Сон в Нефритовом павильоне - Автор неизвестен (версия книг .txt) 📗

Сон в Нефритовом павильоне

Предисловие

«Сон в Нефритовом павильоне»…

Читателю, уже не в первый раз обращающемуся к литературе стран Дальнего Востока, возможно, сразу же придет на ум название романа корейского классика Ким Ман Чжуна «Облачный сон девяти» или еще более похожее заглавие китайского романа — «Сон в Красном тереме» Цао Сюэ-циня. [1] Уместно напомнить, что все эти три романических полотна созданы примерно в одно время: их разделяет вряд ли более семи десятилетий.

А вот специалист наверняка вспомнит, что «сон» упоминается в заглавиях многих произведений литератур этого региона, причем самых разных жанров. Так, в четырех основных пьесах крупнейшего китайского драматурга XVI–XVII вв. Тан Сянь-цзу мотив «сна» играет настолько важную роль, что они получили общее название «Четыре сна». При этом в основе большинства этих пьес лежат созданные почти за тысячу лет до Тан Сянь-цзу, еще в эпоху Тан, новеллы на старом литературном языке, что указывает на длительность и прочность традиции обращения к «снам» в Китае. Да разве только в Китае? И в Европе начиная с гомеровских времен, с обработок античных мифов сновидения бесчисленное множество раз становились главной пружиной, приводящей в движение сюжет, а порой в них отражались и существенные элементы мироощущения автора. Вспомним хотя бы то, что почти одновременно с Тан Сянь-цзу его великие собратья на Западе, Шекспир и Кальдерой, создали такие непохожие друг на друга, но равно прекрасные пьесы «Сон в летнюю ночь» и «Жизнь есть сон»…

Причины такой популярности мотива сна в литературах древности, средневековья и Ренессанса — не будем здесь касаться последующих эпох литературного развития — были весьма разнообразны. Первая, самая очевидная, — стремление к большей занимательности повествования, желание оправдать в глазах читателя необычные повороты сюжета, появление фантастических, невероятных образов и ситуаций.

Скажем, в одной из пьес китайского драматурга XIII в. У Чаплина знаменитый поэт Су Дун-по засыпает, будучи в гостях у своего друга, буддийского монаха. Во сне ему являются четыре феи — Персик, Бамбук, Тополь и Слива. Начинается веселье, звучит музыка, любовные песни, в грациозных танцах проплывают девы. Но Дух сосны, боясь гнева Верховного государя, уводит красавиц, оставляя поэта в одинокой хижине. Строго говоря, этот эпизод не так уж необходим для развития сюжета пьесы, ведь главное ее содержание состоит в том, что поэт захотел вернуть друга-отшельника на государственную службу, но сам в конце концов возжелал обратиться в буддийскую веру. Художественно же эта сцена вполне уместна, если не необходима. Наслав на героя игривый сон, автор дает возможность зрителям насладиться своего рода песенно-танцевальным дивертисментом, отдохнуть от серьезных разговоров.

Совсем иной эмоциональной атмосферой проникнута пьеса «Сон двух героев» Гуань Хань-цина, созданная в ту же эпоху, что и предыдущая. В одной из сцен полководцу Лю Бэю приснилось, что его навестили души двух побратимов, таких же, как он, храбрых воинов, погибших из-за вероломства и измены. Сделав, благодаря сну, возможным невозможное — встречу Лю Бэя с погибшими героями, драматург усиливает трагизм ситуации, чтобы нагляднее была ощутима и сила объединявшей их при жизни дружбы, и скорбь Лю Бэя о безвременной утрате друзей.

Подобных примеров много, но не меньше и произведений, в которых сны выполняют более сложную сюжетную функцию. Речь идет о снах-предчувствиях, снах-откровениях, которые раскрывают тайны, предсказывают будущее, предостерегая героев или, наоборот, побуждая их к действию. Здесь сны переходят в действительность, они прямо связаны с реальной жизнью — порой настолько, что приснившееся по пробуждении оказывается существующим на самом деле.

У замечательного корейского писателя Ким Си Сыпа (1435–1493) есть новелла «Остров, плавающий в огне». В ней повествуется о том, как студент по имени Пак заснул над канонической «Книгой перемен» и очутился в неведомой стране. Это был остров, окруженный языками пламени, где ничего не растет, где под ногами лишь медь и железо, где охраняемые свирепыми стражами жители днем изнывают от нестерпимой жары, а ночью от пронизывающего ветра. Одним словом, страна эта похожа на ад, и в ней ведут счет добрым и злым деяниям всех людей на земле, но только грешников здесь не подвергают особым наказаниям, зато достойным воздают пышные почести. Вот и Пак, человек добродетельный и ученый, но не нашедший признания в Восточной стране, то есть Корее, пленяет царя неведомой страны своими мудрыми рассуждениями, так что его провожают, как наследника престола, и на прощанье царь говорит, что расстаются они ненадолго. Проснувшись, Пак истолковывает свой сон как предвозвестие близкой кончины. «Прошло несколько месяцев, и юноша занемог. Уверенный, что болезнь неизлечима, он отказался от врачей и знахарей и вскоре умер. В ночь перед кончиной ему приснилось, что некий святой обходит его соседей и говорит каждому: „Ваш сосед Пак станет Ямараджей — Владыкой потустороннего мира“». [2]

В другой новелле Ким Си Сыпа, «На пиру во дворце дракона», молодой ученый по имени Хан во сне попадает в подводную обитель священного дракона, владыки пучины. Насмотревшись там разных чудес и отличившись на поэтическом ристалище, он возвращается домой. Пробудившись, Хан находит за пазухой дары царя-дракона — жемчуг и белоснежный шелк. Значит, открывшийся ему в сновидении волшебный мир действительно существует! Потрясенный таким открытием, Хан оставляет все помыслы о выгоде и славе и становится отшельником.

Авторы подобных произведений верят — или хотят, чтобы читатели поверили, — будто сон и явь не отделены друг от друга глухой стеной. Благодаря сновидениям люди могут на время преодолевать ограниченность земного существования, они способны общаться с обитателями иных миров, познавая высшую мудрость и обретая чудесную силу.

И еще можно использовать мотив «сна» в качестве развернутой метафоры философского содержания. Это идет от древнейших религиозно-философских учений Востока, в частности индуизма, утверждавшего, что окружающий нас мир — иллюзия, «сон Брахмы». Не чуждо это представление — не в догматическом, а скорее эмоциональном плане — и буддизму, распространившемуся в странах Дальнего Востока, включая Корею, в первые века нашей эры. Жизнь, учили буддийские наставники, это случайная и временная комбинация мельчайших частиц — дхарм, это цепь непрерывных страданий, усугубляемых страстями людей, предающихся погоне за иллюзорными ценностями. Жизнь похожа на дурной сон, от которого человек должен освободиться, чтобы достичь истинной цели — растворения в нирване. Сходные настроения культивировались, хотя и на иной философской основе, даосизмом — учением собственно китайским, однако оказавшим большое влияние и на сопредельные государства.

К этой же мысли («жизнь наша с ее взлетами и падениями подобна краткому сну») подводили и реальные «условия человеческого существования» в средние века, — бесконечные междоусобные войны и иноземные нашествия, произвол правителей, эпидемии, вспышки голода — все это укорачивало человеческий век, делало непрочной основу жизни людей, которые, согласно поговорке, «утром не могли ручаться за вечер». И не случайно для семидесятилетнего возраста поэтическим обозначением стало «издревле редкий»!

Классически четким отражением подобных настроений в литературе можно считать новеллу танского автора Шэнь Цзи-цзи (рубеж VIII–IX вв.) «Волшебное изголовье». Святой даос Люй погружает в сон Лу, юношу, мечтающего о богатстве и почестях, вечно жалующегося на непризнание. Во сне тот женится на красавице, богатеет, становится важным сановником, отражает набеги кочевников, по наветам клеветников попадает в ссылку, вновь возвышается и, наконец, умирает… Юноша просыпается и видит: «Он все на том же постоялом дворе, рядом сидит старец Люй, хозяин все так же варит на пару просо. Юноша присел на корточки и удивленно воскликнул: „Неужели то был лишь сон?“ „Таковы мечты человека о славе“, — ответил юноше старец. Долго сидел Лу, смущенный и разочарованный, но наконец с благодарностью молвил: „Только теперь начинаю я постигать пути славы и позора, превратности нищеты и богатства, круговорот потерь и удач, суетность наших земных желаний, всего, к чему я так страстно стремился. Благодарю вас за мудрый урок“». [3]