Гермес Трисмегист и герметическая традиция Востока и Запада - Богуцкий Константин (книги без сокращений TXT) 📗
При всем том и пантеистический герметизм допустил восхождение человеческой души к божеству и ее нисхождение – это в отличие от дуализма – в звериные тела. Действительно, разум (nus) разлит по всему миру; имеется он и у зверей, у которых мы его называем "природой", т. е., по-нашему, инстинктом (тр. 21). Восхождение достигается благодаря добродетелям, особенно благочестию; нисхождение – кара за пороки. Общая схема, таким образом, одинакова – только содержание стало иным.
Так-то двойственность старинной мифологемы – Гермес-Разум и Гермес-Космос – стала роковой для всего дальнейшего развития герметизма; он запутался в скрещивающихся нитях дуалистических и пантеистических концепций и запутался безысходно. Разделение на два толка много бы способствовало выяснению дела, но именно его не последовало: все, кто веровал в Гермеса, принадлежали к той же герметической общине; книги откровения были общим достоянием – все равно, имели ли они первоначально дуалистический или пантеистический характер. Борьба сказывалась в том, что к резким появлениям того или другого направления делались полемические приписки противоположного характера: а позднее стали писать примирительные трактаты, вроде много раз упомянутого "Ключа", в которых враждующие учения растворялись в высшем – увы, недостижимом – единстве. Видно, герметизму недоставало той пламенной веры в непреложность откровения, которая обеспечила победу его великому сопернику – христианству.
Христианство ни разу не упоминается в герметических трактатах; все же его близость чувствуется нами при внимательном их чтении. Главное последствие этой близости состояло в том, что пантеистическое направление чем далее, тем более стало преобладать над дуалистическим. Действительно, христианство покоилось на дуализме, имея в своем основании представление о богоотчужденной природе: дуалистический герметизм, вроде пемандровых откровений, будучи посредствующим типом между дуалистическим христианством и пантеистическим герметизмом, был этим самым обречен на исчезновение. Вот почему именно последние герметические трактаты – "Дева Мира", "Асклепий" – принадлежат более или менее явно к пантеистическому направлению.
Идея же аскетизма, как мы видели, была порождением дуалистического мировоззрения; понятно, что герметизм ею пожертвовал. Не забудем, что борьба велась на египетской почве, видевшей первые и наиболее яркие примеры христианского подвижничества; тягаться с христианским аскетизмом было трудно – лучше было поднять знамя противоположной идеи, Природы. С этой точки особенно интересны выписанные выше мысли о деторождении и физической любви: читатель согласится, что в них очень слышно звучит полемическая нотка. "Не поздравляй бездетного, а соболезнуй ему" – чтобы вполне понять этот совет, нужно представить себе картину христианского монаха, осуждающего себя на безбрачие и, стало быть, бездетность. Он делает это ради высших наград, обещанных его религией, – а Гермес говорит ему, что он будет ненагражден, а наказан переселением его души в бесполое тело, проклятое под солнцем. Осуждение аскетизма повело вообще к снисходительному взгляду на человеческие слабости. Содействовала этому и астрология: планетные божества заранее определили человеку его жизненный путь. Одна только добродетель и один грех всецело зависят от человека и имеют поэтому решающее влияние на его восхождение или нисхождение; эта добродетель благочестие, этот грех – нечестие. "Вокруг солнца реют лики демонов, многочисленные и похожие на разнообразные войска; они, живя вблизи смертных, недалеки от бессмертных, и, занимая промежуточное место, видят дела людей; они исполняют приказания богов, наказывая нечестие бурями и смерчами, молниями и пожарами, а равно и голодовками, и войнами. Ибо это величайший грех для смертных по отношению к богам…; все другие прегрешения смертных, совершаемые под влиянием заблуждения, или пылкости, или необходимости, которую зовут роком, или незнания, не подлежат ответу перед богами, одно только нечестие подлежит каре" (тр. 15, "Определения Асклепия"). А что такое нечестие – ясно: с точки зрения герметизма нечестием будет измена герметизму и переход в христианство. Все другие грехи простительны, одно только отщепенство непростительно: так учит религия, борющаяся за свое существование.
Нечестивцами вообще слыли христиане с точки зрения языческого общества и языческих властей; герметизм заключает теснейший союз и с обществом, и с властями. Отсюда его строго верноподданнический характер.
В сущности, тут ничего особенного не было; все античные религии религии государственные, более или менее тесно связанные с формами правления. В Египте еще Птолемеи называли себя земными отражениями Гермеса; когда над Востоком блеснула звезда молодого Цезаря, было естественно объявить новым Гермесом именно его. Таков – как это основательно развивает Рейценштейн (176 сл.) – смысл заключительных строф второй оды Горация (перевод Фета).
Но герметизму не удалось приобщить Августа к сонму своих божеств: не Гермес, а Аполлон стал покровителем юной империи. Еще раз – в последний раз – религия Аполлона победила религию Гермеса. Вообще, при строго национальных римских императорах из Юлиев и Флавиев герметизм не делал успехов в Риме; положение дел могло измениться к лучшему для него лишь в правление Антонинов. Правда, и для их эпохи у нас данных нет: таковые начинаются лишь с III века. В это время, по воле императоров, появляется новое всеобъемлющее божество – бог-Солнце; и вот герметизм торопится принять его в свою систему. Уже в трактате № 5 мы находим знаменательную вставку (§ 3): "Солнце – высший бог среди небесных богов, все небесные боги подчиняются ему, как своему царю и властителю". Но настоящую теорию солнцепочитания развивают "Определения Асклепия" (тр. 15). Солнце не более и не менее как демиург, управляющий вселенной, низводящий сущность и возводящий материю. Он же и носитель мыслимой сущности (т. е., очевидно, того, что Пемандр называл nus'ii): она живет в его свете и путем его лучей проникает в людские умы. Сам же он "стоит в середине, имея вокруг себя мир наподобие венца и, точно хороший возница, укрепив колесницу мира и привязав ее к себе, чтобы она не неслась без порядка". Мир – венец, мир – колесница… метафоры перепутаны, но основное представление ясно: мы видим перед собой божественного возницу с венцом из лучей, каковым изображался бог-Солнце в III веке.
Но мало было включить в герметизм излюбленную религию властителей: нужно было включить их самих. Всем известно, что нововведением римского принципата был культ императора: культ его гения на западе, культ его самого на востоке; император стал поистине всеримским божеством, признаваемым государственной религией, особенно – войска, но не включенным ни в одну из существовавших и связанных с учением религий. Единственное исключение составляет, насколько мы можем усмотреть, герметизм. Теорию императорской божественности выработала "Дева Мира", и притом, по-видимому, еще раньше III века: это мы заключаем из того, что она еще отличает солнце от Демиурга. Мироздание, учит она, состоит из четырех частей: неба, эфира, воздуха и земли. На небе живут боги; управляет ими Демиург. В эфире плывут светила; управляет ими солнце. В воздухе реют демоны; управляет ими луна. На земле живут люди; управляет ими царь. "Царь – последний из богов и первый из людей." – "Вселяемая в него душа происходит из места, находящегося выше тех мест, откуда ниспосылаются души в других людей." Но настоящий панегирик царской власти находим мы в тр. №17 "К царям", написанном, по-видимому, в эпоху Диоклетиана. Божества составляют в вышних согласную семью, небесный первообраз царской четверицы, введенной именно Диоклетианом: "нет там у них друг с другом раздоров, нет измен; все одинаково настроены, у всех промысл один, одно чувство ими руководит, одна и та же любовь их вдохновляет, созидая гармонию всего сущего." – "Добродетель и имя царя одни обеспечивают мир. Царь (basileus) потому и назван, что он легкой поступью (basei leia) ходит по вершине и властвует над словом, созидающим мир… Оттогото одно имя царя часто заставляет врага отступать… часто одно изображение царя доставляло войску победу." Мы привыкли читать эти и им подобные мысли в похвальных словах императорам, сохраненных для нас именно из Диоклетиановой эпохи; но кто бы ожидал встретить их в религиозных трактатах?
