сделаюсь им благодаря участию великого графа де Габалиса, но, по правде говоря, вам будет не очень-то легко склонить меня к участию в этих философических шашнях.
— Неужто вы такой дурной физик, — молвил он, — чтобы усомниться в существовали упомянутых мною существ?
— Не знаю, — ответил я, — но мне кажется, что это всего лишь переодетые бесы.
— Выходит, вы продолжаете больше верить россказням вашей няньки, нежели здравому смыслу, нежели Платону, Пселлу, Проклу, Порфирию, Ямвлиху, Плотину, Трисмегисту, Флудду, больше, наконец, нежели великому Филиппу Ауреолу Теофрасту Бомбасту Парацельсу и всем нашим собратьям?
— Я верю вам, — ответил я, — верю больше, чем всем названным вами персонам, вот только, любезнейший мой, не могли бы вы уладить дело с вашими собратьями так, чтобы мне не пришлось таять от страсти ко всем этим стихийным барышням?
