Эфиопика - Гелиодор (читать книги регистрация .txt) 📗
Я согласился, что для меня это не составит затруднения. Мне удалось провести его, попросив дать мне этот день для приготовлений к исцелению.
– А сейчас, – сказал я, – пойдем к девушке, осмотрим ее еще более внимательно и постараемся ободрить, насколько это возможно. Вместе с тем, Харикл, мне хотелось бы, чтобы ты замолвил за меня словечко перед девушкой, представил бы меня как близкого человека, чтобы она проще чувствовала себя со мной и смелее открылась бы своему исцелителю.
– Пусть будет так, – ответил Харикл. – Пойдем.
Как описать состояние, в котором мы, придя, застали Хариклею? Она всецело была под властью своей любви, цвет сбежал с ее щек и блеск очей был, словно водой, потушен слезами.
Лишь увидев нас, она приняла спокойный вид и через силу старалась придать обычное выражение взгляду и голосу. Харикл обнял ее, осыпая тысячью поцелуев и нежными ласками.
– Дочка, дитя мое, – говорил он, – неужели ты скроешь свой недуг от меня, твоего отца? Тебя сглазили, ты молчалива, словно виновата в чем-то, между тем как виновен здесь дурной глаз. Впрочем, бодрись. Мною приглашен для твоего исцеления Каласирид, мудрец. Это вполне в его силах: он никому не уступит в божественном искусстве. Образ жизни его достоин священнослужителя, с детства прилепился он к святыне, но что самое главное – это мой очень близкий друг. Поэтому ты хорошо сделаешь, если позволишь ему беспрепятственно лечить тебя волхвованиями или чем другим, как он захочет. Ведь ты же не чуждаешься общения с учеными людьми.
Хариклея молчала и лишь кивнула, словно соглашаясь охотно принять мои советы. Тогда, условившись об этом, мы расстались. Харикл напомнил мне о том, что и прежде составляло предмет моих забот и раздумий: как бы это внушить Хариклее склонность к браку и к мужчинам. При прощании я утешил Харикла, сказав, что недалеко то время, когда исполнится его желание.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
На другой день пифийские состязания кончались, но состязания молодой четы были в полном разгаре – думается мне, сам Эрот стал распорядителем, настойчиво желая на примере этих двух борцов, которых он сопряг, показать, что величайшее из состязаний свойственно как раз ему.
Произошло вот что. Зрительницей была Эллада, а награды присуждались амфиктионами. Когда торжественно закончились и состязания бегунов, и сплетения борцов, и приемы кулачных бойцов, глашатай прокричал:
– Пусть выйдут тяжеловооруженные.
Храмовая служительница Хариклея внезапно появилась, как звезда у края ристалища, хотя и против своей воли: она пришла в угоду отеческому обычаю, а еще больше, как мне кажется, в надежде где-нибудь увидеть Теагена. В левой руке у нее был зажженный факел, а правой держала она перед собой пальмовую ветвь.
Появившись там, Хариклея заставила обернуться всех зрителей, но взор Теагена нашел ее раньше всех прочих – ведь любящий зорко видит желанное. Теаген заранее прослышал, что Хариклея должна прийти, и внимательно подстерегал это мгновение. Он не был в силах даже смолчать и, обратившись ко мне – он нарочно сел рядом со мной, – тихонько сказал:
– Так вот она, Хариклея!
Я стал советовать ему сдержаться.
На вызов глашатая вышел великолепно вооруженный человек, заносчивый и считавший себя знаменитостью: он уже раньше бывал увенчан на многих состязаниях и теперь не имел противника, так как никто, думаю я, не решался состязаться с ним. Амфиктионы чуть было не отослали его прочь: закон не позволяет присуждать венок тому, кто не состязался. Но он стал требовать, чтобы всякого желающего вызвал глашатай на состязание. Распорядители дали такой приказ, и глашатай пригласил выступить желающих.
Теаген сказал мне:
– Он меня зовет.
– Что это ты говоришь? – ответил я.
А Теаген промолвил:
– Так оно и следует, отец мой. Раз я здесь, то на моих глазах никто другой не получит победной награды из рук Хариклеи.
– А неудачу, – спросил я, – и вслед за ней бесчестие ты ни во что не ставишь?
– Кто же еще, – ответил он, – так безумно жаждет видеть Хариклею и приблизиться к ней, чтобы опередить меня в беге? Кого ее вид может так окрылить и увлечь ввысь? Разве ты не знаешь, что и Эрота окрыляют художники, намекая на подвижность одержимых им? [83] Если к сказанному нужно прибавить похвальбу, так никто до сих пор еще не мог похвастать, что превзошел меня быстротою.
Так он сказал и вдруг вскочил. Выйдя на середину, Теаген сообщил свое имя и указал, откуда он родом. По жребию ему отвели место. Облачившись в полное вооружение, он стал у загородки, тяжело переводя дух и с нетерпением ожидая трубного звука.
Это было величественное и замечательное зрелище: таким изображает Гомер Ахилла, подвизающегося в бою у Скамандра [84]. Вся Эллада была охвачена волнением от такого неожиданного зрелища и желала победы Теагена, словно каждый участвовал в состязании. Ведь красота располагает к себе даже с первого взгляда.
Хариклея тоже была взволнована, и, все время наблюдая за ней, я видел, что она то и дело менялась в лице. Наконец глашатай во всеуслышание объявил имена состязающихся, провозгласив:
– Аркадец Ормен и фессалиец Теаген!
Канат был опущен, и бег начался. За ним едва можно было уследить глазами. Девушка не могла уже оставаться спокойной: ей не стоялось на месте, ноги ее двигались сами, как будто ее душа рвалась вслед за Теагеном и, думается мне, подбадривала его. Зрители напряженно ждали исхода и были полны беспокойства, а я еще более, так как решил заботиться о нем, как о сыне.
– Нет ничего удивительного, – промолвил Кнемон, – что Хариклея беспокоилась, присутствуя там и видя этот бег, раз даже я сейчас боюсь за Теагена. Умоляю тебя, скажи скорей, был ли он провозглашен победителем?
– Теаген добежал, Кнемон, до середины ристалища, оглянулся, бросил на Ормена презрительный взгляд, поднял вверх щит и, с высоко поднятой головой, устремив взор лишь на Хариклею, понесся, как стрела, к цели и опередил аркадца на много саженей – впоследствии этот промежуток был точно измерен. Подбежав к Хариклее, Теаген изо всех сил нарочно падает ей на грудь, словно был не в силах остановиться с разбега. И когда он брал пальмовую ветвь, от меня не укрылось, что он поцеловал ей руку [85].
– Утешил ты меня, – воскликнул Кнемон, – тем, что Теаген одержал победу и поцеловал ей руку. Но что было потом?
– Тебя, Кнемон, не только рассказами не насытишь, но и сну не одолеть. Уже не малую «долю ночь совершила», а ты все бодрствуешь и тебе не надоел затянувшийся рассказ.
– Я упрекаю даже Гомера, отец мой; он сказал, что, подобно всему остальному, и любовью можно пресытиться [86] – вещью, которая, по моему мнению, никогда не дает пресыщения: ни с наслаждением совершаемая, ни через слух воспринимаемая. Когда же кто упоминает о любви Теагена и Хариклеи, то какой человек наделен столь адамантовым или железным сердцем [87], чтобы не наслаждаться, слушая хотя бы целый год? Поэтому продолжай.
– И вот, Кнемон, Теаген был увенчан, провозглашен победителем и встречен ликующими криками всех зрителей, а Хариклея потерпела блистательное поражение: снова взглянув теперь на Теагена, она стала рабой своей страсти еще более, чем прежде. Ведь увидев близко предмет своей любви, тотчас снова вспоминаем мы о страсти, и зрелище это распаляет помышления и дает как бы новую пищу огню.
Хариклея, придя домой, провела ночь, подобную предыдущей или еще более мучительную, а я опять не спал, придумывая, куда бы мы могли незаметно направить наш побег, и стараясь догадаться, в какую страну бог посылает молодую чету. Я понял, что бежать нужно морским путем – в этом мае помог сам оракул, гласивший, что они
