Верная Чхунхян: Корейские классические повести XVII—XIX вв. - Автор неизвестен (читаем книги TXT) 📗

Достигли Палаты феникса. Здесь пировал Ли Бо.

А вот и Синьянцзян! Почему же не видно Бо Цзюйи? Отчего умолкла музыка его цитры?

Река под Красною стеной! Разве можно не залюбоваться ею? Здесь все осталось таким, каким было при Су Дунпо! А где-то теперь прославленный герой Цао Мэндэ?

Глубокой ночью, когда уже скрылась луна, закаркали вороны и зазвонили колокола в обители Ханьшань, корабль причалил к стенам Гусу.

Наутро проплыли Цзоухуайшу. Торговки вином на той стороне реки не печалились и не грустили о падении государства — они распевали веселую мелодию «Цветок в женских покоях»:

Корабль вошел в устье рек Сяо и Сян, на берегу которого высится Павильон горного солнца. На юго-восток от него видны горы царства У и реки царства Чу.

Вот орошенный слезами жен императора Шуня крапчатый бамбук; блестит луна над горой Ушань, и синее небо сливается со своим зеленым отражением в водной глади озера Дунтинху [274]. Темным туманом окутала ночь усыпальницу Хуанлин в горах Цанъушань. Ропот волн, шелест ветра, тоскливые крики обезьян, призывающих детенышей... Сколько еще в мире отверженных!

Сим Чхон полюбовалась с корабля восемью достопримечательностями рек Сяо и Сян и хотела было уйти в каюту, но в это время в воздухе разнесся благоуханный аромат, послышался звон нефритовых подвесок, и меж бисерных штор в легком тумане появились две женщины в венцах небожителей и одеяниях цвета солнечных лучей.

— Девочка Сим! Ты не узнаешь нас? Наш мудрый повелитель Шунь почил в горах Цанъушань, объезжая и осматривая Южные владения. Безутешно рыдали мы, проливая горючие слезы на реках Сяо и Сян, и вот на каждом коленце бамбука появились пятна, а листья поникли...

С тех пор прошли тысячи лет, но некому нам было поведать свою печаль. Ты самая любящая и преданная дочь, и тебе мы открылись без страха. А помнишь ли ты песню «Южный ветер», что пел задолго до кончины великий Шунь, играя на пятиструнной цитре? Не забывай ее и будь осторожна — твой путь еще долог!

Сказали — и сразу же исчезли. «Это жены государя Шуня, духи рек Сяо и Сян, — догадалась Сим Чхон. — Право же, странно, что они посоветовали быть осторожной мне, плывущей на гибель!»

Миновав это место, корабль достиг вскоре горы Хуэйцзишань. Внезапно поднялась буря, подул холодный ветер, и перед Сим Чхон предстал человек — глаза его плотно закрыты, тело обернуто собственной кожей, а сам он горько плачет:

— Девочка Сим! Узнаешь ли ты меня? Я — У Цзысюй, бежавший в царство У! Мой повелитель поверил клевете Бай Пи и велел перерезать мне горло острым мечом, а потом, после казни, снять с меня кожу, завернуть в нее мое тело и бросить в эту реку. Не сдержав гнева, я сказал: «Пусть вынут мои глаза и повесят их над Восточными воротами столицы, чтобы я увидел, как властитель Юэ уничтожит царство У». Увидеть-то я увидел, но кто же вдохнет жизнь в мою плоть, кто вернет мне глаза?

Сказал — и тут же исчез. «Это душа У Цзысюя, верного сановника из царства У», — подумала Сим Чхон.

Корабль плыл дальше, и вдруг на поверхности реки появились два человека. Стоявший впереди имел царственную осанку и такие же манеры, хотя и был одет в лохмотья. Видно было, что человек этот претерпел беду. Заливаясь слезами, он проговорил:

— Печаль и гнев одолевают меня — я пленник царства Цинь. Три года обитал я в Угуане, надеясь возвратиться на родину, а теперь обречен умереть на чужбине. Много лет я лелеял желанья, но стал кукушкой, призывающей души умерших. С удовольствием слушал я удары железных палок в Боланша и напрасно кружился в вихре при луне на озере Дунтинху.

Человек, стоявший сзади (мертвенно бледен был лик его, а тело — сухой скелет), сказал:

— Я — Цюй Юань из царства Чу; служил я правителю Хуай-вану, но, оклеветанный Цзыланем [275], бросился в эти воды, чтоб смыть грязь, которой мне облили душу. Я верил: добрый повелитель похоронит меня после смерти. И вот как он меня похоронил — ты видишь!

Сколько на свете талантливых поэтов! Я погиб из-за любви к правителю, а ты, Сим Чхон, погибнешь из-за любви к отцу — ведь преданность государю и преданность отцу одно и то же! Я пришел, чтоб утешить тебя. Счастливого пути тебе в синем море!

«Много лет после смерти люди эти остаются блуждающими душами, — говорила себе Сим Чхон, — разве не удивительно, что они вышли ко мне? Это значит: я наверняка умру!» И она печально вздохнула.

Сколько дней прожито на корабле, сколько ночей проведено на воде! Текли, словно волны, четвертое, пятое новолуния...

Так пели листья ив в Саньпу, так пел чистый от росы ветер. Горели огни одиноких рыбачьих судов, перекликались песни рыбаков:

О чем сейчас думает Сим Чхон? А вот о чем: «Не здесь ли сложил Сун Юй [278]свою «Оду печальной осени»? Не корабль ли это Цинь Ши-хуана, переполненный молодыми девушками и посланный за снадобьем бессмертия? А может, это судно ханьского императора У-ди, отправившееся на поиски даосских святых? Да нет, здесь ведь не было заклинателей духов! Хотела бы я сейчас умереть, но меня охраняют мореходы! А еще больше мне хочется жить — только не в этом мире, где люди не ведают счастья!»

Наконец судно достигло Имдансу; корабельщики спустили паруса и бросили якорь. Внезапно налетел ураган, вздыбились водяные валы, напоминая схватку драконов. Вдали от берегов снесло мачты, сорвался якорь, поломался руль, корабль сбился с курса. Свистит ветер, бьют волны, все кругом окутано туманом... А впереди еще тысячи ли пути! Вокруг — непроницаемая тьма, небо и земля слились в один сплошной черный круг. Громадные волны бьются о борт корабля, и кажется: вот-вот захлестнут его. Корабельщики в сильном страхе — душа ушла в пятки. Вот они готовят приношение духам, чтобы отвести опасность: варят целый мешок риса, режут большую свинью, разделывают ее. Потом выносят три сорта фруктов и пять сортов сластей, убивают крупного быка, катят бочки с вином. Окончив приготовления, они велели Сим Чхон вымыться и переодеться в чистое платье, а затем усаживают ее на носу корабля. Начинаются молитвы. Мореходы ударяют палочками в барабаны: тун-дун, тун-дун, тури-дун-дун.