Пять женщин, предавшихся любви - Сайкаку Ихара (книги без регистрации полные версии TXT) 📗

Вид его был ужасен. Роста огромного, всклокоченные волосы в мелких завитках, как у китайского льва на рисунке, борода словно по ошибке попала к нему от медведя, в сверкающих глазах красные жилки, руки и ноги — что сосновые стволы. На теле рубаха из рогожи, подпоясанная веревкой, скрученной из плетей глицинии. В руках ружье с фитилем, в сумке зайцы и барсуки. Видно было, что он промышляет охотой.

Спросили его имя. Оказалось, что его зовут «Рыскающий по горам Дзэнтаро» и что всем в деревне он известен как негодяй.

Услышав от матери, что за него сговорили столичную особу, этот страшный детина обрадовался.

— С хорошим делом нечего мешкать. Сегодня же вечером… — и, вытащив складное зеркальце, он принялся рассматривать свою физиономию, что ему совсем не пристало.

Надо было готовиться к свадебной церемонии. Мать собрала на стол: подала соленого тунца, бутылочки для сакэ с отбитыми горлышками. Затем отгородила соломенной ширмой угол в две циновки шириной [87], разместила там два деревянных изголовья, два плоских мата и полосатый тюфяк и разожгла в хибати сосновые щепки.

Хлопотала она изо всех сил.

Каково же было горе О-Сан и смятение Моэмона!

«Вот ведь, сорвалось слово с языка, а это, видно, возмездие нам обоим, — думал Моэмон. — Мы старались продлить нашу жизнь, что должна была окончиться в водах озера Бива, и вот новая опасность! Нет, небесной кары нельзя избежать!»

Моэмон взял свой меч и хотел было выйти, но О-Сан остановила его и стала успокаивать:

— Ты слишком нетерпелив. А у меня есть один план. Как только рассветет, мы должны бежать отсюда. Положись во всем на меня.

Вечером О-Сан спокойно обменялась с Дзэнтаро свадебными чарками, затем сказала ему:

— Люди меня ненавидят. Дело в том, что я родилась в год Огня и Лошади [88].

— Да хоть бы ты родилась в год Огня и Кошки, в год Огня и Волка — меня это не тревожит, — отвечал ей Дзэнтаро. — Я ем зеленых ящериц, и даже это меня не берет. Дожил до двадцати восьми лет, а у меня и глисты ни разу не заводились. И вы, господин Моэмон, следуйте моему примеру. Моя супруга столичного воспитания, неженка. Мне это не по нраву, но раз уж я получил ее из рук родственника…

Сказав это, он удобно расположился головой на коленях О-Сан.

Как ни грустно было обоим, они едва удерживались от смеха.

Но наконец он крепко уснул, и они вновь бежали и скрылись в самой глуши провинции Тамба.

Через несколько дней Моэмон и О-Сан вышли на дороги провинции Танго. Проводя ночь в молитвах в храме святого Мондзю [89], они вздремнули, и вот около полуночи во сне им было видение.

«Вы совершили неслыханный поступок, — раздался голос, — и куда бы вы ни скрылись, возмездие настигнет вас. Теперь содеянного уже не исправить. Вам надлежит уйти из этого суетного мира, снять волосы, как вам ни жаль их, и дать монашеский обет.

Живя порознь, вы отрешитесь от греховных помыслов и вступите на Путь Просветления. Только тогда люди смогут оставить вам жизнь».

«Ну, что бы там ни было в будущем, не беспокойся об этом! Мы, по собственной воле рискуя жизнью, решились на эту измену. Ты, пресветлый Мондзю, изволишь, наверное, знать лишь любовь между мужчинами, и любовь женщины тебе неведома…» — только Моэмон хотел сказать это, как сон его прервался.

«Все в этом мире — как песок под ветром, что свистит меж сосен косы Хакодатэ…» — отдаваясь таким мыслям, они все дальше уходили от раскаяния.

Подслушивание о самом себе

Плохое всякий держит про себя: игрок, проигравшись, помалкивает об этом; сластолюбец, не имея средств купить девушку для радости, делает вид, что ему не позволяет этого нравственность. Скандалист не расскажет о том, как его осадили, а купец, закупивший товары впрок, не сознается в убытке.

Как говорит пословица: «В потемках и собачий помет не пачкает!»

Самое ужасное для мужчины — это иметь беспутную жену. И толки людские, столь неприятные для мужа О-Сан, были замяты лишь известием о ее смерти. Правда, при воспоминании о прежних днях, проведенных вместе, на сердце у мужа становилось горько, но все же он пригласил монаха и справил панихиду по ушедшей.

Какая печаль! Из любимого платья О-Сан сделали надгробный балдахин. Ветер — он тоже непостоянен! [90] — колышет его и навевает новую скорбь.

Но нет в мире существа более дерзкого, чем человек!

Вначале Моэмон даже к воротам не выходил, но постепенно стал забывать о своем положении и затосковал по столице.

Однажды он оделся простолюдином, низко надвинул плетеную шляпу и, поручив О-Сан жителям деревни, отправился в Киото, хотя никакого дела у него там не было.

Он шел, осторожно оглядываясь, как человек, которого подстерегают враги. Вскоре со стороны пруда Хиросава подкрались сумерки. Лик луны и другой, неразлучный с ним, в водах пруда, — это он и О-Сан. И рукав Моэмона стал влажным от неразумных слез.

Остался позади водопад Нарутаки, без счета рассыпающий по скалам белые жемчуга. Омуро, Кита-но — это были хорошо знакомые места, и он пошел быстрее. Вот он углубился в городские улицы, и тут его охватил страх. Его собственная черная тень в свете поздней луны заставляла замирать его сердце. Достигнув улицы, где жил его хозяин, у которого он так долго служил, Моэмон стал потихоньку подслушивать разговоры. Оказалось, что запоздали деньги хозяину из Эдо, наводят справки. Молодежь собралась и обсуждает фасоны причесок, покрой платьев из бумажной материи. И все для того, чтобы понравиться женщине?

Толковали о всякой всячине, и наконец зашла речь о нем.

— А ведь этому прохвосту Моэмону досталась красотка, равной которой нет! Пусть даже он поплатился жизнью, аа такое счастье не жалко, — сказал один.

Кто— то добавил:

— Во всяком случае, есть что вспомнить! Но по словам другого, видимо рассудительного, — этого Моэмона и человеком считать не следовало. Соблазнить жену хозяина! Нет, что ни говори, невиданный негодяй!

Так он осудил Моэмона с сознанием своей правоты.

Моэмон слушал все это, сжав зубы, но — что будешь делать?

«Ведь это говорил мерзавец Даймондзия Кискэ, который всегда радуется несчастью других. Как он смеет так говорить обо мне? Да ведь он мне должен по векселю восемьдесят мэ [91] серебром! Придушить бы его за такие слова!» Но, вынужденный прятаться от всех, Моэмон терпел, как ему ни было досадно.

В это время заговорил еще один:

— Да Моэмон живехонек! Он, говорят, поселился вместе с госпожой О-Сан где-то возле Исэ. Ловкую устроил штуку!

Едва Моэмон услыхал эти слова, как весь затрясся — озноб пробрал его — и пустился бежать, не чуя ног под собой.

Остановившись на ночлег в гостинице Хатагоя в районе Сандзё, он, даже не побывав в бане, улегся спать, но как раз в это время проходили мимо собирающие для храма — те, что ходят в ночь семнадцатой луны [92], и он подал им на двенадцать светильников [93], молясь о том, чтобы его преступление до конца его дней осталось нераскрытым.

Но мог ли помочь ему, при его заблуждениях, даже сам бог Атаго-сама! [94]

На другое утро, тоскуя по знакомым местам в столице, он отправился к Хигаси-яма, а затем, всячески скрываясь, и Сидзёгавару.

В это время возвестили: «Сейчас начнется пьеса в трех действиях, с участием Фудзиты Кохэйдзи!» [95] «Что это за пьеса? — подумал Моэмон. — Посмотрю, пожалуй, а потом расскажу О-Сан!»